Жены
Ныне публикация "без женщин" – считай, материал в корзину, это еще точно определил сам Галич:
А как вызвали меня, я свял от робости,
А из зала мне кричат: "Давай
подробности!"
Все, как есть,
ну, прямо все, как есть!..
"Все, как есть" – не хочу. А вот коротко скажу: официально Александр Галич был женат дважды: пер
вая жена – красавица, актриса Валентина Архангельская. Вторая – Ангелина, племянница легендарной Матери Марии, из дворянского рода Караваевых. Женщина умная, тонкая, образованная, она забросила все свои дела ради Галича и его творчества. Буквально растворилась в нем.
Ангелина Николаевна (Нюша – в быту) никогда не устраивала сцен ревности вечно молодящемуся супругу. Она действовала иначе. Когда Галич в окружении щебечущих поклонниц отправлялся в дом творчества ВТО, выбирала самую опасную, на ее взгляд, соперницу и невинно просила ее последить за Сашей: "Я на вас очень надеюсь! Вот это лекарство надо давать каждые полчаса, оно предотвратит сердечный приступ. Заранее вам благодарна. Сашенька – такой легкомысленный, не думает о своем здоровье…"
Прием действовал безотказно.
Галич по натуре был увлекающимся человеком. "В романе с женщиной для него был важен не результат, а процесс, – рассказывает дочь поэта Алена Архангельская-Галич. – Он пользовался у женщин огромнейшим успехом. Он умел себя держать, умел разговаривать. Был такой смешной случай: мы пришли в комиссионку покупать мне пальто, и папа просит меня отойти в сторону, чтобы он мог разговаривать с продавщицей "нежно-половым" голосом. И продавщицы таяли и вынимали замечательные вещи из-под прилавка. И тогда папа подзывал меня…"
Юрий Нагибин в своем дневнике оставил такую характеристику Александра Галича: "Он был пижон, внешний человек, с блеском и обаянием, актер до мозга костей, эстрадник, а сыграть ему пришлось почти что короля Лира – предательство близких, гонения, изгнанье…"
Гонения "В шестьдесят восьмом году, – рассказывал Галич на Западе, – мне было запрещено выступать публично..
В Советском Союзе, кстати, нет такой формулы "за-
прещено". Мне было "не рекомендовано". (Смех в зале.) Меня вызвали в соответствующие инстанции и сказали: "Не стоит. Не стоит… Мы не рекомендуем". Я продолжал выступать в разных квартирах у моих друзей. Иногда даже у совсем незнакомых людей: кто-нибудь из друзей меня туда звал, и я выступал…"
Галичу не только запретили выступать публично в общественных залах, но и сняли его имя с титров фильма, где он был автором сценария. По указке высокого партийного начальства его исключили 29 декабря 1971 года из Союза советских писателей. "Когда и почему свихнулся Галич? – писала "Неделя". – По времени это случилось в начале 60-х годов, когда он практически бросил литературную работу и занялся сочинительством и исполнением под гитару полублатных, а чаще клеветнических песен. Причины? Может быть, творческий срыв? Заниматься сомнительным стихоплетством, конечно, легче, чем писать драмы, а клеветать, разумеется, проще, чем критиковать… Или кризис моральный? Пьянки, дебоши, неразборчивые амурные связи Галича. В мае 1968 года секретариат московской писательской организации предупредил Галича. Ему дали время образумиться. Но Галич не унимался…"
Вот так грязно и разнузданно писали о нем. Злопыхательствовал главный редактор "Огонька" Анатолий Софронов: "Галич был и остается обычным блатным антисоветчиком". Обидные слова в адрес поэта и барда бросил Александр Арбузов: "Галич был способным драматургом, но ему захотелось еще славы поэта – и тут он кончился!"
Кто-то назвал Галича даже "мародером". Позднее он ответил: "Историки разберутся – кто из нас мародеры…" Но вся эта лавина зубодробительной критики была предсказана самим бардом:
И лопается терпенье
И тысячи три рубак
Вострят, словно финки, перья,
Спускают с цепи собак…
Постыдная история. Кто-то безропотно выполнял волю сверху, кто-то хотел быть святее папы римского,
а кто-то поливал грязью исключительно из-за литературной зависти, впрочем, такой расклад наблюдался и ранее, при линчевании Бориса Пастернака. Кстати, одно из лучших стихотворений Галича посвящено опальному поэту:
"Мело, мело по всей земле,
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела".
Нет, никакая не свеча,
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
А зал зевал, а зал скучал –
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к "высшей мере"!
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу –
Голосованьем!..
Три инфаркта – цена гонений Александра Галича. И надо вспомнить, что его отлучили не только от Союза писателей, но и от Литфонда, и от медпомощи. Естественно, ему, больному человеку, сердечнику, в последние годы было худо физически и психологически.
К 1973 году жизнь Галича стала совсем невыносимой. Норвежский театр, зная его бедственное положение, прислал ему приглашение на семинар по творчеству Станиславского. Но ничего из этой благородной затеи не вышло: Галича несколько раз вызывали в ОВИР и столько же раз отказывали ему в поездке. Наконец его вытолкнули из страны по израильской визе. Предложили в десять дней уехать из Советского Союза, сказали, что либо он уезжает за рубеж, либо остается в СССР, но едет на Север. То есть: эмиграция или высылка! Такая вот "свобода перемещения"!..
Что ж, прощай, мое Зло, мое доброе Зло.
Ярым воском закапаны строчки в псалтири,
Целый год благодати в безрадостном мире –
Кто из смертных не скажет, что мне повезло?!
Что ж, прощай, мое Зло!..
Это строки из стихотворения "Заклинание Добра и
Зла", написанного в Москве 14 июня 1974 года. А уже в Норвегии Галич написал так:
Мы бежали от подлых свобод,
И назад нам дороги заказаны.
Мы бежали от пошлых забот
Быть такими, как кем-то приказано.
И горький вздох-вывод:
Мы тождественны в главном – мы беженцы…
Перед отъездом Александр Галич принял православную веру. Обряд крещения совершил Александр Мень. "И в первом же разговоре, – вспоминал отец Александр, – я ощутил, что его "изгойство" стало для поэта не маской, не позой, а огромной школой души… Его вера не была жестом отчаяния, попыткой куда-то спрятаться, к чему-то примкнуть, лишь бы найти тихую пристань. Он много думал. Думал серьезно. Многое пережил. Христианство влекло его…"
Разуверившись в земных ценностях, Галич искал "доброго Бога".
Он снимает камзол, он сдирает парик.
Дети шепчутся в детской: "Вернулся
старик".
Что ж – ему за сорок, немалый срок,
Синева, как пыль, – на его губах…
"Доброй ночи, Бах", – говорит Бог,
"Доброй ночи, Бог, – говорит Бах, –
Доброй ночи!.."
Таможенник на границе не хотел пускать Галича с крестом в самолет. Последнее унижение. Но Галич настоял на своем и не снял крест. Изгнанный, но не побежденный взошел он на трап авиалайнера.
Поэт покинул родину 24 июня 1974 года, в этот печально знаменательный для себя день он записал: "Сегодня собираюсь в дорогу – в дальнюю, трудную, извечно и изначально – горестную дорогу изгнания…"
Вначале он уехал в Норвегию, затем жил некоторое время в Мюнхене, а потом в Париже.
Как могу я не верить в дурные пророчества:
Не ушел от кнута, хоть и бросил поводья.
И средь белого дня немота одиночества
Обступила меня, как вода в половодье…
На Западе
По свидетельству дочери, на Западе Александр Галич отнюдь не бедствовал: "У него там было все – признание, пластинки, книги, концерты, у него было даже две работы – радио "Свобода" и еще он редактировал в английской энциклопедии раздел русской поэзии. Он был достаточно обеспеченным человеком, у него была прекрасная квартира…"
Прервем цитату и отметим, что на Западе вышли сборники его стихов "Песни", "Поколение обреченных", "Когда я вернусь…", а также автобиографическая книга "Генеральная репетиция" (1974). А теперь завершим цитату дочери Алены: "Но у него постоянно было ощущение несвоей жизни".
Можно сказать так: Галич был очень русским человеком и очень связанным с прошлым и настоящим своего народа, он был, как говорится, плоть от плоти его. Свои передачи на радиостанции "Свобода" начинал с песни "Когда я вернусь…". Эта песня была его позывными.
Когда я вернусь…
Ты не смейся, когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли,
по февральскому снегу,
По еле заметному следу – к теплу
и ночлегу –
И вздрогнув от счастья, на птичий твой
зов оглянусь –
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Он не вернулся: Вернулись лишь его стихи, песни и книги.
Смерть
15 декабря 1977 года – последний день жизни Александра Галича (он прожил 59 лет и без четырех дней два месяца). В тот последний день он приобрел радиоприемник "Грюндиг" и страшно радовался своему приобретению. Жене Ангелине, ушедшей из дома за сигаретами, сказал: "Вернешься, услышишь необыкновенную музыку". Он любил "чистый", бархатный звук.
Когда жена вернулась, Галич был мертв. Он лежал с обугленной полосой на руке и зажатой в кулаке антенной. Смерть от несчастного случая? Такова была официальная версия врачей. Неофициальная версия: убрали спецслужбы. Вместе с КГБ почему-то называли и ЦРУ.
Что произошло на самом деле, мы не узнаем никогда, ибо уход Галича был из того самого разряда загадочных и таинственных смертей (если хотите: от президента Кеннеди до генерала Рохлина).
Лев Копелев сказал наиболее точно: "Умер на чужбине чужой смертью".
Вот звенит прощальный звон,
Вот звенит прощальный звон,
Вот звенит прощальный звон,
Вот звенит прощальный звон,
Бьют колокола…
Первый сон, последний сон…
Так и жизнь прошла!
Так заканчивается одно из последних стихотворений Галича "Там, в заоблачной стране…".
Ангелина Николаевна, жена Галича, погибла через 9 лет при очень странных обстоятельствах: якобы от не- затушенной сигареты начало тлеть одеяло, а далее смерть от удушья. А в результате: ушла из жизни важная свидетельница жизни и кончины Александра Галича. Примечательно: со смертью вдовы исчез и архив поэта. И концы в воду…
Эпилог
Конечно, у каждого времени свои певцы и песни. После ухода Галича выросло новое поколение. Но Галича нельзя забыть. Он – часть нашей истории. Он был, как выразился Леонид Плющ, Гомером опричного мира. А Владимир Буковский продолжил: "Каждая его песня – это Одиссея, путешествие по лабиринтам души советского человека".
В разгар всемирного угарища,
Когда в стране царили рыла,
нам песни Александра Галича
пора абсурдная дарила, –
писал Борис Чичибабин. А вот строки и самого Александра Галича:
А наше окно на втором этаже,
А наша судьба на виду…
И все это было когда-то уже,
В таком же кромешном году!..
…А что до пожаров – гаси не гаси,
Кляни окаянное лето –
Уж если пошло полыхать на Руси,
То даром не кончится это!..
Когда это написано? В ноябре 1971 года, много лет назад, а звучит устрашающе актуально. Гомера нет. Разрушена советская Троя. А мы все – беженцы в новом "кромешном году". Таков печальный итог российской мистерии. Утешает одно: итог не окончательный, а лишь промежуточный. Так или иначе, Александр Галич нисколечко не устарел. Он и сегодня звучит злободневно.
Москва-Петушки, далее бездна, или Шаги Командора по кличке Ерофеич
"Кто поручится, что наше послезавтра будет не хуже нашего позавчера".
Венедикт Ерофеев
Юбилей без юбиляра
24 октября 1998 года Венедикту Ерофееву исполнилось бы 60 лет. По существу, это был первый его юбилей (50-летие, кроме друзей и собутыльников, никто не отмечал). И вот звонкая, на всю Россию, дата. Юбилей без юбиляра (Веничка прожил 51 год). Ну и как оценить юбиляра? Один из критиков нашел точные слова: "После Карнавала, или Вечный Веничка".
Почему карнавал? Да потому, что вся советская действительность представляла собой сплошной карнавал – шествие с масками и плясками смерти. Мы жили в перевернутом мире человеческих ценностей, изрядно сдобренном трупным запахом (террор, ГУЛАГ, безысходное пьянство и добровольное самоубийство как спасение). А Вечный Веничка? Это наша русская ментальность. Веничка – это определенный тип русского человека, талантливого созерцателя, не востребованного жизнью и сознательно уклоняющегося от нее. Таланта – ще и умница без меры. "Самый русский из всех наших писателей, после Розанова", "не выходя из тени родных осин, осознающий и воспринимающий себя в западном контексте от Баха до Сартра" (Петр Вайль). Естественно, не признанный. Сам Венедикт Васильевич говорил: "А я, хоккейно выражаясь, забытый и пропущенный".
И принимайте таким, какой он есть.
Петушки – наш тоскующий град
"Я вышел из дому, прихватив с собой три пистолета: один пистолет я сунул за пазуху, второй – тоже за пазуху, третий – не помню куда. И, выходя в переулок, сказал: "Разве это жизнь? Это не жизнь, это колыхание струй и душевредительство".
Венедикт Ерофеев.
"Василий Розанов глазами эксцентрика".
Венедикт Ерофеев – автор бессмертной поэмы "Москва-Петушки" (бессмертной – без всякого преувеличения). "Все мы вышли из "Петушков"" – это не только надпись на первой изданной в России антологии поэтов новой волны. Это правда. Сначала была "Шинель", а теперь вот "Петушки". Новый язык. Новый стиль. Новое прочтение и восприятие жизни. Озарение и упоение страданием (вот он, наш исконный и домотканый менталитет, поляны и осины русской души). Настоящей страстью Вени, отмечает Ольга Седа- кова, было горе. Он предлагал писать это слово с прописной буквы, как у Цветаевой: Горе. Горе не бытовое, а общемировое, экзистенциальное.
Но не только страдание, переходящее в сострадание и в любовь к ближнему и дальнему. Друг Венички Ерофеева Игорь Авдиев (выведенный в "Петушках" как Черноусый) вспоминает: "Веничка был апологетом нежных отношений между людьми. Со страниц "Петушков" он как бы говорит нам: "Люди, ну не будьте так грубы!" Он возбуждал забытые со времени Карамзина, литературы сентиментализма чувства. Я бы сказал, он был учителем нежности".
Итак, евангелический, сострадательный аспект. Но у поэмы "Москва-Петушки" есть и другой аспект – социологический: в ней угадан и воплощен бурно протекающий процесс национальной люмпенизации. Водка, матюги, бред, глум, абракадабра и прочие проявления темноты и неразумения людей, сошедших со своей социальной резьбы.
Но опять же это не все. "Москва-Петушки" – это и религиозная книга. Поиски Бога и разговор с ним.
Исповедь и раскаяние. Восхищение и недоумение ("Мы грязные животные, а ты – как лилея!"). Негодование по поводу миропорядка и мироустройства ("Получается – мы маленькие козявки и подлецы, а ты Каин и Манфред…"). Вызов от имени всех униженных и оскорбленных, вопль собственного бессилия ("Смотри, Господь, вот розовое крепкое за рупь тридцать семь…").
В "Петушках" Венедикт Ерофеев выступает как "праведник среди дикарей", "миссионер среди варваров", "святой среди богохульников", по определению Льва Аннинского. Герой поэмы (его авторское "я") все пытается совершить паломничество к святыне. Она Дева и Богородица. Живет в Петушках. Ее образ ослепителен и притягателен. Вот бы добраться и припасть к ее мраморно-белоснежным коленям. Там – рай. Но… никак не может доехать Веничка до вожделенного пункта своего счастья. Не дается Рай. Герой блуждает по кругам Ада, все время проезжая мимо станции "Серп и Молот". Он пьет, чтобы прибавились силы, однако алкоголь (портвешок и другие его заменители) лишь обессиливает его. Бессмысленное кружение без катарсиса.
Когда "Москва-Петушки" в самиздатовском варианте (а это был 1969 год) стала гулять по стране, то реакция оказалась полярной, от полного восхищения до такого же полного отторжения. Одни чутко улавливали мысли и чувства, вынесенные за скобки и утопленные в подтексте, для других же все было ясно: "Да просто пьяница едет в электричке".