"Соломинка. Пробус был прав. Как и все, я хватаюсь за соломинку - и боюсь, что она из тех соломинок, которые ломают хребет верблюду. Это все равно что оттаскивать себя за шиворот во время решающего выпада. Решимость и сомнения - два бешеных коня рвут меня на части. У этих коней есть другие имена: воскрешение и предательство. Если воскрешение сорвется, предательство лишится последнего оправдания. Есть ли вообще оправдания у предательства? Кто возьмется служить ему адвокатом?! Самоубийство - смертный грех. Да, я помню. Помню, черт дери! Эскалона - я хочу быть там, я не могу быть там, я не имею права хотеть быть там. Карни - я хочу, чтобы ты воскресла, я знаю, что мертвые не воскресают, я не имею права так думать. Господи, я схожу с ума! Два коня; два часа ночи, пять минут третьего. Спать! Бегом!"
…Стоп. А это что?
Проклиная свое безволие, задыхаясь от презрения к некоему сеньору Пералю, ничтожеству и тряпке, Диего ткнул пальцем в заголовок репортажа.
- …в столице жестоко подавлен голодный бунт горожан. Более трехсот мятежников прилюдно казнены. Глава миссии Гуманитарного Комитета Лиги на Террафиме обратился лично к императору Бонаквисте. В результате переговоров было достигнуто соглашение, и с завтрашнего дня Гуманитарный Комитет начнет целевые поставки продовольствия в голодающую Эскалону. Это должно снизить напряженность ситуации и предотвратить дальнейшее кровопролитие в городе…
Белый рыцарь -
перо голубки,
Черный ангел -
смола геенны,
Пляшут тени,
безмолвен танец,
Черен контур,
бела известка…
V
На мангале ночью жарили мясо.
Угли и зола в чугунном коробе лежали горкой. Их слегка, на два пальца, притрусило снежком. Утро выдалось солнечным, снег под лучами стрелял острыми, кусачими искрами. Казалось, в мангале до сих пор тлеет огонь. На бортике стояла забытая, недопитая на треть бутылка пива.
- Вы знаете, что ваша дочь улетела с Сеченя? - спросил мар Яффе.
- Да, - кивнул профессор Штильнер.
Подняв с земли ветку с обломанным наискось концом, он поворошил угли. Летом, в сухую погоду, зола поднялась бы облаком, заставив профессора кашлять и тереть глаза. Сейчас же ветка лишь чертила в остывшем пепле странные, лишенные смысла иероглифы. Прах, подумал Штильнер. И еще: прах к праху. И еще: почему же я хочу поднять прах из могилы, возродить вчерашний огонь?
С утра профессора мучила мигрень. Это значило, помимо давящей боли в затылке, мизантропию, философичность и полную антинаучность размышлений.
- И знаете, куда? - настаивал Яффе.
- На Террафиму. Давид связался со мной по коммуникатору.
- Вас, как отца, это не смущает?
- Что именно?
- Допустим, непоследовательность поведения. Ваша дочь только что прилетела на Сечень, желая защитить сеньора Пераля от рабства. И вот, она уже летит на Террафиму, вслед за господином Пшедерецким. Вы бы могли побеседовать с ней, повлиять…
Многоточие, обозначенное Яффе, было очень профессиональным. В ответ профессор поморщился. Он знал, что Яффе все поймет правильно: собеседник морщится от головной боли, а не от раздражения. Ну, чуть-чуть от раздражения. Самую малость. Яффе это тоже поймет и даже рассчитает процент.
- На что повлиять?
Яффе молчал. Он сказал все, что хотел.
- Зачем? - изменил вопрос Штильнер. - Вам нужно, чтобы Джессика осталась на Сечене? Рядом с Пералем? Как защитница от рабовладельцев? Или… О Господи! Вы что, до сих пор лелеете планы их брака?
Разговор не клеился. Гематр стоял у голой по зиме ивы, сунув руки в карманы длиннополого пальто. Воротник поднят, легкий намек на сутулость, неизменность позы - статуя, монумент Неизвестному шпиону, и даже губы шевелятся не по-людски. Я устал, вздохнул профессор. Я ничего не делаю, и я чертовски устал. Утомился от безделья - они стараются, воскрешают, из кожи вон лезут, а что есть у меня? Только советы, и те дурацкие.
- Нет, - ответил Яффе. - Сейчас уже нет.
- Почему? Что нарушило ваши матримониальные мечты?
- Выпейте, профессор, - Яффе вынул правую руку из кармана. На ладони гематра лежала белая капсула с синей полоской. - Не бойтесь, это простое болеутоляющее.
- Простое?
- Его нет в аптеках. Но оно действительно простое. Воды?
Из второго кармана Яффе достал фляжку. Штильнер не сомневался, что во фляжке вода, чистая вода. Предусмотрительность гематра была сродни божественному промыслу.
- Спасибо, я так.
Капсула проскочила легко, как по маслу. Профессор не ждал чуда, во всяком случае, в первые секунды, и изумился, почувствовав, что боль отступает, гаснет, улетучивается.
- Вы волшебник.
- Нет, я всего лишь хорошо считаю. Присутствие вашей дочери осложняло задачу сеньора Пераля. Ему необходимо сосредоточиться на одной женщине. С этой точки зрения, отлет Джессики с Сеченя - благо. Вариант брака мы рассмотрим позже, в зависимости от удачи или провала экспериментов с воскрешением. Надеюсь, вы не сочтете цинизмом мой подход к делу?
Фляжка вернулась в карман, Яффе застыл в прежней позе, глядя на лед, подтаявший у берега.
- Еще не знаю, - Штильнер пожал плечами. - Что дальше?
- Дело не в сеньоре Перале, и даже не в Джессике Штильнер. Дело в вас, профессор.
- Во мне?
- Вы беспокоитесь о своей дочери?
- Разумеется!
- И вы не остановили ее? В Эскалоне - война. Не знаю, что там понадобилось господину Пшедерецкому, но война есть война. Подобный экстрим-туризм чреват последствиями. Я хочу, чтобы вы, как и сеньор Пераль, целиком сосредоточились на эксперименте.
- Я сосредоточен.
- Вы переживаете за дочь. Это отвлекает.
- Что вы предлагаете?
- Хотите, я ее верну? У меня есть такие возможности. На Китту, Хиззац, куда скажете. На Сечень не надо: здесь Пераль, ему это помешает. Все будет выглядеть, как цепь случайностей. У Джессики не останется выбора.
- Вы любите своих детей? - вдруг спросил Штильнер. - Вы, гематры?
Яффе долго молчал. Статуя статуей, но кажется, вопрос профессора зацепил в аламе некую больную струну, ударил под дых. Впрочем, пауза могла быть и результатом сложного расчета.
- Не ваше дело, - наконец ответил алам. - Не ваше с вероятностью девяносто два процента ровно. Но я отвечу: да, любим. Вы имели возможность убедиться в этом лично.
- Нет, не имел. Эмилия умерла родами.
- Мои соболезнования. Я не хотел задеть вас.
- Я тоже. Итак, мы оба любим своих детей: как умеем. Не знаю, что включает в себя ваша любовь… Но я никогда не соглашусь управлять Джессикой, словно марионеткой. Когда они с Давидом получали паспорта, я был уверен, что мои дети возьмут фамилию матери. Верней, деда. Шармаль - это пропуск в высшие сферы. Не фамилия - платиновая безлимитная кредитка. И что? Они записались Штильнерами. Не останется выбора, да? Извините, я отказываюсь от вашего предложения. Давайте сменим тему, а?
Яффе шагнул ближе:
- Эффект взаимообмена у коллантариев, - произнес он тем же тоном, каким предлагал вернуть Джессику. - Наблюдались ли такие эффекты в обычных коллантах? Или только в пассажирских? Или это - уникальный случай, как и все, что связано с коллантом Пробуса, и причиной всему - воздействие флуктуации?
Штильнер в упор смотрел на гематра. Сейчас профессор был очень похож на самого Яффе, когда аламу задали вопрос про любовь и детей.
- Вы, профессор, при участии флуктуации добились того, что у ваших детей смешались генетические расовые свойства обоих родителей. Теперь представим себе включение флуктуации в коллант, как полноценного коллантария. Какие эффекты возможны при таком раскладе? У вас есть гипотезы? Предположения?
Сломав ветку пополам, профессор бросил обломки в мангал.
- Нет, - вздохнул он. - Лучше вернемся к теме отцов и детей. Тем более, что мы от нее и не уходили. Я добился, свойства родителей смешались… Вы читали "Руководство к сочинению комедий" Пераля-старшего? Я прочел, этой ночью. Известно ли вам, что комедия должна преследовать следующие цели: подражать поступкам людей, рисовать нравы общества и нравиться зрителю. Последнее особенно важно! Комедия обязана пробуждать воображение зрителя остроумными выходками, а также возбуждать его волнение изображением страстей.
- Обязана, - повторил Яффе. - Должна. Такой деловой подход к искусству обязательно даст результаты. Теперь я не удивляюсь популярности Луиса Пераля. Хотелось бы, чтобы и сын драматурга взял на вооружение эти два слова: должен и обязан. Тогда мы гораздо быстрее добьемся положительного результата.
Штильнер улыбнулся:
- Вряд ли. Весь трактат Луиса Пераля посвящен правилам. Это разумные, четко выстроенные, обоснованные правила. В особенности мне понравился призыв смешивать в одной пьесе трагическое и комическое, а также концепция мнимо счастливых финалов. Представляете? Мнимо счастливых! Но в финале "Руководства…", словно в насмешку над добросовестным учеником, Пераль-старший пишет следующее…
И профессор озвучил цитату под аккомпанемент вороньего грая:
- А я себя на всю страну ославил тем, что писал комедии без правил!
- Билеты, - ответил мар Яффе. В беседе с профессором гематр усматривал какую-то особую, сложноорганизованную логику, малодоступную прочим людям. Впрочем, судя по предыдущим репликам, Штильнер не уступал ему в нарочитой алогичности разговора. - Билеты на Хиззац для вас и для меня. Я уже заказал их. Отель тоже забронирован, не беспокойтесь. Мы, конечно, могли бы воспользоваться услугами пассажирского колланта, но я решил отказаться от этого варианта.
- Шутите?
- Ничуть. Я рассматривал вариант своего присутствия в колланте Пробуса, как наблюдателя и аналитика, и вашего, как консультанта. Если угодно, играющего тренера. И вместе, и порознь, самым тщательным образом.
- И что?
- Я пришел к выводу, что это нецелесообразно.
Задрав голову, профессор Штильнер уставился в небо. Бледное, жиденькое небо накануне весны. Нецелесообразно, подумал профессор. Жаль. Я хотел просить его об этом, но теперь не стану.
- Спасибо за лекарство, - сказал он.
Контрапункт
Из пьесы Луиса Пераля "Колесницы судьбы"
Секретарь (докладывает):
Три тысячи храбрейших храбрецов,
И всяк горой стоит за Федерико!
Герцог (озабоченно):
А что маркиз? Каков его отряд?
Секретарь:
Три тысячи подлейших подлецов,
И каждый рот уже раскрыл для крика!
Едва в мерзавца влепим мы заряд,
А шпагою добавим, вне сомнений,
Он завопит от ярких впечатлений,
Чтоб замолчать навеки…
Герцог:
Очень рад
Такому боевитому настрою.
А что же наши воины?
Секретарь:
Не скрою,
Их рты нередко изрыгают брань,
Но эта брань бесчестит вражью дрянь,
А значит, все ругательства - молитвы,
Звучащие в канун великой битвы!
Герцог:
Пожалуй, и маркизовы орлы
Для нас немало припасли хулы…
Секретарь (с пренебрежением):
О, их хула - весенний теплый дождь!
Ты от врага лихих проклятий ждешь,
Ты жаждешь брани искренней и длинной,
Но если враг - дикарь и сумасброд,
Он грязной чушью наполняет рот,
Как рыночный дурак - размокшей глиной,
И пусть наш враг ретив, свиреп и зол,
Он сплюнет грязь себе же на камзол!
Герцог:
Отличный образ! Вы случайно…
Секретарь:
Да!
Поклонник я сеньора Федерико,
И сам себе шепчу порою: "Ври-ка!
Изящней ври! Изысканнее ври!"
И сразу все сжимается внутри,
И я уж не чиновник, а поэт,
И я…
Герцог:
Так вы сейчас соврали?
Секретарь:
Нет!
Мой принц, пусть враг вонзит в меня ножи,
Когда я вам скажу хоть слово лжи!
Герцог:
Похвально!
Значит, воинства равны,
Коль не глядеть с моральной стороны.
Я - идеал, а враг мой - плут и враль,
Такая вот расхожая мораль
Готова, лишь заполучив реал,
Лечь под любой настырный идеал.
При равных силах будет равным спор…
А кто у нас в союзниках?
Секретарь:
Сеньор!
За нас взвод академиков горой,
С Хиззаца политический герой,
Полк репортеров, блиц-канал вестей,
Продюсер "Ойкумены новостей",
Филологов четырнадцать колонн,
Ведущих телешоу батальон,
Еще правозащитников орда,
Не знающих пощады и стыда,
Сто либералов с десяти планет,
Шесть демонстраций плюс один пикет,
Петиция в защиту - сущий бред,
Но два мильярда "да" и сотня "нет"!
С такой армадой мы уже, вот-вот,
Дорога нас ведет…
Герцог (удрученно):
На эшафот!
Глава шестая
Господи, пошли мне врага!
I
- Добрый день! Луис Пераль - это вы?
- К вашим услугам, сеньорита! - из кресла, запахивая домашний халат, с некоторым усилием поднялся седой, кучерявый как барашек, мужчина. - Приказывайте! Достать звезду с неба? Нырнуть за черной жемчужиной?
- Н-нет, - Джессика опешила от такого напора. - Не надо…
- Я хотела доложить, - буркнула служанка, топчась за спиной гостьи. - Да разве за ней угонишься, оглашенной? В мои-то годы…
От служанки густо несло едой. Рукава ее были закатаны по локоть, обнажая пышную, но мускулистую плоть. Повариха, сообразила Джессика. Шеф-повариха. Почему она открыла мне двери? Больше некому, что ли?
- Матушка Бланка, - представил шеф-повариху дон Луис. Это было странно: хозяин дома представляет одну из челяди. - Мой ангел-хранитель. Когда бы не она, я давно бы дремал под сенью кладбищенских ив. Что же до скромного имени вашего покорного слуги, так оно вам известно, сеньорита…
Он замолчал, улыбаясь.
Дон Луис ничем не напоминал сына. Если поза Диего, какую бы из поз маэстро ни принял, всегда говорила Джессике: "Опасность!" - язык тела его отца ясней ясного утверждал: "Безобидность!" В этом крылось свое обаяние, действующее на манер транквилизатора. Наверное, поэтому Джессика не сразу поняла, что говорит ей пауза, взятая Пералем-старшим. Великий Космос! Он держал паузу лучше, чем Эзра Дахан в молодости держал шпагу.
- Штильнер, - спохватилась Джессика. - Моя фамилия Штильнер. Для вас - Джессика. Я к вам не просто так, я ученица!
- Моя? - удивился дон Луис.
- Нет, вашего сына! Дон Диего… Маэстро готовил меня к турниру!
- Вижу.
- Как? Вы тоже умеете определять по общей моторике?
- Бог миловал, сеньорита. Иначе я никогда не рискнул бы объясниться в любви некоторым сеньорам, в том числе замужним. А так, знаете ли, объяснялся, и с успехом…
Унилингва дона Луиса была безукоризненна. Слово цеплялось за слово, вторые планы, дразня, маячили за очевидным. Он ведет беседу, сообразила Джессика, как я веду поединок. Нет, он это делает гораздо лучше.
- Мой сын, - объяснил дон Луис, щелкнув пальцами, - не слишком любит, когда его зовут доном Диего. Судя по интонациям вашей речи, сеньорита Штильнер, вы знакомы с этой его привычкой. Извините старика! Мне следовало бы сказать не "вижу", а "слышу". Я, к сожалению, косноязычен. И - позор! - я до сих пор не предложил вам сесть. Снимайте ваш рюкзак! Что у вас там, если не секрет?
- Кобра, - честно ответила Джессика.
Позади раздался грохот. Джессика обернулась, уверенная, что матушка Бланка уже лежит в обмороке. Но нет, матушка Бланка неслась вниз по лестнице с завидной резвостью - только пятки сверкали.
- Кобра? - заинтересовался дон Луис. - Настоящая?
- Да.
- Живая?
- Надеюсь, что живая.
- Не соблаговолит ли донья кобра познакомиться с престарелым комедиографом? Я уже не в том возрасте, когда обижают змей…
Джессика не сдержалась, хихикнула. Дон Луис умудрился сказать очень многое, не сказав, по сути, ничего. Они похожи, думала внучка банкира Шармаля, снимая рюкзак и откидывая клапан. Они с сыном очень похожи, а я дура. Отец беседует, как сын дерется. Ты еще думаешь, что жива, а ты погибла, и он прячет клинок в ножны.
- Юдифь, выходи!
- Выползай, - уточнил дон Луис, чуткий к нюансам.
Юдифь выползла. Приподняв голову на метр от пола, кобра уставилась на драматурга. Мелькнул быстрый, раздвоенный на конце язычок. Раздуть капюшон Юдифь не пожелала, демонстрируя то ли дружелюбие, то ли безразличие. Дон Луис, кряхтя, присел напротив кобры на корточки, сравнявшись с Юдифью ростом, и тоже показал рептилии язык. На этом безмолвный диалог завершился: Юдифь уползла в угол, где задремала, свернув кольца, а дон Луис выпрямился, жестами сетуя на проклятые годы.
У него были очень выразительные жесты.
- Вы совсем не боитесь? - спросила Джессика.
- Моя милая сеньорита, - в тоне драматурга произошли неуловимые изменения. Будь он фехтовальщиком, Джессика сказала бы, что дон Луис резко сократил дистанцию. - Я, конечно, дикий варвар с дикой планеты. Но я еще и доктор философии. Я закончил гуманитарный университет на Тишри. Девять лет я вертел Ойкумену, извиняюсь, на пальце, как эстрадный танцор вертит шляпу. Да и позже я не всю жизнь сиднем просидел в Эскалоне. Ваша змея - модификантка, иначе вы бы ни за что не выпустили ее из рюкзака. Телохранитель? Клапан, полагаю, свободно открывается изнутри. Кобра вольна в передвижениях, рюкзак - фикция, средство перемещения…
- Туше́, - рассмеялась Джессика.
И дон Луис кивнул, соглашаясь.
- Вот! Вот я тебе, зараза!..
В гостиную ворвалась матушка Бланка. Она размахивала тесаком для шинковки овощей, рискуя отсечь Джессике уши, а дону Луису - нос. До кобры матушка Бланка не добралась: на ней повисли двое. Джессика отбирала тесак, не слишком преуспев в этом деле. Дон Луис разразился целым монологом. Задыхаясь от усилий, он втолковывал разъяренной матушке, что защита хозяина дома - долг всякого верного слуги, и он крайне признателен своему доброму ангелу, но кобра безопасна, мила и приветлива, и да, ее нельзя рубить на ломтики, и нет, из нее не выйдет супа, и жаркого с розмарином, и начинить ее шкуру мукой со смальцем тоже, к сожалению, не получится…
Угомонить демона мести стоило превеликого труда. Опустив тесак, который Джессике так и не удалось отнять, матушка Бланка с тоской взглянула на Юдифь (жаркое! О-о, жаркое с розмарином…) и произнесла с величием королевы:
- Через час я подам обед.
- Через час нас здесь не будет, - прохрипела Джессика. В боку кололо, под ребрами плясал гад-танцор, вертел шляпу на пальце. - Я приглашаю вас в ресторан, дон Луис. Вас тоже, матушка Бланка. Столик заказан, ждет нас.
- Стара я по кабакам хаживать…
Движением руки дон Луис велел женщине замолчать.
- "Кеарот"? - спросил он. - В гематрийском квартале?