Контрапункт
Из пьесы Луиса Пераля "Колесницы судьбы"
Маркиз (расхаживая по комнате):
Черт побери! Эта дрянь меня сводит с ума!
Заперся в доме и носу наружу не кажет…
Штурмом взять дом?
Так кругом щелкоперишек тьма,
Снимут, запишут и всей Ойкумене расскажут:
Вот, дикий варвар штурмует поэтов дома,
Вот, кутерьма,
Вот, мракобес, враг прогресса, бездарность - и даже
Вредность сама!
Я-то рассчитывал с герцогским войском сойтись,
А не безгласным скотом на лужайке пастись,
Глядя, как чертов поэт
Нас на весь свет
Кроет, честит - и молчит! О, ему не спастись!
Я бы прибил борзописца,
Только нельзя торопиться -
Мне ли потом в новостях, словно кляче, плестись?
Честно сказать, размышляю я снова и снова:
Может быть, дать отступного?
Может быть, стыд проглотить?
Денег ему заплатить?
К дому прислать табачку и вина, и съестного -
Кушайте, пейте, поэт…
Нет!
Гранд Эскалоны я, и не желаю иного,
Гранд Эскалоны, и месть - мой завет и ответ!
Я не прощаю обид,
Зол и сердит,
Мыслю - пожалуй, отыщется ловкий бандит,
Влезет в окошко к мерзавцу, желая дурного,
Острым кинжалом под ребра его наградит!
Так, чтобы я ни при чем,
Так, чтоб другой - палачом,
Чтобы на кладбище я постоял, удручен:
Мол, сожалею…
Гляди, Ойкумена, гляди!
Кто тут в грехах, будто угольщик в саже?
Чьи добродетели можно собрать в закрома?
Черт побери!
Эта дрянь меня сводит с ума!
Заперся в доме и носу наружу не кажет…
Часть 3
Хиззац - Террафима
Глава седьмая
Я освежу вам воспоминания
I
- Вина! Я хочу поднять бокал…
"Это, лапочка, - решила Джессика, глядя на разгоряченного лейтенанта, - все, что ты хочешь. А главное, все, что ты можешь". Лицо девушки, впрочем, не отразило никаких чувств: ни насмешки, ни симпатии. Когда Джессике Штильнер того хотелось, она быстро превращалась в Джессику Шармаль, то есть в истинную гематрийку. На мужчин такой переход от страстей к равнодушию действовал с неотвратимостью дубины, обмотанной пыльным тряпьем. Дубина прилетала на темечко, и все, пишите маме: я женюсь.
Штабная палатка была размером с хороший гараж. Правда, в гараже не устраивают банкетов с сервизами из фарфора и столовым серебром. Всем нашлось занятие по вкусу: полковник Дюбуа учил Джессику пользоваться вилкой для рыбы, майор Тулен рекомендовал соловьиные язычки в маринаде, капитан Брайлендар - красное десертное. Лейтенант де Фрасси специализировался на тостах:
- …за нашу прелестную, нашу очаровательную гостью!..
Нашу, отметила Джессика. А звучит, как "мою".
Всю дорогу от Эскалоны к Бравильянке ее передавали из рук в руки. Ценный груз! Теперь Джессика не удивлялась, каким образом фарфор выжил при перевозке. Это началось в столице: после разговора с Пералем-старшим, когда Джессика безуспешно пыталась арендовать аэромоб, уже согласная на самую плохонькую, самую первобытную модель, ее нашел посыльный от маршала Прютона. Юный су-лейтенант, образец манер, вежливо ждал снаружи, пока Джессика билась в стену непонимания:
- Ну почему же?
- Умоляю простить меня, сеньорита, - владелец прокатного пункта, темпераментный пузанчик в длиннополом камзоле, разводил руками. Ручки были пухлые, жест выходил до крайности потешным. В иной ситуации Джессика рассмеялась бы, но не сейчас. - И рад бы, да не могу. Хоть на мне летите, а не могу!
- Ну почему, почему же?!
- Полеты над территорией, где идут бои, запрещены.
- Кем?
- Распоряжение представительства Лиги.
- Ну почему, почему, почему же! Тысяча чертей! - ругательство она подхватила у маэстро, в числе прочей науки. - Вы что, боитесь, что пушечное ядро собьет аэромоб? Пуля из мушкета?! Надо быть самоубийцей, чтобы снизиться над артиллерийской дуэлью! Я пойду на безопасной высоте, до самой Бравильянки…
- Я не боюсь, сеньорита.
- Боитесь!
- Ни капельки. Как по мне, летите на здоровье хоть в зубы к сатане. Я боюсь потерять лицензию. Если я сдам вам аэромоб, юристы Лиги нашинкуют меня ломтями…
- Я договорюсь с представительством!
- …а маршал Прютон повесит меня на площади. Вы же натуральная шпионка! Летите в осажденный город, везете секретное оружие…
- Я?!
- Так напишут в приговоре. И уже будет все равно, везете вы оружие или пламенный привет… Вы и с маршалом договоритесь?
- Уже, - подал голос су-лейтенант, красавец в ярко-синем мундире. - Разрешите представиться, мадмуазель: Анри д’Обрие, адъютант его высокопревосходительства. Все улажено, милейший!
- Так что, сдать ей моб?
- Ни в коем случае! Мадмуазель, прошу следовать за мной.
- Шпионка, - с удовлетворением отметил пузанчик. - У меня глаз - алмаз! Сеньорита, когда вас повесят, я куплю у палача обрезок веревки!
- Зачем? - изумилась Джессика.
- Помогает от лихорадки! От запора тоже…
- Это суеверие!
- Эх, сеньорита! Не страдали вы от запоров…
К маршалу Джессика не попала. Собственно говоря, его высокопревосходительство и не планировал личной встречи с энергичной гематрийкой. У Прютона хватало забот: маршал держал Эскалону в кулаке, а та, чертовка, ерзала и выскальзывала. Джессику отправили в Бравильянку под конвоем (простите, в сопровождении!) эскадрона гусар, по чистой случайности (согласно приказу!) выступившего в направлении Сонти.
- Вы ездите верхом?
- Если надо…
- Тогда не надо. Мы обеспечим вас каретой.
"Запоров тебе на месяц! - злорадно подумала Джессика, вспомнив владельца проката и его медицинскую надежду на обрезок веревки. - И лихорадки в печенку!"
Карету она прокляла на первом километре. Трясло немилосердно: рессор на Террафиме еще не изобрели, а если изобрели, то в целях издевательства над пассажирами. Джессика отбила задницу, заработала головную боль, а когда рискнула сменить карету на смирную кобылку… Ей пророчили ужасную крепатуру ног, мышцы, завязанные узлами, боли в спине - и ошиблись, не взяв во внимание опыт фехтовальщицы. Но Джессика едва ли не до крови растерла себе бедра, да еще в самой чувствительной, извините, части.
Пришлось вернуться в карету, где ждала язвительная Юдифь. Ехать в рюкзаке на спине всадницы кобра отказалась наотрез. Джессика всерьез опасалась, что ее лихой эскорт сочтет змею детищем сатаны, а хозяйку змеи - ведьмой, но к Юдифи гусары отнеслись с мальчишеским восторгом. Каждые пять минут кто-нибудь заглядывая в карету, цокал языком и заявлял что-то вроде: "Вот так крошка! Господа, я влюблен!" Все это очень напоминало тягу детворы к лигру Додика. Юдифь наслаждалась общим вниманием, шипела в ответ на комплименты - и даже позволяла себя трогать, но только офицерам.
На привалах кобра мышковала (с большим успехом), а гусары пили (с большим энтузиазмом). Из тостов и здравиц Джессика узнала много нового. Она, Джессика Штильнер, была жертвой пылкой страсти. О-о, любовь! Чувство настолько захватило ее, что изменило расовую природу: холодная как лед гематрийка превратилась в живой огонь, фейерверк эмоций. Господа! Наполним бокалы! Сгорая от любовного жара, девица ринулась к возлюбленному, презрев тьму космоса и опасности войны. Еще вина! Да, маркиз де Кастельбро - наш враг. Но он мужчина, как и мы! Он дворянин! Ваше здоровье, мадмуазель! Однажды Луис Пераль сочинит пьесу, как эскадрон рыцарей охранял прекрасную даму на ее пути к утолению жажды…
Если бы вы еще не брили голову, мадмуазель…
Упоминание Пераля-старшего насторожило Джессику. В происходящем чувствовалась рука, верней, перо хитроумного драматурга. Вероятность? Да ну ее к черту! И без расчетов Джессика не удивилась бы, узнав, что историю любви запустил в народ el Monstruo de Naturaleza собственной персоной. Вызов к маршалу Прютону, большому поклоннику таланта Пераля, вполне мог быть результатом этой авантюры. Если так, дон Луис попал в "яблочко": легенда служила девушке щитом и пропуском. Привычка брить голову, нонсенс для патриархальной Эскалоны, легла в сюжет, как родная. Обет, господа! Наша спутница дала обет ходить наголо бритой до тех пор, пока Господь не позволит ей воссоединиться с кумиром сердца! Вина! Мы выпьем море…
В Крахатене гусары сдали ее с рук на руки отряду партизан. Сперва Джессика не поверила своим ушам. Гусары империи? Местные герильяс? Это еще что за контакты с врагом?! Командир партизанского отряда, седой идальго с роскошными усами, успокоил ее: война войной, а любовь любовью. Мужская солидарность, страсть вертит мирами, гусары - тоже люди, и все такое. Горные тропы - по нашей части, сеньорита. Вдруг гусары попадут в засаду? - а они попадут, уверяю вас… С нами вы будете в полной безопасности. Мои парни - кабальеро, честь для них не пустой звук. Кобра? Ваша кобра станет нам сестрой. Ей нравятся молочные козлята?
Нравятся, уведомила Юдифь.
Все это не значило, что война и Джессика Штильнер шли разными путями. Война тащилась вослед, дышала в затылок. Хитрая плутовка, война принимала обличья скорее неудобств, чем трагедии. Спутники Джессики мылись при каждом удобном случае, но случай выпадал редко. От них пахло. От лошадей пахло. От еды, весь день пролежавшей в седельных сумках, на солнцепеке, пахло. Пахло от сумок, пропитавшихся конским потом. Наконец, пахло от самой Джессики! Она и не знала, что это за мучение - запахи. Даже в ужасный - по счастью, краткий - период рабства у помпилианцев она была чистой. В отношении своих "живых батареек" помпилианцы давали фору гематрам, то есть не испытывали к рабам никаких эмоций. Но рабовладельцы знали, что гигиена продлевает срок жизни рабов, а значит, выгодна хозяевам. Занятия фехтованием? Запах разгоряченного тела на тренировке - совсем другое дело, особенно если тебя ждет душ!
Кроме запахов, в арсенале войны были звуки. Как ни странно, отдаленные залпы пушек или выстрелы из ружей тревожили Джессику меньше всего. Это напоминало приближение летней грозы и страха не вызывало. Пару раз с безопасной высоты горных троп девушка видела, как в лощине или на краю ущелья палят из орудий. Суетились бойкие муравьишки, пушки забавно подпрыгивали, изрыгали облачка дыма. Ухало, бахало, хрипело. Умом Джессика легко увязывала баханье и хрип с ранениями и смертями, но сердце отказывалось верить уму. Куда страшней симфония ночного привала: хруст, шорох, кулдыканье, вскрик зверька в когтях пернатого хищника. Тут сердце и вовсе гнало разум прочь, заходилось бешеным стаккато:
"Опасность!"
Ближе к цели путешествия война вспомнила, что у нее есть видеоряд. Пепелище на месте деревни. Скелет церкви, обглоданной огнем. Павшая лошадь со вздутым брюхом. На ветке дерева - повешенный. Босые ноги с желтыми ступнями. Табличка на груди. "Мародер", - переводит для Джессики седой идальго. За поворотом коллеги висельника раздевают убитого офицера. При виде отряда они бегут. За крысами гонятся, но крысы катятся вниз по склону. Обдираются в кровь, теряют добычу. Лошади ржут: здесь им не спуститься. Отряд догоняет измученный всадник, что-то докладывает идальго. Тот слушает и вдруг кричит, обратив лицо к небу. Проклинает, догадывается Джессика. Кого? За что? Идальго успокаивается, едет дальше. До вечера он не произносит ни слова.
Кто-то скачет. Кто-то стреляет. Кто-то бежит. Кого-то казнят. У кого-то отбирают провиант. Кто-то марширует. Кем-то командуют. Все они чужие для Джессики. Кто-то, кем-то, кого-то. Она отгораживается от войны неопределенными местоимениями. Ограда дырявая, но другой нет. Война пропитывает все насквозь. Это дождь, но не летний ливень или весенняя гроза. Стылая, вездесущая морось - ты дышишь ею, живешь в ней, и вот одежда обвисла рыхлой грудой тряпья, а в груди завелся мерзкий червь-кашель.
Такой арт-транс провалился бы в продажах при любой рекламе.
Ближе к Бравильянке, на границе осадного кольца, Джессику со всеми приличествующими церемониями вверили полковнику Дюбуа. Десять гвардейцев полковника и дюжина герильяс, выбранных в качестве сопровождения для переговорщиков, ужились лучше лучшего. Они играли в кости и пили вино, передавая бурдюк по кругу, а идальго - за все время пути он так и не представился Джессике - обменивался с полковником соображениями о любви и чести. Общий язык, господа! Два дворянина всегда найдут общий язык, не правда ли? Джессика не слушала, о чем говорят отцы-командиры. Она уже знала, что изменись ситуация, и герильяс с гвардейцами без паузы вцепятся друг другу в глотки, идальго выхватит саблю, полковник - шпагу, и война равнодушно пожмет плечами: было так, стало этак. Расслабься, девочка, ты в домике. Паспорт, выданный на Элуле; романтическая история, сочинение Пераля-старшего. Тебе-то о чем беспокоиться? А они все пусть поубиваются вдребезги…
- Вина! Мы пьем за костер, пылающий в наших сердцах…
В штабной палатке война переоделась к банкету. Эполеты с канительной бахромой. Ремни, обшитые галунами. Шевроны над обшлагами. Кисти в углах шляп, на темляках сабель. Поясные шарфы. Шитье на стоячих воротниках. Сукно, шелк, атлас. Пьеса дона Луиса близилась к финалу, актеры нарядились перед кульминацией.
Напьюсь, решила Джессика, глядя на лейтенанта де Фрасси. Напьюсь и хорошенько высплюсь. Лейтенант станет набиваться ко мне в палатку. Я вежливо откажу, а может, вызову де Фрасси на дуэль. Нет, он не согласится. Сегодня утром, с улыбкой указывая на шпагу Кастельбро, висящую у меня на боку, он спросил: "Подарок? Красивая вещица…" И предложил дать мне пару уроков. Когда уроки закончились, де Фрасси, красный как рак, вызвал на дуэль всех офицеров, кто хохотал над ним. Их вызвал, а мне откажет: не дурак же он, верней, не настолько дурак. Еще одна монетка в копилку драмы о любви, правящей миром. Я бросила ее, понимая, что делаю…
"Зачем?" - спросило сердце.
Рассудок промолчал. В последнее время он чаще молчал.
В цивилизованной Ойкумене живут дольше, а значит, взрослеют позже. Фактически Джессика Штильнер вряд ли была старше Энкарны де Кастельбро. Дочь своего отца, она совмещала буйный темперамент с развитым интеллектом. Дочь своей матери, она сочетала гематрийскую логику со способностью бросить семью Шармалей ради профессора-инорасца, автора безумных гипотез. Чем не поступок дочери гранда Эскалоны, оставившей семью де Кастельбро ради бедного учителя фехтования? Дочь своих родителей, феномен волей судьбы и гения Адольфа Штильнера, Джессика представляла собой такой бурлящий коктейль, что не всякий допьет до конца.
Завтра Бравильянка, думала Джессика. Завтра придется отвечать на вопрос, который мучил меня всю дорогу. Знать бы еще, что я отвечу! Напьюсь, честное слово, напьюсь…
II
- Доктор Юсико Танидзаки.
- Диего Пераль.
- Присаживайтесь, прошу вас.
- Благодарю.
Она нисколько не походила на врача. Платье диковинного кроя: широкий пояс, широкие рукава. В небесной голубизне парят радужные стрекозы. Когда доктор Танидзаки двигалась, стрекозы оживали. Диего почудилось, что он слышит шелест крыльев. Секундой позже стало ясно: нет, не чудится. Шелестел шелк платья. Замысловатую прическу скрепляли три длинные шпильки: черный лак, золоченые головки. Будь шпильки сделаны из металла, их можно было бы использовать в качестве стилетов.
Доктор встретила пациента босиком. Маэстро замялся на пороге. Наверное, надо снять сапоги?
- Сапоги снимать не нужно: покрытие самоочищается. Проходите в кабинет. И нет, я не читаю ваши мысли.
- Знаю, - буркнул Диего. - У меня на лице всё написано.
Он сел в кресло:
- Мне все говорят про лицо. Вы телепат?
- Да, Диего-сан. Но без вашего позволения я не начну сеанс.
- Надо сказать "да" три раза? И мы взлетим?
- Я не понимаю, о чем вы.
Кресло зашевелилось, подстраиваясь под сидящего. Маэстро вздрогнул. Тысяча чертей! Ты, эскалонский варвар! Когда уже ты привыкнешь к чудесам прогресса? И знал ведь, сиживал в своевольных креслах… Почему ты избегаешь смотреть сеньоре Танидзаки в лицо? Платье, прическа, изящные босые ступни…
- Вы доктор, в смысле - врач? Или в смысле - ученая степень?
Дурацкий вопрос. Грубая, недостойная формулировка. Маэстро рискнул взглянуть на лицо женщины. Высокий, даже чрезмерно высокий лоб. Бровей, считай, нет, отчего лоб и кажется больше обычного. Темные, чуть раскосые глаза. Припухшие веки. На губах - тень улыбки, едва заметный намек. Сколько ей лет? Тридцать? Сорок? Пятьдесят?! Жители Ойкумены обманчивы на вид. Встреть Диего сеньору (сеньориту?) Танидзаки в Эскалоне - не дал бы ей больше тридцати…
- Я - все сразу. И врач, и доктор пси-медицины.
- Будете взламывать мне голову?
- Нет, - намек превратился в полноценную улыбку. - Хотя вы делаете все возможное, чтобы мне этого захотелось. Диего-сан, вы когда-нибудь брились у парикмахера?
- У цирюльника? Разумеется.
- Что он предлагал вам после бритья?
- Он доставал флакон с фиалковой водой и предлагал освежиться.
- Считайте меня цирюльницей. Я освежу ваши воспоминания.