Самое страшное - это судьба ребенка-амару. Детство их может быть благополучным лишь в одном случае - если у них есть амару-родители.
Во-первых, хотя амару в целом здоровее урку, даже генетически здоровее - в детстве они гораздо чувствительнее к воздействиям окружающей среды. В частности, у них очень выражены психосоматические проявления. Проще говоря, ребенок-амару может тяжело болеть и даже умереть из-за постоянного стресса, душевной боли и переживаний. У них снижен из-за этого иммунитет, они даже травмы чаще получают.
Судьба ребенка-амару в семье и в окружении урку - это трагедия. Например: до сих пор самым обычным, распространенным средством воспитания детей является порка. Редко бывают семьи, где к детям это средство не применяют. И действительно, как ни странно, но для детей-урку это вполне действенный метод воспитания, благотворно на них влияющий. Но маленький амару может умереть даже от незначительной порки. У него может остановиться сердце.
Чувствительные, эмпатичные, мечтательные дети, они очень нуждаются в любви и понимании. Не то, что нуждаются - они заболевают и умирают без этого. Если им позволяют учиться - они учатся с радостью и без принуждения. Обычно они и ведут себя, с точки зрения взрослых, хорошо. Но ни любви, ни понимания в семье урку они не встречают, да и не могут встретить. Если такому ребенку встречается взрослый полукровка - чаще всего это один из родителей, бабушка, дедушка или иной родственник - ребенок жадно привязывается к нему. Родителей-урку они просто раздражают - ребенок кажется им чужим, им представляется, что ребенок не любит их (собственно, они недалеки от истины).
Но как ни странно, если уж ребенку-амару удается вырасти, дальше его жизнь складывается более или менее благополучно.
Маленький амару не тратит времени на обычные детские и подростковые занятия, как-то: выяснения отношений с другими стаями маленьких дикарей, борьба за иерархию в своей стае, пробуждающийся интерес к половой жизни. Все это не интересует амару - вместо этого он или она читает, учится, мастерит, изобретает, рисует, выдумывает чудесные миры... В итоге это приносит плоды. Амару начинают уважать, хотя это уважение даже близко нельзя сравнить с почитанием, которым окружают урку, сумевших победить соперников в иерархии. Искусного ремесленника, ученого, шамана, врача, музыканта никто не тронет, ему будут платить за работу, его даже приблизят ко двору очередного вождишки - но он остается рабом, его труд и творчество эксплуатируют, его не уважают, а лишь используют.
Амару редко совсем уж опускаются на жизненное дно, лишь при очень неблагоприятных внешних обстоятельствах. Дело в том, что умение смещать акцент с себя любимого - на внешний мир и на ближнего - дает удивительные результаты. Амару редко заболевают психически, у них не бывает алкогольных и наркотических зависимостей; амару обладают поразительной жизнестойкостью и любовью к жизни. Интуитивно амару нащупывает путь, как наиболее долго сохранять здоровье и трудоспособность, этот путь не всегда стандартный, но эффективный. В любых условиях амару не сдастся, не опустит руки, его очень трудно сломить. Даже очень бедные крестьяне и рабы с кровью амару в итоге нередко добиваются более-менее приемлемых условий жизни...
Если сравнить разные социальные слои, наибольшее число амару обычно оказывается в среднем. Ребенок амару может родиться где угодно, но потом либо трудолюбие и талант поднимают его выше, либо его сбрасывают вниз из-за неумения конкурировать. В итоге амару оказываются где-то посередине - это искусные ремесленники, учителя, врачи, люди искусства, ученые. Их никогда не пустят выше - в умении конкурировать, демонстрировать себя и путем силы и интриг пробиваться наверх, топить конкурентов они безнадежно проигрывают урку.
Особенно сложно складывается судьба женщин-амару. Они до недавних пор совершенно не могли реализовать себя, как и женщины в любом обществе, где доминируют урку. Конечно, женщина-амару охотно реализуется в детях (которых у нее немного, если вообще есть), либо творит для себя - вышивание, рисование, пение. Таковы амару - что с ними ни делай, они все равно проживают более или менее благополучную, наполненную трудом и любовью, жизнь. Но реализовать свой потенциал в науке или искусстве женщины-амару не могли.
Правило среднего класса, конечно, не всеобъемлюще. Бывали - случайно - амару-правители, цари и короли. Нередко встречаются амару среди самых низших слоев.
- И все они не догадываются о своем происхождении?
- Как тебе сказать, - отвечал Инка, - было у тебя такое чувство, что ты не отсюда? Что даже твои родители, друзья... может быть, не все, но большинство. Все они тебе чужие. И ты чужой здесь. Мучительно хотел бы найти своих - а их нет. И вот ты пытаешься убедить себя, что вот это-то и есть свои... вступаешь в разные организации, ищешь идеологию, которая объединила бы тебя со всеми этими людьми. Ищешь друзей. И находишь новое отчуждение.
Вернер снова мрачнел, потому что это было правдой. Он не отвечал.
Ему не хотелось, чтобы это было правдой. Это была слишком мучительная, слишком давняя мысль, и он давно приучил себя думать, что это - глупое и детское, подростковое чувство собственной исключительности. Он часто об этом слышал. И не хотел быть глупым, подростком, дураком. Потому всю жизнь убеждал себя в том, что он - такой же, как все, страстно желая действительно слиться со "всеми". Эта страсть сначала привела его в гитлерюгенд. С каким наслаждением он маршировал вместе с камерадами, участвовал в факельных шествиях... Ему казалось, что он становится таким же, как все, своим что они - вместе. Это было иллюзией. Потом та же мысль привела его в Сопротивление. И в тюрьме уже, запоздало он понял, что все это лишь увело его от желанных "всех", что те самые "все", на которых он так хотел быть похожим - ведут себя совершенно иначе, никто из них не стал сражаться против режима, и никто не попал в тюрьму.
Он опять оказался "не как все". И уж более страшного одиночества, чем в тюрьме - уже совсем без иллюзий - не было раньше никогда.
А теперь он сопротивлялся мысли, что может быть и не одинок.
Инти смотрела на него ясными карими глазами. Он привык к ее присутствию. В начале они говорили мало, она плохо знала немецкий, он - ару. Она прикасалась к нему лишь в медицинских целях, и это не беспокоило душу. Но каждый раз, когда она входила - будто всходило солнце. Появлялось неведомое ранее умиротворение и покой. Он обретал целостность.
Потом они часто стали говорить друг с другом, и могли говорить часами. Он рассказал ей о своей жизни, она - о себе. Инти выросла здесь, в Шамбале. Ее муж был амару-коммунистом, агентом в человеческом мире, целые годы проводил вне Шамбалы; в конце концов он был убит в Испании. Он лелеял ту же мечту, что многие и многие поколения амару - научить урку жить иначе, изменить их мир.
Вернер слушал музыку амару, видел их картины и скульптуры, посещал лабораторию Тимты - она показала поразившие его методы работы с ДНК. Видел их детей - амару жили семьями, в семье обычно был один, редко два ребенка. Побывал в оранжерее, где росли на искусственных средах огромные томаты, картофель, лук, амару никогда не знали голода; и там же в чанах выращивались белковые массы: то мясо, что он ел, никогда не мычало и не щипало траву - однако было не менее вкусным. Он беседовал с другими амару по вечерам, у камина или слушал песни у огромного костра на Аруапе, каждый день был наполнен интереснейшей и острейшей мыслью, чувством, переживанием; Вернер встречал дружеские, приветливые улыбки и взгляды - но все еще был чужим, не принадлежал этому миру, не мог поверить, и внутренне отталкивал их, оставшихся чистенькими и высоконравственными среди грязи и жестокости остального мира.
Какое они имели на это право?
Наверное, со временем Вернер привык к этой мысли. Сначала внутренне принял для себя возможность жить безмятежно и мирно, среди умных, добрых, спокойных людей, в довольстве и безопасности.
Он выздоровел окончательно. Но продолжал жить в гостевой комнате у Инти - ее большой дом пустовал, ей было все равно. Жили они независимо друг от друга, питались отдельно, да амару и не делали из еды культ а, готовить им почти не приходилось - все блюда были очень просты.
Инти была очень занята в больнице и потом еще пропадала невесть где. Она рассказывала ему и о своих исследованиях. Она увлекалась медициной урку - они тут все занимались исследованиями, каждый в какой-нибудь своей области. Инти изучала физиологические отличия амару от урку, их генные основы были известны - Инти пыталась понять, как они проявляются в фенотипе.
Вернер тоже не сидел без дела: он учился. Изучал ару, и начал уже вполне прилично на нем говорить. Много читал. Знакомился с амарскими науками под руководством школьного наставника. И еще он изучал ятихири, метод физического воспитания и одновременно единоборства амару. От этого метода, как оказалось, произошли все многочисленные школы востока - и кунг-фу, и китайская тайцзицюань, и японские таэквон-до и айки-до, и у-шу, и бесчисленные другие мелкие школы, и собственно говоря, вся йога тоже выросла из ятихири. Амару, выросшие здесь, начинали изучение яхи уже с двух лет, яхи была формой физической культуры, так же необходимой, как культура мышления или художественная, и яхи была всеобъемлющей. Вернер видел детские и молодежные игры и представления яхи - они включали и командную игру, и танец, и акробатику, и борьбу, иногда борьбу со зверями - с тиграми, которых содержали в имата в гигантских вольерах в полуестественной обстановке; яхи не убивал тигра в борьбе, но словно танцевал с ним, раз за разом отбрасывая разъяренного зверя. Кхана, наставник Вернера в яхи, объяснял, что ятихири и возникла как искусство охотника, в незапамятные времена, что приемы борьбы с человеком были введены позже, когда актуальной стала защита от расплодившихся и агрессивных урку. Собственно, и слово айахо - воин - в первоначальном ару значило просто "охотник". Амару не знали войн.
Все, что их интересовало в воинском искусстве - искусство владения телом и духом, и его амару довели до совершенства.
Вернер понимал, что ему никогда не достичь мастерства яхи, учащихся этому с младенчества, но все же учился, и научился многому. Ступени яхи предполагали владение своим дыханием, сердцебиением, регуляцию температуры тела, совершенную координацию всех мышечных движений, всех волокон, и уж ничего не стоило продвинутому мастеру яхи управлять своим настроением и состоянием. Как и многим, кто стал изучать яхи в зрелом возрасте, Вернеру быстро начало казаться, что до сих пор он жил совершенно напрасно и неверно - насколько ему было бы легче, если бы он знал яхи раньше.
Вернера поначалу удивляло отношение амару к быту.
Дома в Германии у них была прислуга. Мать тоже работала по хозяйству и управляла служанкой и кухаркой. Это было нормой - семья профессора.
Амару не знали понятия прислуги вообще.
Любой амару, с которым Вернер знакомился, оказывался ученым, или врачом, или музыкантом, или учителем; он ни разу не замечал среди них рабочих, кухарок или фермеров. Не было, разумеется, и материальных различий, как не было и никаких денег. Еду амару забирали прямо в оранжереях, где выращивалось все, от грибов до мясной массы. Необходимые предметы - на складе мастерских, где все нужное и производилось. У амару вообще было очень мало предметов. Обстановка в домах - спартанская. Мебель, одежда - всего этого нужно было немного, и вырабатывалось все это на непонятных, совершенно автоматически работающих машинах, те, кто управлял этими машинами, были проектировщиками, дизайнерами, инженерами - но язык не поворачивался назвать их рабочими.
Амару просто не приходило в голову, скажем, поменять мебель. Один и тот же стол полвека, а то и век, служил одной семье. Амару не дарили друг другу вещей. В шкафу - стенной нише - у Инти висели два платья-плаща для лета, и два - для зимы, и это было много по ее мнению. Амару очень удивлялись и потешались над страстью людей в урканском мире покупать массу самых разных предметов.
В мастерских работали инженеры, в оранжереях - биологи. Ни те, ни другие не гнушались того, чтобы постоять за станком, повозиться с железками, паять и сваривать, копаться в земле, рассаживать, налаживать полив и внесение удобрений, собирать урожай.
Амару мало потребляли - но мало и работали. Скажем, в оранжереях было установлено обязательное дежурство, но оно длилось для каждого всего четыре часа в день и не ежедневно. Остальное время амару проводили либо на работе - но уже добровольно, занимаясь творчеством, исследованиями и усовершенствованиями - либо дома, с семьей, занимаясь ятихири, искусством, хобби, играми, чтением, творчеством.
Вернер не понимал, как можно жить, работая всего четыре часа в день, да еще с двумя-тремя выходными в неделю. Но по-видимому, амару этого хватало - учитывая, что им не нужно было производить товары на продажу, для получения прибыли, а внутреннее потребление было скромным.
Были, впрочем, энтузиасты своего дела, как Тимта, готовая днями и ночами корпеть над пробирками, или Пеллку, конструктор летательных аппаратов, который порой даже ночевал в мастерской.
Так же жила Инти: как врач, она не только лечила, но и полностью перенимала уход за больным. Ее работа была похожа на материнство - она словно растворялась в пациенте, принимая его как целое, исцеляя, она ощущала человека, как часть себя, и точно чувствовала, где и какое требуется вмешательство - и если нужно, могла провести даже сложнейшие операции на открытом сердце. А потом, немного отдохнув, сидеть с больным, подавать ему питье, успокаивать, укладывать, чтобы не было пролежней. Так она выходила и Вернера.
Больных было мало. Кажется, амару вообще не знали привычных болезней; чаще всего Инти приходилось лечить различные травмы. Также она опекала (по распределению) около полусотни домов в поселке, время от времени обследуя там детей и взрослых для профилактики. Острые больные бывали у Инти далеко не всегда, а такие тяжелые, как Вернер - совсем редко.
Быт амару тоже велся не так, как в обычном мире. Из-за малого количества предметов их дома не требовали серьезной уборки. Здесь не нужно было стирать занавески или чистить столовое серебро - за неимением всего этого.
Почти не нужно было готовить - лишь минимальная обработка перед подачей на стол.
Эластичные ткани, из которых делалось белье амару и простыни, стирались очень легко, в ванной для этого стояло специальное устройство, выстиранное сваливалось в ящик и высыхало прямо там за несколько часов благодаря особым свойствам этой ткани.
Все же кое-что по дому делать было нужно - чистить пол и стеклянные простенки с помощью специальной щетки, немного прибирать и раскладывать выстиранное, мыть посуду. Для этого у амару не бывало никакой прислуги, как бы ни были высоки их заслуги на почве науки или искусств. Инти делала все сама, но когда Вернер поправился, он стал перенимать эту работу - ведь Инти часто уходила в больницу. Со временем у них все это стало почти автоматическим - то делала она, то он, никому не приходило в голову подсчитывать и распределять труд. Все происходило незаметно и легко.
Вернер спрашивал, не нужно ли ему пойти работать, ведь его кормят здесь. Инти лишь пожимала плечами. Ты же учишься, говорила она. Ты новенький у нас. Ты еще ничего не умеешь, не знаешь - где ты хочешь работать?
Но Инка дал ему совет. Вернер стал ходить в оранжерею - там было больше всего работы - и часа по два в день обрезал листья, собирал урожай, перекладывал, чинил, копал.
Эту черновую работу часто делали дети - сюда приходили целые группы детей лет десяти, восьми и даже пяти и работали по два-три часа.
Этого было достаточно. Имата была в своем роде совершенным, законченным предприятием. Амару не нуждались ни в какой дополнительной рабочей силе, ни в капитале, ни в ресурсах. У них было все.
- Обрати внимание на сказки, - говорил ему Инка. Они неторопливо, шагом ехали на тибетских лошадках, как обычно, прогуливаясь за пределами имата. Вернера всегда поражал контраст очень бедной, мертвой тибетской природы снаружи - лишайники и скудные стелющиеся растения, голые скалы и синие горы с четкими складками, как надгробия цветущей жизни - и буйной зеленой растительности внутри.
- Обрати внимание на сказки. Любые сказки, да и литературные произведения. В любом случае там общей является определенная половая мораль. В юности - поиск прекрасного принца и принцессы, приключения и опасности, и в итоге - обретение суженой или суженого и долгая и счастливая жизнь вместе. Для урку это - нож острый. Поиском урку занят всю жизнь, и всю жизнь ему попадаются прекрасные принцессы, так что обрести некое застывшее счастье - немыслимо. Но эти сказки - совершенно адекватное отражение бытия амару, нашей биологической предрасположенности. В возрасте 17-19 лет - острый гормональный всплеск, поиски любви, а потом это затихает... ведь так?
- Так, - мрачно отвечал Вернер, вспомнив собственные 17 лет, белокурую Марихен, которую он до сих пор, между прочим, вспоминал с тайной тоской - и как она целовалась на лестнице с этим козлом Фрицем.
- Весной наши молодые закончат школу, будет Янтанья - испытание, инициация, а потом выпускной бал, и многие уже там найдут себе пару, а кто-то будет искать еще год, два, три. А потом они поженятся и будут жить счастливо. И так было с незапамятных времен, с биологических времен. Сказки лишь отражают реальность - но только нашу, а не реальность урку.
- Однако как же эти сказки стали популярными среди урку? - возражал Вернер.
- Да потому что других сказок у урку нет. Они не умеют сочинять сказки. Чтобы сочинить, надо отрешиться хотя бы на время от необходимости конкурировать. Сказки можно сочинять только ради них самих. А урку этого не могут, их давят гормоны, и все время беспокоит место в иерархии.
- Но слушать сказки они же любят.