- Нет, не любят и не понимают их. Сказки предназначены для детей урку, у которых еще есть многие человеческие - амарские черты. Дети урку часто любознательны и способны к творчеству, жаль только, что потом они необратимо меняются. Ну а в искусстве урку видят некую ценность. Которую можно продать, например. Вроде золота - золото ведь потому превратилось во всеобщий эквивалент, что его добывать трудно, его мало. А картина или статуя требуют еще больше труда, еще более уникальны. Это урку понимают, и наконец, общая красота вещи до них все же доходит. Предметы искусства бесполезны, они ничего не вызывают в душе урку - но они ценны.
- Все равно не понимаю, - говорил Вернер, трогая поводья. Лошадка терпеливо переступала толстыми мохнатыми ногами, - ведь столько веков... религия, мораль, поиски истины... и все это - только скрытые амару? Только те 5 процентов?
- А ты когда-нибудь думал, что этих людей, хотя бы способных понять содержание религии, философского учения - больше?
Вернер сосредоточенно замолкал. Инка продолжал яростно.
- Ты не замечал, как трудно, невыносимо большинству людей терпеть христианскую мораль? Тебе никогда не представлялось это странным? А ведь в ней нет ничего сложного. Для нас. Что сложного в том, чтобы жить с одной женой и любить ее? Чтобы любить людей, помогать по возможности каждому, кого увидишь; чтобы отдать свою жизнь за друзей. Как еще иначе можно жить? Но подавляющему большинству это дико и непонятно, это недоступно, им это представляется невыносимым грузом.
- Ну я тоже не безгрешен, - замечал Вернер.
- Если брать весь перечень грехов, скрупулезно собранный церковниками в "Зеркале совести" - никто не безгрешен, разумеется. Однако простые евангельские требования - в них-то что сложного? И почему это кажется таким сложным огромному большинству людей? Ты думал об этом?
Вернер отвернулся и притормозил лошадь. Он не хотел об этом говорить, потому что Инка снова был прав.
- Может быть, это "зеркало совести", эти перечни мелких проступков якобы в глазах Бога - какой-нибудь онанизм, мелкая безобидная ложь, якобы лень, якобы неуместное веселье - и придумано только для успокоения совести урку. Они не могут жить рядом с амару, для которых евангельские нормы естественны - и придумали концепцию "все грешны". А ведь Христос ничего подобного в виду не имел.
В другой раз они разговаривали в доме Инти, у камина. Снова тибетская зима выла снаружи, швыряя в купол мерзлые клочья снега. Лан-генератор спасал поселок от постороннего любопытства - но не от зимы.
От холода хорошо помогало центральное отопление от геомеханического генератора. Неисчерпаемая, жаркая энергия. Камин был электрическим, и тихо потрескивал, имитируя сгорание дров.
- Все-таки это ерунда, - говорил Вернер, - не может так быть. Человек - биосоциальная система. Во многом он определяется воспитанием. Это подтверждает и близнецовый метод, и многое другое. Воздействие социальной среды значительно сильнее, чем биология.
- Все верно, - соглашался Инка, - поэтому мы не всяких амару из мира сюда забираем. Не всех вытаскиваем. Со временем, по мере расширения хальтаяты, конечно, все встанет на свои места. А сейчас нам на глаз и определить невозможно - где амару, где урку? Среди сотни профессоров может быть только два амару, а среди сотни рабочих случайно окажется тридцать.
- Что же, нет никаких методов выявления? - заинтересовался Вернер.
- Нет. Вот композитор - как ты определишь, амару он или урку?
- Так ты же говорил, что урку неинтересно музыку сочинять?
- Верно. Урку и исполнять музыку неинтересно. Однако ему интересно пробиться, оказаться первым в иерархии, самым лучшим, блистать. У него честолюбие, задор, и ради этого честолюбия, если правильно воспитывать с детства, урку будет не разгибаясь сидеть за инструментом. Если это женщина, она это будет делать из послушания - потому что ее учили быть хорошей девочкой, заниматься, и она себя чувствует хорошей девочкой, хочет зарабатывать деньги своей игрой. Одно у них общее - они играют не ради самой музыки.
- Все же есть различие и в самой музыке, - задумчиво сказала Инти.
- Да, - согласился Инка, - но не будучи специалистом, ты можешь этого и не понять. И стопроцентно утверждать нельзя. Амару играет ради самой музыки. Потому что ему нравится играть. Хочется совершенствовать свое умение, оттачивать, чтобы произвести еще более дивные звуки, чтобы создать гармонию. Но на выходе у него, и у урку одно и то же - музыка. Вероятно, у амару она будет талантливее. Но как ты определишь уровень таланта вот так, с ходу? Урку можно научить чему угодно, и он будет успешно копировать амару. Как обезьяна копирует повадки и жесты человека. Урку будет писать научные работы, духовные сочинения, стихи. Все возможно. Правда, все те, чьи произведения прожили дольше ста лет - были амару. Но у современника ведь ты уровень таланта не определишь.
Вернер потянулся за бокалом. Инти плеснула темной тягучей жидкости, Вернер поднял бокал - на просвет вино было темно-красным, полупрозрачным, с играющими внутри языками огня. Он слегка пригубил.
Амару пили вино. Кому принадлежало открытие алкоголя - осталось скрытым в тысячелетиях. Но амару не имели ничего против легких напитков - вина и пива, благодаря повышенной активности расщепляющих ферментов они почти никогда не пьянели и никогда не становились алкоголиками. Разве что это случалось с полукровками в миру - и то природная жизнестойкость амару обычно спасала их от такой участи.
- Пойми, весь социальный прогресс там, у людей, зависит от того, какие условия они создадут для своих амару. Создадут общество, где вознаграждается и ценится труд и знание, целомудрие - это общество процветает. Пусть они приписывают это воспитанию масс... массы чхать хотели на просвещение. А вот амару, скрытые среди этих масс - очень даже на это реагируют.
- Но все же, - Вернер отпил еще вина, - если вот ребенок урку в профессорской семье...
- Ему внушат ценность образования, покажут на примере, что достичь высокого положения, денег и почета он может только через образование. Вовремя подстегнут, накажут и поощрят. Ребенок с отвращением, через силу, но выучится. Сам станет профессором. Неотличимым от амару внешне, образованным, культурным. Только он никогда не будет счастлив при этом. В глубине души такой мальчик всегда будет мечтать о вольном пиратстве, бесшабашных драках и войне, а такая девочка - о патриархальной семье и безответственности под крылышком мужа.
- Так может быть, так и надо? - спросил Вернер, - учить их через силу? Заставить их быть цивилизованными...
- Милый, да ведь сколько раз уже пытались. Все религии. Моисей с огнем и мечом... Йоги со своими техниками. Монахи. Обрати внимание, с чего бы ни начали религиозные люди, заканчивают они принуждением, жесткими физическими мерами, потому что видят, что урку иначе не воспитать. Теперь вот проект коммунизма... Может уж хватит? Может, не надо больше мучить этих существ?
- Может, и не надо, - сказал Вернер, - можно оставить все как есть и никаких проектов больше... религии отменить. Коммунизм свернуть. Пусть живут как хотят.
- А как же наши братья там? Что с ними будет?
Вернер молчал.
- Понимаешь, Вернер... Все гораздо хуже, чем ты думаешь. Урку уже догадываются, что мы существуем. И лет через пятьдесят поймут это неминуемо. У нас с ними коренное идеологическое расхождение: они считают, что мы не должны существовать, а мы - что должны.
21 мая 2010 года, Зеркальск. Клаус Оттерсбах, частный детектив.
Я никогда раньше не бывал в России. Наверное, Москва и Петербург с их величественными дворцами и особняками царских времен, древнерусские городки с белокаменными кремлями и луковками церквей, действительно великолепны. Зеркальск же, восточно-сибирский город, спешно выстроенный до войны вокруг нового металлургического завода, напоминал новостройки бывшей ГДР. Многоэтажные муравейники, не блистающие стилистическими изысками; серые улицы, забитые машинами, очевидно, не рассчитанные на такой транспортный поток. Типичный памятник Ленину на главной площади. Зелени здесь было очень мало, но когда я миновал центр, приближаясь к новым районам, глаз стали радовать зеленые насаждения, даже целые рощицы меж домами, и дома стали выше, белее, хотя по-прежнему напоминали муравейники. Вероятно, это более дешевый способ строить и обеспечивать людей доступным жильем - что ж, если так, я не против.
Я отпустил такси. Очень мешало незнание языка - как хорошо было бы сейчас расспросить шофера, например, о городе. Но мы как-то разобрались с оплатой с помощью жестов и улыбок (я оставил два евро чаевых), и то хорошо. Все же бедняга Макс здесь был куда более уместен.
И если уж он, с прекрасным знанием языка и обычаев, с боевым опытом и оружием, лежит в морге на холодном столе - на что, интересно, рассчитываешь ты, Клаус Оттерсбах? Положим, и я кое-чему учился, но ствола у меня нет, и в местных реалиях я совершенно беспомощен. И фрау Шефер, к сожалению, оказалась права - у нас очень серьезный противник, возможно, пресловутая русская мафия. Я думал, все эти мафиозные штучки остались в 90х годах, при Путине в России хотя бы несколько снизилась преступность. Но видимо, это не так - если уж они решаются вот так запросто убить подданного чужой страны, даже без особого повода...
С моей стороны было безумием ехать сюда. Самым правильным сейчас было бы отказаться от расследования, и Шеферша пикнуть бы не посмела - не имеет она права требовать от меня героизма.
Но это дело слишком глубоко меня захватило. Что-то было в нем такое, что не позволяло мне отступить; черт возьми, это первое по-настоящему серьезное дело в моей практике, неужели я его сейчас брошу только потому, что меня могут убить?
В конце концов, может быть, именно наличие ствола и подвело Макса - в критический момент он достал оружие, и получил в ответ пулю в живот. Ведь могло быть и так! Я же никому угрожать не собираюсь; вообще детективная работа - это схватка интеллектов, кто думает иначе - тому лучше идти в армию, убивать каких-нибудь очередных плохих мусульман, война все спишет.
Алиса, конечно, была еще на работе. Мне не помешало бы поговорить с бабулькой, ее соседкой, но незнание языка снова оказалось досадной помехой. В отчете Макса был указан и адрес проживания, и адрес места работы Алисы, и сверившись с планом города, я отправился по второму адресу.
Если бы я собирался добросовестно выполнять поручение Шеферши, я бы установил за Алисой наружку (так и сделал Макс), понаблюдал несколько дней. Но подумав, я решил, что буду действовать иначе.
Алиса должна стать моей союзницей.
Я не собираюсь любой ценой возвращать девочку Шеферше. Той, собственно, и не очень нужна девочка - важно только знать, где она, и что она не претендует на собственность. Мертвая Лаура устроила бы Шефершу даже больше, чем живая.
Так что если мне удастся найти девочку, может быть, даже доказать (привезти подписку?), что она не будет претендовать на собственность Шеферши, то я еще и гонорар могу получить.
Но дело не в этом. Какой бы там ни была эта мать, лишенная прав нашими чиновниками, какие бы ни были у нее представления о воспитании - но ведь Шефер и вовсе уголовный преступник, а Шеферша - его соучастница. Если называть вещи своими именами. Я вряд ли смогу доказать нашей доблестной полиции преступление (особенно если Шварц откажется от показаний); но я-то об этом знаю. Так что клянусь Зевсом, я на стороне Алисы. И она должна это понять и помочь мне. Это мой единственный шанс.
Алиса работала в офисе местной торговой фирмы с претенциозным названием "Атлантида" . Таким же претенциозным было и здание - новострой, с трудом вписанный между домами, в промежуток, где по санитарным нормам никаких домов быть не должно. Балконы и балкончики, фальшивые колонны на фасаде, башенки, арки, наверное, по замыслу архитекторов все это должно создавать впечатление неописуемой красы, тем более - на фоне скромных окружающих пятиэтажек.
Я миновал стеклянные крутящиеся двери и подошел к девушке на ресепшене. Девушка, как большинство местных, была миловидна и выглядела гламурно - очень короткая юбка и длинные каблуки, яркий вечерний макияж.
Я обратился к девушке по-английски. Она очень смутилась и сказав почему-то "момент", немедленно убежала. Я с любопытством оглядывался кругом, узнав, в частности, из стенда на стене, что партнерами "Атлантиды" являются фирмы в 13 разных странах. Понятно, что услуги Алисы как переводчицы, здесь очень даже нужны.
Девушка появилась в сопровождении женщины постарше, но одетой так же по-вечернему. Та обратилась ко мне на жутко ломаном английском. Вначале я не мог ее понять, наконец до меня дошло - она просто спрашивает, что мне нужно.
- Я ищу Алису Рудину. Я частный детектив из Германии, мое имя Оттерсбах. Мне бы хотелось поговорить с ней - это возможно?
Женщина удивленно пожала плечами.
- Наверное, нет. Алиса уволилась работа. Вчера, - добавила она. Девушка с ресепшена, махнув пятисантиметровыми ресницами, горячо стала что-то ей возражать. Женщина отвечала. А я обдумывал этот интересный факт. Уволилась, значит...
- Экскьюз ми, - сказала наконец женщина, - сегодня Алиса быть еще работа. Ее позовет.
- Да, пожалуйста. Буду вам очень признателен. Но она действительно... гм... нашла другое место?
- Она хотеть сменить место жительства, - построила женщина фразу. И спросила, не хотеть ли я выпить кофе? Я отказался и сел на скамейку под пальмой, в то время, как отзывчивая женщина отправилась за Алисой.
Та появилась на лестнице минут через пять.
Конечно, у меня были фотографии Алисы, переданные Максом через интернет. Но в жизни она была симпатичнее. Никак не подумаешь, что ей уже 37.
Ко мне подходила девушка примерно моего возраста. В отличие от остальных здесь, она была накрашена разве что слегка, незаметно. Юбка ќчуть ниже колен, обычный элегантный деловой костюм. Зачесанные назад и собранные в пучок волосы цвета спелой пшеницы; миловидное, слегка курносое лицо, большие серые глаза. Лаура, кстати, похожа на мать.
Взгляд Алисы был прямым и настороженным, ни следа любезности или характерного для местных девушек заискивания.
- Здравствуйте, - она протянула мне руку, и я ощутил мгновенное острое облегчение, наконец-то передо мной собеседник, с которым можно говорить на нормальном немецком языке.
- Здравствуйте, фрау Рудин, - мягко сказал я, - меня зовут Клаус, и я хотел бы побеседовать с вами. Речь идет о вашей дочери, Лауре. Только не пугайтесь, я хочу вам помочь.
Мы сидели в маленьком кафетерии на первом этаже. Алиса сказала, что ей разрешили пораньше закончить работу.
- Что с моей дочерью?
- Видите ли, - я помешал ложечкой неплохой, но безумно дорогой (чуть ли не пять евро!) капуччино, - я работаю частным детективом. Неделю назад у меня появилась новая клиентка. Некая фрау Шефер. Это имя вам, как я понимаю,знакомо...
Алиса быстро отвела взгляд. С хрустом надломила вафлю. Она взяла обыкновенный черный чай с вафлями. И правильно сделала, кстати, мне лично уже хотелось есть, а этим драгоценным капуччино не насытишься.
Я не собирался ничего от нее скрывать. Играть в открытую - так в открытую. Мой единственный шанс - в ответном доверии Алисы. Если она и помогающие ей таинственные силы (я все меньше верил в русскую мафию) захотят меня убрать - они сделают это в любом случае, и особенно в том случае, если я буду по выражению Шеферши "играть в детектива" - выслеживать, прятаться и так далее.
И я рассказал все, при этом тщательно наблюдая за реакцией Алисы. Она была плохой актрисой, а может быть, и не считала нужным актерствовать...
Смерть Шефера? Ироническое выражение лица, пожимание плечами. Ясно, бывший муж немало ей насолил, не будет же она переживать по этому поводу...
Психологические проблемы дочери? Боль в глазах - но так, будто она об этом уже и так хорошо знает. А ведь мне нужно рассказать все... просто чтобы убедить ее в своей лояльности.
Шефер насиловал дочь? Алиса вздрогнула, как от удара. Я непроизвольно прикоснулся к ее руке.
- Вы понимаете, что этот факт... резко изменил мое отношение к расследованию. Мне довольно трудно доказать полиции факт преступления, к тому же преступник мертв. Сейчас это не имеет значения. Но я убежден в том, что девочке в этом доме не было и не будет хорошо, что ее там психически калечили, и... у меня лично уже нет намерения возвращать Лауру в Германию. Если там, где она сейчас, ей лучше... Поймите, меня волнует не гонорар. Любой нормальный человек, узнав такие вещи, будет действовать уже не из профессионального долга, а по совести. Понимаете?
- Да, конечно, Клаус. Прекрасно понимаю, - безмятежно ответила Алиса и высвободила руку.
- Все, чего я хочу - убедиться, что девочке сейчас лучше, чем... чем было там.
- Мне бы тоже хотелось в этом убедиться, - безжизненным тихим голосом ответила Алиса.
- То есть вы действительно не знаете, где она?
- Нет, не знаю.
- Вы плохо умеете врать, Алиса, - сказал я, - зря. Напрасно. Ведь я не хочу вам зла. Вам и так досталось.
В ее лице нервно дрогнула жилка, морщинка залегла на лбу, но Алиса повторила.
- Я бы хотела вам помочь, но не могу. Я тоже не знаю, где моя дочь.
- Хорошо. Но у меня к вам есть еще одно дело. До меня здесь побывал мой помощник, он русский. Вчера он был убит. Убит тем же оружием, что и господин Шефер.
- Я не видела вашего помощника, - холодно сказала Алиса.
- Тем не менее, он здесь был. И мне бы хотелось получить объяснение...
- Он следил за мной? - с легким презрением спросила женщина. Я чуть развел руками.
- Это наша работа. Он установил вашу личность... кстати, сообщил, что по его мнению вы не можете быть связаны с преступными кругами. И вот... он мертв. Молодой парень, у него жена осталась в Германии, ребенок.
Алиса с грохотом отодвинула свою чашку. Взглянула на меня, точно ошпарила кипятком.
- Знаете... Это в конце концов... Я не знаю, что это такое! Вы подсылаете ко мне шпиков, хотя я ни в чем не виновата. Потом вы являетесь ко мне на работу. И предъявляете какие-то обвинения, чуть ли не в убийстве! Да, мне жаль вашего приятеля, но я-то здесь при чем? Это у меня отобрали ребенка, понимаете? У меня! Отобрали и мучили много лет, и я мучилась. И теперь вы еще лезете в мою...
Она была готова расплакаться, кажется. Я растерялся.
- Алиса, послушайте... да нет же, я не обвиняю вас! Алиса! Скажите, а почему вы уволились?
Она мгновенно успокоилась, бросив на меня серо-хрустальный настороженный взгляд.
- Вы и это знаете...
- Да, я случайно услышал на работе у вас.
- Вы же не понимаете по-русски.
- Да вот так вышло. С чем все-таки связано ваше увольнение?
Алиса вытащила из сумочки сигареты. Посмотрела на меня.
- Курите, пожалуйста - я сам не курящий.
Алиса чиркнула зажигалкой. Задымила.
- Это не ваше дело, - сказала она, - по личным обстоятельствам, понимаете? По личным.