- Я любил ее, - сказал Буркхальтер. - Теперь я знаю это. - Он чувствовал потрясение и отвращение к самому себе, но был чересчур ошеломлен сделанным открытием, чтобы испытывать слишком сильные эмоции.
- Тебе известно, что это означает, Буркхальтер? Ты - не истинный лыска. Не совсем. - Хобсон помолчал. - Ты скрытый параноид, Бурк.
Целую минуту между ними не было обмена мыслями. Затем Буркхальтер внезапно опустился на покрывающий лесную землю ковер из сосновых иголок.
- Это неправда, - сказал он. Деревья закружились у него перед глазами.
- Это правда, Бурк. - Ив голосе, и в мыслях Хобсона была бесконечная мягкость. - Подумай. Полюбил бы… смог бы ты полюбить параноидную женщину, да еще такую, если бы ты был нормальным телепатом?
Буркхальтер молча покачал головой. Он знал, что это правда. Любви между телепатами не свойственны ошибки, присущие любви слепых, бредущих на ощупь обычных людей. Телепат не может заблуждаться относительно качеств любимой личности. Не мог бы, даже при желании. Ни один нормальный лыска не мог бы чувствовать к такому созданию, каким являлась Барбара Пелл, ничего, кроме отвращения. Ни один нормальный лыска…
- Ты должен был ненавидеть ее. И ты ненавидел. Но было и нечто большее, чем ненависть Это параноидное качество, Бурк, - чувствовать влечение к тому, что презираешь Если б ты был нормальным, ты полюбил бы какую-нибудь нормальную женщину-телепата, такую же, как ты. Но этого не случилось. Тебе нужно было найти женщину, на которую ты мог бы смотреть свысока. Презирая которую, ты мог бы возвысить свое "я". Ни один параноид не может признать кого-либо равным себе. Прости, Бурк. Мне очень неприятно все это говорить.
Слова Хобсона были словно нож, безжалостный и в то же время милосердный, вырезающий зараженную ткань. Буркхальтер слышал его; он подавил скрытую ненависть, которую правда - а он знал, что это правда, - пробудила в его раздвоенном разуме.
- У твоего отца, Бурк, тоже было извращенное сознание, - продолжал Хобсон. - Он оказался слишком восприимчивым к параноидной обработке…
- Один из них пробовал на нем свои штуки, когда отец был еще совсем ребенком, - вставил Буркхальтер хриплым голосом. - Я помню это.
- Мы сперва не были уверены, что тебя беспокоит. Симптомы не проявлялись, пока ты не принял консульство. Тогда мы начали прогнозировать, что-то вроде того. Ты действительно не хотел этой должности, Буркхальтер. Подсознательно. Эти приступы сильной усталости были защитой. Я уловил сегодня твою мысль - не первую у тебя. Мысли, связанные с самоубийством, - еще один симптом, еще один "путь" к спасению. А Барбара Пелл - это была развязка. Ты не мог признаться себе в своих истинных чувствах, поэтому и старался вытянуть на поверхность другое - ненависть Тебе казалось, что женщина преследует тебя, и ты дал своей ненависти полную волю. Но это была не ненависть, Бурк.
- Да. Это была не ненависть. Она… она была ужасной, Хобсон! Она была ужасной!
- Я знаю.
В голове Буркхальтера все кипело, мысли слишком перепутались, чтобы их можно было отделить друг от друга. Ненависть, невыносимая боль, яркие видения параноидного восприятия мира, воспоминания о диком разуме Барбары Пелл, трепещущие, словно пламя на ветру.
- Если ты прав, Хобсон, - с усилием произнес он, - ты должен меня убить. Я знаю слишком много. Если я действительно скрытый параноид, в один прекрасный день я могу предать - нас.
- Скрытый, - сказал Хобсон. - Это огромная разница, если ты можешь быть честным перед собой.
- Я не безопасен живой. Я чувствую… прямо сейчас… болезнь снова в моем мозгу. Я… ненавижу тебя, Хобсон. Ненавижу за то, что ты показал мне самого себя. Когда-нибудь эта ненависть может перекинуться на всех Немых и всех лысок. Как я могу теперь доверять себе?
- Потрогай свой парик, Бурк, - сказал Хобсон.
Недоумевая, Буркхальтер ощупал свою голову дрожащей рукой. Ничего необычного он не почувствовал и взглянул на Хобсона в полной растерянности.
- Сними его, Бурк.
Буркхальтер поднял парик. Снимался он с трудом: неохотно отпускали присоски, удерживающие его на месте. Освободившись от парика, Буркхальтер был очень удивлен, когда почувствовал, что на голове у него осталось еще что-то. Он поднял свободную руку и неуверенно нащупал на голове сеточку из тонкой, словно шелковистой, проволоки. Он поднял глаза навстречу лунному свету и встретился взглядом с Хобсоном. В уголках глаз Немого лежали тонкие морщинки, его круглое лицо выражало доброту и сострадание. На мгновение Буркхальтер позабыл даже о загадочной сеточке на своей голове.
Помоги мне, Хобсон! - закричал он мысленно. - Не дай мне ненавидеть тебя!
В то же мгновение его мозг пронизал твердый, сильный, сочувственный поток мыслей из многих, многих разумов. Это было единение более близкое и качественно иное, чем что-либо испытанное им прежде. И для его разума это было то же, что прикосновение многих доброжелательных рук к телу, уставшему и бесконечно нуждающемуся в помощи.
Теперь ты один из нас, Буркхальтер. Ты носишь шлем. Ты - Немой. Никакой параноид никогда не сможет прочитать твои мысли.
Это была обращенная к нему мысль Хобсона, но за нею стояли мысли многих других, мысли, здоровых, сильных разумов сотен Немых; все они звучали вместе, словно хор, повторяющий и усиливающий сказанное Хобсоном.
Но я… я скрытый…
Сотни разумов слились в единый сплоченный организм, духовный коллоид круговой системы; однако это был иной, более прочный союз, превращенный в нечто новое сеточками, фильтрующими их мысли. Несколько разумов соединились в один - сильный, здоровый и дружелюбный, приветствующий нового члена. Он не нашел там чудесного исцеления; он нашел нечто большее.
Правду. Честность.
Теперь извращение в его мозге, параноидный выверт с его симптомами и нелогичностью стали очень ясными. Это был высший тип психоанализа, доступный только лыске.
На это потребуется время, - подумал он. - На лечение потребуется…
Хобсон стоял рядом с ним.
Я буду с тобой. Пока ты не сможешь остаться един. Но и тогда - мы все будем с тобой. Ты один из нас. Ни один лыска никогда не бывает один.
ПЯТЬ
Думаю, что я умираю.
Я уже долго лежу здесь. Иногда я прихожу в сознание, но не часто. Двигаться я совсем не могу.
Я хотел перерезать артерию на запястье, чтобы умереть, но теперь я даже этого не могу сделать, да и незачем. Пальцы мои онемели. Я не могу двигаться, и я больше не чувствую холода. Свет и тепло пульсируют и слабеют, понемножку слабеют с каждым разом. Думаю, это приближение смерти. Я знаю, что это так.
Надо мной повис вертолет. Опоздали. Он растет, но я проваливаюсь в небытие быстрее, чем вертолет опускается в эту расщелину между горными пиками. Они нашли меня, но слишком поздно.
Жизнь и смерть не имеют значения.
Мои мысли затягивает в черный водоворот. Меня затянет на глубину в одиночестве, и это будет конец.
Есть одна вещь, одна мысль, о которой я не могу перестать думать. Весьма странная мысль для человека, который умирает.
Шалтай-Болтай сидел на стене.
Это была мысль Джефа Коуди, не так ли?
Если б только я мог думать о Джефе Коуди, возможно, я…
Теперь слишком поздно.
Коуди и операция "Апокалипсис", там, в Пещерах… вспоминаю… вспоминаю..
…умираю в одиночестве…
Шалтай-Болтай
И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое; ибо земля наполнилась от них злодеяниями…
Джеф Коуди стоял под каменным сводом, сцепив руки за спиной. Он пытался прочитать мысли электронно-вычислительной машины, стараясь, чтобы не были прочитаны его собственные мысли со всей их ожесточенностью. Всеми возможными барьерами и экранами он окружил свое отчаяние, настойчиво подавляя ту мысль, с которой он сам боялся столкнуться лицом к лицу. Он загнал ее вниз, пытаясь утопить под поверхностной сумятицей своего разума. На широком, спокойном, зеркальном лбу компьютера мигали огоньки и их отблески. Где-то внутри вычислительной машины находилась тонкая кристальная пластинка, с помощью которой можно уничтожить всю человеческую популяцию на планете. Не жизнь Джефа Коуди, и не жизнь его народа. Нет. Жизнь всех обычных людей, нетелепатов. И ответственность за кристалл лежала на одном человеке - на Джефе Коуди.
Позади него Элленби переступал с ноги на ногу; на блестящей поверхности центральной панели электронно-вычислительной машины виднелось его расплывчатое отражение. Коуди заговорил, не оборачиваясь:
"Но если с индуктором вышла неудача, нам придется…" - Его мысли, словно тучей, заволокло образом смерти, умирания.
Он произнес это не вслух. Элленби сразу же прервал его; он тоже не говорил вслух - его мысль врезалась в мысль Коуди, остановив ее прежде, чем образ разрушения успел целиком оформиться в разуме Коуди.
"Нет. Произошла очередная осечка. Мы попробуем снова. Мы будем продолжать работу. Надеюсь, нам никогда не придется применить… это". - Его мозг нарисовал тонкий кристалл, спрятанный в машине, пластину, заключающую в себе смерть большей части человеческой расы.
"Как ни назови, это просто неудача, - прозвучали слова Коуди в тишине его разума. - Цель слишком высоко. Никто не знает, что делает человека телепатом. Никому никогда не удастся пробудить телепатию механическим путем. Индуктор никогда не сработает. Ты это знаешь".
"Я этого не знаю, - ответил спокойной мыслью Элленби. - Думаю, что это возможна Джеф, это сказывается сильное перенапряжение".
Коуди коротко расемеялся.
"Мериам оставался на этой работе три месяца, - сказал он. - Брустер выдержал дольше всех - восемь месяцев. У меня идет шестой месяц. В чем же дело? Боишься, что я все брошу, как Брустер?"
"Нет, - сказал Элленби. - Но…"
"Ладно, - раздраженно прервал его Коуди. - Забудь об этом". - Он ощутил, как мысли Элленби касаются его мозга быстрыми и легкими, беспокойными движениями. Элленби был психологом. И Коуди, само собой, побаивался его. В настоящий момент ему не хотелось возбуждать излишнее внимание к себе опытного специалиста. Под его мыслями, находящимися на поверхности, пряталось нечто, внушающее ужас и тем не менее влекущее, и он не желал, чтобы об этом кто-то знал. Усилием воли он вызвал приятные мерцающие мысленные образы, чтобы отгородиться ими, как дымовой завесой, от прощупывания Элленби. Сосны, купающиеся в теплом дожде, - в четверти мили над их головами, над известняковым небосводом. Тишина и покой чистого неба, нарушаемые лишь жужжанием вертолета и свистом рассекающих воздух лопастей. Лицо жены, ее нежный смех в минуты хорошего настроения.
Он почувствовал, как беспокойство Элленби улеглось, услышал, как тот переступил с ноги на ногу, но не обернулся.
"В таком случае я ухожу, - мысленно сообщил Элленби. - Я просто хотел видеть тебя после сообщения о том, что мы снова зашли в тупик. Все в порядке, Джеф?"
"Отлично, - ответил Коуди. - Не буду тебя задерживать".
Элленби вышел.
Коуди прислушивался к удаляющемуся звуку шагов, потом услышал, как закрылась дверь и щелкнул замок. Он остался один - в физическом смысле, хотя в пещере в непрерывном движении находился изменчивый узор переплетенных между собой мыслей телепатов, касающихся его мозга и устремляющихся дальше. Даже Элленби, уходя, послал назад смутное ощущение беспокойства. Поэтому Коуди оставил на поверхности сознания образы соснового леса, и безоблачного неба, и смеющейся женщины. Не поворачивая головы, он покосился в сторону, и на краю рабочего стола, до которого он мог дотянуться рукой, увидел ту вещь, мысль о которой не допускал в свой разум вплоть до этой минуты. За ним следило слишком много других разумов.
Он смотрел на нож с массивным, узким лезвием и острым концом, забытый каким-то рассеянным работником, и думал о человеке, который был на этой должности до него, и о том, как Брустер оставил ее через восемь месяцев. Брустер воспользовался револьвером. Но и нож тоже годится. За ключицей, у шеи, есть такое место… стоит всадить в него нож, сознание, словно задутая свеча, угаснет почти мгновенно. Когда ноша, взваленная на плечи, оказывается слишком тяжелой, непосильной - как у Мериама, и у Брустера… И у него, Джефа Коуди.
В окружающем его пространстве, словно взгляды невидимых глаз, кружились мысли обеспокоенных телепатов. По пещере пробегала незримая рябь паники. Где-то что-то было не в порядке. Однако Коуди умело контролировал свои внешние мысли. До этого момента он не позволял себе по-настоящему увидеть нож, по-настоящему отчетливо подумать о том месте за ключицей.
Теперь же он глубоко вздохнул и, с чувством огромного облегчения, дал своей мысли ярко и ясно сверкнуть в сознании. Его не смогут остановить. Поблизости нет никого, кто бы мог сделать это. Он был свободен.
- Итак, индуктор работать не хочет, - произнес он вслух. - Так что стимулировать развитие телепатии в человеческом мозге невозможно. Но зато есть способ избавиться от телепатии!
Он сделал шаг, и нож оказался у него в руке. Двумя пальцами Коуди нащупал ключичный гребень, определяя место, куда вонзить нож.
"Пусть ничего не выходит с индуктором, - подумал он. - Пусть начинается погром. Пусть вымрет раса. Пусть наступит конец света. Меня это теперь не касается!"
Много поколений назад эту проблему создал Взрыв, путем мутации породивший подвид телепатов. Было время, когда лыски надеялись, что евгеника сможет справиться с этой проблемой. Но теперь надежда угасла. Слишком мало было времени.
Хотя носителем телепатической функции был доминантный ген, лысок было слишком мало. При наличии времени и при достаточном количестве смешанных браков все люди земли могли бы стать телепатами. Но времени прошло слишком мало. Единственным решением к настоящему моменту было создание механического устройства, индуктора, пробуждающего телепатические способности в нетелепате.
Теоретически это было возможно. Умы всех величайших ученых мира были открыты для лысок. И здесь, в пещерах, проблема могла бы быть разрешена электронным компьютером, если предоставить ему все необходимые данные. Но машина не смогла разрешить проблему, поскольку данных было недостаточно, несмотря на огромное количество бесценных знаний, позаимствованных из сотен блестящих, пытливых умов нелысок.
И все же, выход был в этом. Если бы любой мужчина и любая женщина в мире могли стать телепатами, просто нося компактное механическое приспособление, чудо могло бы произойти, рухнули бы все преграды. Исчезли бы страх и ненависть к лыскам, испытываемые нетелепатами, - не сразу, но они понемногу растворились бы в огромном океане взаимодействующих разумов. Исчезли бы стены, исчезло бы различие и вместе с ними - ужас, с которым лыски ждали приближение погрома.
Однако такой индуктор по-прежнему оставался всего лишь теорией. Электронно-вычислительная машина пока не решила проблемы - если вообще сможет ее когда-нибудь решить. Вместо ответа, которого ждали, машина неожиданно выдала холодно-механическое и ужасающе логичное решение, заявив, что проблема может быть разрешена уничтожением всех людей-нетелепатов. Каким образом? Он порылся в своей богатой памяти и нашел…
Операция "Апокалипсис".
Существовал вирус, который посредством определенных раздражителей мог быть видоизменен и превращен в вариант, переносимый по воздуху и быстро размножающийся. Он разрушал нервную ткань человека. И лишь на один вид нервной ткани он не оказывал вредного воздействия.
Телепаты обладали к видоизмененному вирусу врожденным иммунитетом.
Никто из лысок не знал, что это за вирус и каков механизм мутации. Это было известно лишь машине, а нечеловеческий мозг электронного устройства нельзя прощупать. Где-то в огромной машине находился крошечный кристалл титаната бария, содержащий ряд застывших энергоэлементов в двоично-цифровом коде. И этот код хранил секрет смертоносного вируса.
Если бы Коуди сделал три шага вперед и сел в мягкое кресло оператора перед приборной панелью, и нажал определенную кнопку, контрольное устройство проверило бы электронное строение его мозга и идентифицировало бы его так же непогрешимо, как отпечатки пальцев. Только один человек на свете удовлетворял сейчас этим условиям, заложенным в беззвучном вопросе контрольного устройства.
Затем на приборной панели загорелась бы лампочка, а под ней был бы номер, и, видя этот номер, Коуди мог бы заставить машину открыть свой секрет. До Коуди эта тяжелейшая ноша лежала на плечах Брустера. А до Брустера ее нес Мериам. И после Коуди еще кто-то взвалит на себя невыносимую тяжесть ответственности за принятие решения о том, сказать или нет: Конец всякой плоти пришел пред лице Мое… и вот, я истреблю их с земли.
Удар протестующих разумов своим напором проломил защитную броню, которой Коуди, взяв в руку нож, защитил собственное сознание. По всей пещере, живущей напряженной жизнью, телепаты побросали все дела и направили свои сильные, настойчивые мысли к заблокированному центру, какой представлял собой сейчас Коуди.