- Это Ева, мать всех людей.
Ева выступила вперед, тоже обнаженная, хотя изгибы тела скрывались длинными шелковистыми волосами. Не стесняясь, она улыбнулась и протянула руку Адаму, который бросился к ней с криком:
- Прикройся! Прикройся!
- Зачем, Адам? Эти люди также наги. Мы, наверное, снова в Эдеме.
- Это не Эдем,- возразил Адам.- Это мир наших прапрапраправнуков.
- Мне он нравится,- сказала Ева.- Успокойся.
Леор объявил козлоногого Пана.
Надо заметить, что Адам и Ева были окружены темным нимбом человечности. Я был удивлен, так как сомневался, что Первый мужчина и Первая женщина в действительности существовали, Однако можно предположить, что мы столкнулись с неким символическим представлением об эволюции человека. Но Пан - получеловек-полузверь - тоже имел нимб! Разве могло подобное создание водиться в реальном мире?
Тогда я не догадался. И только позже понял: хотя никогда не было человека-козла, жили тем не менее люди, послужившие прообразом бога похоти. Что касается Пана, вышедшего из машины... Он недолго оставался на сцене и кинулся к людям, смеясь, размахивая руками и вскидывая копыта.
- Великий Пан жив! - закричал он, схватил Милиан, годичную жену Дивуда Архивариуса, и унес ее в заросли.
- Он делает мне честь,- сказал Дивуд, годичный муж Милиан.
Леор принес нам Гектора и Ахиллеса, Орфея, Персея, Локи и Авессалома. Он принес Медею, Кассандру, Эдипа. Он вызвал Тота, Минотавра, Шиву и Пандору, Приама, Астарту, Диану, Дионисия. День прошел, сверкающие луны плавали в небе, а Леор продолжал трудиться. Он дал нам Клитемнестру и Агамемнона, Елену и Менелая, Изиду и Озириса. Он дал нам Ваала. Он дал нам Самсона. Он дал нам Кришну. Он пробудил Кецалькоатля, Адониса, Пта, Кали, Тора, Язона.
Создания мифов переполнили сцену и вылились на равнину. Они смешались друг с другом: заклятые враги обменивались сплетнями, старые друзья жали руки, члены одного пантеона обнимались или искоса поглядывали на соперников. Они смешались с нами - герои выбирали женщин, чудовища старались казаться менее чудовищными, боги жаждали поклонения.
Пожалуй, этого было достаточно. Но Леор не останавливался. То был его звездный час.
Из машины вышли Каин и Авель, Орест и Пилад, Ионафан и Давид. Из машины вышли фурии, гарпии, плеяды, парки, норны. Леор был романтиком и не знал границ.
Но чудеса приедаются. Рог изобилия был далек от истощения, а люди уже поднимались в небо и улетали домой. Друзья Леора остались, разумеется, но и мы были пресыщены этими фантазиями.
Белобородый старик с густым нимбом человечности вышел из машины, держа в руке изящную металлическую трубу.
- Это Галилей,- объявил Леор.
- Кто он? - спросил меня прокуратор Плутона, потому что уставший Леор перестал представлять вызванных.
Пришлось затребовать информацию в справочной машине Дворца человека.
- Древний бог науки,- сказал я прокуратору.- Ему приписывается открытие звезд.
А Леор с новым вдохновением призывал богов науки: Ньютона и Эйнштейна, Гиппократа, Коперника и Оппенгеймера. С некоторыми из них мы встречались раньше, в те дни, когда вызывали великих людей седой старины. Но теперь, пройдя через руки мифотворцев, они предстали в новом обличье. Они бродили среди нас, предлагая исцелить, научить, объяснить. Куда до них настоящим Ньютону, Эйнштейну и Копернику! Светлые челом, исполинского роста, с пронизывающим взглядом.
- Авраам Линкольн.- Леор вызвал высокого бородатого мужчину с окровавленной головой.
- Древний бог независимости,- пояснил я прокуратору.
Затем из машины вышел приятный молодой человек с ослепительной улыбкой. Его голова тоже была окровавлена.
- Джон Кеннеди,- объявил Леор.
- Древний бог юности и весны. Символ смены сезонов, победы лета над зимой.
- Но такой уже есть - Озирис,- возразил прокуратор,- Почему два?
- Их гораздо больше: Балдур, Таммуз, Митра...
- Зачем так много?
Леор сказал:
- Теперь хватит.
Боги и герои были среди нас. Наступило время пиров, гуляний и брожения.
Медея сошлась с Язоном, Агамемнон помирился с Клитемнестрой, Тезей и Минотавр делили одно жилище. Другие предпочитали общество людей. Я побеседовал с Джоном Кеннеди, последним мифом, вышедшим из машины. Как и первого - Адама,- его грызло беспокойство.
- Я существовал на самом деле. Я жил. Я входил в число первых.
- Ты стал мифом. Ты жил, и умер, и в своей смерти был преображен и канонизирован.
Он улыбнулся.
- В Озириса? В Балдура? В них перестали верить за тысячу лет до моего рождения.
- Для меня,- сказал я,- ты, Озирис и Балдур - современники. Вы все вышли из седой старины, из незапамятных времен.
- И я - последний миф, которого вы выпустили из машины?
- Да.
- Почему? Разве люди перестали творить легенды после двадцатого века?
- Надо спросить Леора. Но мне кажется, что ты прав. Мы утратили нужду в мифах. Миновав эпоху бед и потрясений, мы вошли в эру рая. Зачем нам возвеличивать героев?
Он посмотрел на меня странно.
- Вы верите в это? Верите, что живете в раю? Что люди стали богами?
- Поживи в нашем мире,- ответил я,- и посмотри сам.
Он ушел, и мне не довелось больше встретиться с ним. Тем не менее я часто сталкивался с бродящими богами и героями. Некоторые из них ссорились, дрались и крали, но нас это не огорчало, потому что именно этого мы от них и ожидали. Некоторые же были очаровательны. На целый месяц пленила мое сердце Персефона. Как завороженный, слушал я пение Орфея. Для меня танцевал Кришна.
Дионисий возродил утерянное искусство делать вино и научил нас пить и пьянеть.
Локи творил для нас огненные образы.
Ахиллес метал для нас свое копье.
Но легенды и мифы стали надоедать нам. Их было чересчур много, и они оказались слишком шумными, слишком активными, слишком требовательными. Они хотели, чтобы их слушали, любили, почитали, поклонялись им, посвяшали поэмы. Они задавали вопросы, подчас касающиеся самой сущности нашего мира, и смущали нас, ибо мы не знали ответов.
Леор предоставил нам великолепное развлечение, но все хорошо в меру. Настала пора и мифам возвращаться домой.
Проще всего было сладить с героями. Мы наняли Локи, и тот хитростью заманил их в машину.
- Великие подвиги ожидают вас! - объявил он, и герои ринулись вперед, спеша показать свою доблесть. Леор отослал их всех: Геракла и Ахиллеса, Гектора и Персея и прочих из этого неугомонного племени.
Многие демоны пришли сами, сказав, что они так же пресыщены нами, как мы ими, и добровольно ступили в машину. Так нас покинули Кали, Легба, Сет и многие другие.
Некоторых приходилось вылавливать и отправлять силой. Одиссей выдавал себя за одного из нас, а когда обман был раскрыт, отчаянно сопротивлялся. Локи задал нам хлопот. Эдип разразился страшными проклятиями, когда мы пришли за ним. Дедал припал к ногам Леора и взмолился:
- Позволь мне остаться, брат! Позволь мне остаться!
Его буквально бросили в машину.
Год за годом мы искали и отлавливали их и наконец покончили со всеми. Последней ушла Кассандра, жившая в уединении на далеком острове.
- Зачем вы послали за нами? - спросила она.- И зачем отправляете нас назад?
- Игра закончена,- ответили.- Теперь мы обратимся к другим забавам.
- Вам следовало оставить нас,- сказала Кассандра.- Кто успокоит ваши души в грядущие темные времена? Кто укрепит ваш дух в час страдания? Кто поможет вам превозмочь горе? Горе! Горе!
- Горе Земли лежит в ее прошлом,- мягко проговорил я.- Нам не нужны мифы.
Кассандра улыбнулась и ступила в машину.
А потом настал век огня и ужаса, ибо, когда нас покинули мифы, пришли завоеватели, разорвав небеса. И наши башни обрушились, и наши луны упали. Каменноликие чужаки творили с нами, что хотели.
И те из нас, кто остался в живых, воззвали к старым богам, к исчезнувшим героям.
Локи, приди!
Ахиллес, защити нас!
Шива, освободи нас!
Геракл! Тор!
Но боги молчат, герои не приходят. Машина, что сверкала во Дворце человека, сломана. Леор, ее создатель, оставил этот мир. Шакалы рыскают по нашим садам, завоеватели попирают нашу землю, а мы обращены в рабов. И мы одиноки под черным небом. И мы одиноки.
Как хорошо в вашем обществе
© Перевод В. Баканова
Он был единственным пассажиром на борту корабля, единственным человеком внутри изящного цилиндра, со скоростью десять тысяч миль в секунду удаляющегося от Мира Бредли. И все же его сопровождали жена, отец, дочь, сын и другие - Овидий и Хемингуэй, Платон и Шекспир, Гёте и Аттила, и Александр Великий. И старый друг Хуан, человек, который разделял его мечты, который был с ним с самого начала и почти до самого конца.
Кубики с матрицами близких и знаменитостей.
Шел третий час полета. Возбуждение после неистового бегства постепенно спадало, он принял душ, переоделся. Пот и грязь от дикой гонки через потайной туннель исчезли, не оставив и следа, но в памяти наверняка еще надолго сохранятся и гнилостный запах подземелья, и неподдающиеся запоры ворот, и топот штурмовиков за спиной. Однако ворота открылись, корабль был на месте, и он спасся. Спасся.
"Поставлю-ка я матрицы..."
Приемный паз был рассчитан одновременно на шесть кубиков. Он взял первые попавшиеся, вложил их на место, включил. Затем прошел в корабельный сад. Экраны и динамики располагались по всему кораблю. На одном из экранов расцвел полный, чисто выбритый, крупноносый человек в тоге.
- Ах какой очаровательный сад! Я обожаю растения! У вас настоящий дар к выращиванию!
- Все растет само по себе. Вы, должно быть...
- Публий Овидий Назон.
- Токае Войтленд. Бывший президент Мира Бредли. Ныне в изгнании, надо полагать. Военный переворот.
- Примите мои соболезнования. Трагично! Трагично!
- Счастье, что я сумел спастись. Вернуться, наверное, никогда не удастся. За мою голову, скорее всего, уже назначили цену.
- О, я сполна изведал горечь разлуки с родиной... Вы с супругой?
- Я здесь,- отозвалась Лидия.- Том, пожалуйста, познакомь меня с мистером Назоном.
- Взять жену не хватило времени,- сказал Войтленд.- Но по крайней мере я захватил ее матрицу.
Лидия выглядела великолепно; золотисто-каштановые волосы, пожалуй, чуть темнее, чем в действительности, но в остальном - идеальная копия. Он записал ее два года назад. Лицо жены было безмятежно: на нем еще не запечатлелись следы недавних волнений.
- Не "мистер Назон", дорогая. Овидий. Поэт Овидий.
- Прости... Почему ты выбрал его?
- Потому что он культурный и обходительный человек. И понимает, что такое изгнание.
- Десять лет у Черного моря, - тихо проговорил Овидий. - Моя супруга осталась в Риме, чтобы управлять делами и ходатайствовать...
- Амоя осталась на Мире Бредли,- сказал Войтленд.- Вместе с...
- Ты что там говоришь об изгнании? - перебила Лидия.- Что произошло?
Он начал рассказывать про Макаллистера и хунту. Два года назад, делая запись, он не объяснил ей, зачем хочет сделать ее кубик. Он уже тогда видел признаки надвигающегося путча. Она - нет.
Пока Войтленд говорил, засветился экран между Овидием и Лидией, и возникло изборожденное морщинами, загрубевшее лицо Хуана. Двадцать лет назад они вместе писали конституцию Мира Бредли...
- Итак, это случилось,- сразу понял Хуан.- Что ж, мы оба знали, что так и будет. Многих они убили?
- Неизвестно. Я убежал, как только...- Он осекся,- Переворот был совершен безупречно. Ты все еще там. Наверное, в подполье, организуешь сопротивление. А я... а я...
Огненные иглы пронзили его мозг.
"А я убежал".
Ожили и остальные экраны. На четвертом - кто-то в белом одеянии, с добрыми глазами, темноволосый, курчавый. Войтленд узнал в нем Платона. На пятом, без сомнения, Шекспир; создатели кубика слепили его по образу и подобию известного портрета: высокий лоб, длинные волосы, поджатые насмешливые губы. На шестом - какой-то маленький, демонического вида человек. Аттила? Все разговаривали, представлялись ему и друг другу.
Из какофонии звуков донесся голос Лидии:
- Куда ты направляешься, Том?
- К Ригелю-девятнадцать. Пережду там. Когда все началось, другого выхода не оставалось. Только добраться до корабля и...
- Так далеко... Ты летишь один?
- У меня есть ты. И Марк, и Линке, и Хуан, и отец, и все остальные.
- Но ведь это лишь кубики, больше ничего.
- Что ж, придется довольствоваться,- сказал Войтленд.
Внезапно благоухание сада стало его душить. Он вышел через дверь в смотровой салон, где в широком иллюминаторе открывалось черное великолепие космоса. Здесь тоже были экраны. Хуан и Аттила быстро нашли общий язык; Платон и Овидий препирались; Шекспир задумчиво молчал; Лидия с беспокойством смотрела на мужа. А он смотрел на россыпь звезд.
- Которая из них - наш мир? - спросила Лидия.
- Вот эта,- показал он.
- Такая маленькая... Так далеко...
- Я лечу только несколько часов. Она станет еще меньше.
У него не было времени на поиски. Когда раздался сигнал тревоги, члены его семьи находились кто где: Лидия и Линке отдыхали у Южного Полярного моря, Марк был в археологической экспедиции на Западном плато. Интеграторная сеть сообщила о возникновении "ситуации С" - оставить планету в течение девяноста минут или принять смерть. Войска хунты достигли столицы и осадили дворец. Спасательный корабль находился наготове в подземном ангаре. Связаться с Хуаном не удалось. Шестьдесят из драгоценных девяноста минут ушли на бесплодные попытки разыскать друзей. Он взошел на корабль, когда над головой уже свистели пули. И взлетел. Один. С ним были только кубики.
Изощренные творения. Личность, заключенная в маленькую пластиковую коробку. За последние несколько лет, по мере того как неизменно росла вероятность "ситуации С", Войтленд сделал записи всех близких ему людей и на всякий случай хранил их на корабле.
На запись уходил час, и в кубике оставалась ваша душа, полный набор ваших личных стандартных реакций. Вложите кубик в приемный паз, и вы оживете на экране - улыбаясь, как вы обычно улыбаетесь, двигаясь, как вы обычно двигаетесь... Матрица запрограммирована участвовать в разговоре, усваивать информацию, менять свои мнения в свете новых данных; короче, она способна вести себя как истинная личность.
Создатели кубиков могли предоставить матрицу любого когда-либо жившего человека или вымышленного персонажа. Почему бы и нет? Вовсе не обязательно копировать программу с реального объекта. Разве трудно синтезировать набор реакций, типичных фраз, взглядов, ввести их в кубик и назвать получившееся Платоном или Аттилой? Естественно, сделанный на заказ кубик какой-нибудь исторической личности обходился дорого - сколько потрачено человеко-часов работы! Кубик чьей-нибудь усопшей тетушки стоил еще дороже, так как мало шансов существовало на то, что он послужит прототипом для других заказов. Каталог предлагал широкий ассортимент исторических личностей, и Войтленд, оснащая свой корабль, выбрал семь из них. Великие мыслители. Герои и злодеи. Он тешил себя надеждой, что достоин их общества, и отобрал самые противоречивые характеры, чтобы не лишиться рассудка во время полета, который, он знал, когда-нибудь ему предстоит. В окрестностях Мира Бредли ни одной обитаемой планеты. Если когда-нибудь придется бежать, бежать придется далеко, а значит, долго.
От нечего делать Войтленд прошел в спальню, оттуда на камбуз, потом в рубку. Голоса следовали за ним из комнаты в комнату. Он мало обращал внимания на их слова, но им, казалось, было все равно. Они разговаривали друг с другом - Лидия и Шекспир, Овидий и Платон, Хуан и Аттила - как старые друзья на вселенской вечеринке.
- ...поощрять массовые грабежи и убийства. Не ради самого себя, нет, но, по моему убеждению, чтобы ваши люди не потеряли порыв, если можно так выразиться...
- .. .рассуждая о поэтах и музыкантах в идеальной республике, я делал это, смею вас заверить, без малейшего намерения жить в подобной республике самому...
- ...короткий меч, такой как у римлян, вот лучшее оружие...
- ...резня как метод политической манипуляции...
- ...мы с Томом читали ваши пьесы вслух...
- ...доброе густое красное вино, чуть разбавленное водой...
- ... но больше всех я любил Гамлета, как к сыну родному...
- ...топор, ах, топор!..
Войтленд закрыл глаза. Путешествие только началось, еще очень рано для общества, очень рано, очень рано. Идет лишь первый день. Мир потерян в мгновение ока. Нужно время, чтобы свыкнуться с этим, время и уединение, пока он разбирается в своей душе.
Он начал выбирать из паза кубики - сперва Аттилу, затем Платона, Овидия, Шекспира. Один за другим гасли экраны. Хуан подмигнул ему, исчезая; Лидия промокала глаза, когда Войтленд вытащил ее куб.
В наступившей тишине он почувствовал себя убийцей.
Три дня он молча бродил по кораблю. У него не было никаких занятий, кроме чтения, еды, сна... Самоуправляемый корабль обходился без помощи человека. Да Войтленд и не умел ничего. Он мог лишь запрограммировать взлет, посадку и изменение курса, а корабль делал все остальное. Иногда Войтленд часами просиживал у иллюминатора, глядя, как Мир Бредли исчезает в дымке космоса. Иногда он доставал кубики, но не включал их. Гёте, и Платон, и Лидия, и Линке, и Марк хранили молчание. Наркотики от одиночества? Что ж, он будет ждать, пока одиночество станет невыносимым.
Войтленд много думал над тем, что происходит сейчас на планете. Повальные аресты, инсценированные судебные процессы, террор. Лидия в тюрьме? А сын и дочь? Хуан? Не проклинают ли его те, кого он оставил? Не считают ли трусом, избравшим удобный и безопасный путь на Ригель? "Бросил свою родину, Войтленд? Убежал, дезертировал?"
Нет, нет, нет. Лучше жить в изгнании, чем присоединиться к славной плеяде мучеников. Тогда можно слать воодушевляющие призывы в подполье, можно служить символом борьбы, можно когда-нибудь вернуться и повести несчастную отчизну к свободе, возглавить революцию и войти в столицу под ликующие крики народа...
Поэтому он бежал. Он остался жить сегодня, чтобы сражаться завтра.
Весомые, здравые рассуждения. Он почти убедил себя.
Войтленду смертельно хотелось узнать, что происходит на Мире Бредли.
Беда в том, что бегство в другую планетную систему - совсем не то что бегство в какое-нибудь укрытие в горах или на отдаленный остров. Так много уходит времени на полет туда, так много уходит времени на победоносное возвращение... Его корабль был, собственно, роскошной яхтой, не предназначенной для межзвездных прыжков. Лишь после долгих недель ускорения он достигал своей предельной скорости - половины световой. Если долететь до Ригеля и тут же отправиться назад, на Мире Бредли пройдет шесть лет между его отлетом и возвращением. Что произойдет за эти шесть лет?
Что там происходит сейчас?
На корабле стоял тахионный ультраволновый передатчик. С его помощью можно за считаные минуты связаться с любой планетой в радиусе десяти световых лет. Если захотеть, можно передать вызов через всю Галактику и получить ответ меньше чем через час.