Он мог связаться с Миром Бредли и узнать участь своих близких в первые часы установления диктаторского режима.
Однако это значит прочертить тахионным лучом след, словно пылающую линию. Существовал один шанс из трех, что его обнаружат и перехватят военным крейсером. Риск велик, а он не хотел рисковать; нет, пока еще рано, чересчур близко.
Ну а если хунту раздавили в зародыше? Если путч не удался? Если он проведет три года в глупом бегстве к Ригелю, когда дома все благополучно?
Он не сводил взгляда с ультраволнового передатчика. Он едва не включил его.
Тысячи раз за эти три дня Войтленд тянулся к выключателю, терзался сомнениями, останавливался.
"Нет, не смей. Тебя засекут и догонят".
"Но может быть, я убегаю зря?"
"Возникла "ситуация С". Дело потеряно".
"Так сообщила интеграторная сеть. Однако машины могут ошибаться. Может, наши удержались? Я хочу говорить с Хуаном. Я хочу говорить с Марком. Я хочу говорить с Лидией".
"Потому ты и взял их матрицы. Держись подальше от передатчика".
На следующий день он вложил в приемный паз шесть кубиков.
Экраны засветились. Он увидел сына, отца, старого верного друга, Хемингуэя, Гёте, Александра Великого.
- Я должен знать, что происходит дома,- сказал Войтленд,- Я хочу выйти на связь.
- Не надо. Я сам могу тебе все рассказать,- Говорил Хуан, человек, который был ему ближе брата. Закаленный революционер, опытный конспиратор.- Хунта проводит массовые аресты. Верховодит Макаллистер, величающий себя Временным Президентом.
- А может быть, нет. Вдруг я могу спокойно вернуться...
- Что случилось? - спросил сын Войтленда. Его куб еще не включался, и он ничего не знал о происшедших событиях. Запись была сделана десять месяцев назад.- Переворот?
Хуан стал рассказывать ему про путч. Войтленд повернулся к своему отцу. По крайней мере старику не грозили мятежные полковники: он умер два года назад, вскоре после записи. Кубик - вот все, что от него осталось.
- Я рад, что это случилось не при тебе,- сказал Войтленд. - Помнишь, когда я был маленьким мальчиком, а ты - руководителем Совета, ты рассказывал о восстаниях в других колониях? И я сказал: "Нет, у нас все иначе, мы всегда будем вместе".
Старик улыбнулся.
- Увы, Том, мы ничем не примечательны. И нет спасения от тиранов, ненавидящих демократию.
- По словам Гомера, люди предпочитают сон, любовь, пение и танцы,- заметил сладкоголосый учтивый Гёте.- Но всегда найдутся возлюбившие войну. Кто скажет, почему боги даровали нам Ахилла?
- Я скажу! - прорычал Хемингуэй.- Вы даете определение человека по присущим ему внутренним противоречиям. Любовь и ненависть. Война и мир. Поцелуй и убийство. Вот его границы и пределы. Действительно, каждый человек есть сгусток противоположностей. Тоже и общество. И порой убийцы торжествуют над милосердными. Кроме того, откуда вы знаете, что те, кто вас сверг, так уж и не правы?
- Позвольте мне сказать об Ахилле,- промолвил Александр, высоко подняв руки.- Я знаю его лучше, ибо несу в себе его дух. И я говорю вам, что воины больше всех достойны править, пока обладают силой и мудростью, потому что в залог за власть они отдают жизнь. Ахилл...
Войтленд не интересовался Ахиллом. Он обратился к Хуану:
- Мне необходимо выйти на связь. Прошло четыре дня. Я не моту сидеть в корабле отрезанным от всего мира.
- Тебя запеленгуют.
- Знаю. А если путч провалился?
Войтленд дрожал. Он подошел к передатчику.
- Папа, если путч провалился, Хуан пошлет за тобой крейсер,- сказал Марк.- Они не допустят, чтобы ты зря летел до Ригеля.
Да, ошеломленно подумал Войтленд с неимоверным облегчением. Ну да, конечно! Как просто... Почему я сам не догадался?
- Ты слышишь? - окликнул Хуан.- Ты не выйдешь на связь?
- Нет,- пообещал Войтленд.
Шли дни. Он беседовал с Марком и Линке, с Лидией, с Хуаном. Пустая беспечная болтовня, воспоминания о былом. Ему доставляло удовольствие говорить с холодной элегантной дочерью и взъерошенным долговязым сыном. Он разговаривал с отцом о правительстве, с Хуаном о революции; беседовал с Овидием об изгнании, с Платоном о природе несправедливости, с Хемингуэем об определении отваги. Они помогали ему пережить трудные моменты. В каждом дне были такие трудные моменты.
Вчасы, определенные хронометром как ночные, было несравненно тяжелей.
Охваченный огнем, он с криком бежал по коридорам. Словно гигантские белые фонари, над ним склонялись лица. Люди в серой форме и начищенных до блеска сапогах маршировали по его телу. Над ним глумились толпы сограждан. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. Ему являлся Хуан. ТРУС. ТРУС. ТРУС. Жилистое тело Хуана было изувечено; его пытали. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Ему показали в зеркале его собственное лицо - лицо шакала, с длинными желтыми клыками и маленькими подергивающимися глазками. ГОРДИШЬСЯ СОБОЙ? ДОВОЛЕН? СЧАСТЛИВ, ЧТО ЖИВ?
Он обратился за помощью к кораблю. Корабль убаюкивал его в колыбели из серебряных нитей, вводил в его вены холодные капельки неведомых лекарств. Он еще глубже погружался в сон, но все равно к нему прорывались драконы, чудища и василиски, нашептывая издевательства и оскорбления. ПРЕДАТЕЛЬ, ПРЕДАТЕЛЬ, ПРЕДАТЕЛЬ. КАК СМЕЕШЬ ТЫ КРЕПКО СПАТЬ ПОСЛЕ ТОГО, ЧТО СДЕЛАЛ?
- Послушай,- сказал он как-то утром Лидии,- они убили бы меня в первый же час. Не существовало ни единого шанса найти тебя, Марка, Хуана, кого угодно. Был ли смысл ждать дальше?
- Никакого, Том. Ты поступил умно.
- Но я верно поступил, Лидия?
- Отец, у тебя не было выбора,- вмешалась Линке.- Одно из двух: бежать или погибнуть.
Войтленд бродил по кораблю. Какие мягкие стены, как красива обивка! Умиротворяющие образы скользили по потолку. Чудесные сады радовали душу. У него были книги, игры, музыка...
Каково сейчас в подполье?
- Нам не нужны мученики,- убеждал он Платона,- Благодаря хунте их и так будет много. Нам нужны лидеры. Какой толк от мертвого руководителя?
- Очень мудро, мой друг. Вы сделали себя символом героизма - далекого, совершенного, недосягаемого, в то время как ваши коллеги ведут борьбу. И можете вернуться и послужить своему народу в будущем. Польза же от мученика весьма ограниченна, связана с определенным моментом.
- Вынужден с вами не согласиться,- вкрадчиво возразил Овидий,- Если человек желает быть героем, ему надо твердо стоять на своем и не бежать от последствий. Но какой разумный человек желает быть героем? Вы правильно сделали, друг Войтленд! Идите, пируйте, веселитесь, живите долго и счастливо!
- Ты издеваешься надо мной! - обвинил он Овидия.
- Я не издеваюсь. Я утешаю. Я развлекаю. Но не издеваюсь.
Ночами его преследовал колокольный звон, далекий смех.
Воспаленным воображением владели смутные фигуры, ведьмы, упыри.
- Помогите мне! - взмолился он.- Зачем я брал вас с собой, если от вас нет помощи?
- Мы стараемся,- ответил Хемингуэй.- Мы согласны, что ты поступил разумно.
- Все это слова, чтобы меня успокоить. Вы неискренни...
- Лучше сформулировать иначе, - деликатно вмешался Хуан.- Том, ты был обязан спасти себя. Таким образом ты внес неоценимый вклад в наше общее дело. Ведь нас всех, возможно, уже уничтожили.
- Да, да.
- Так чего бы ты добился, оставшись? Своей смерти? Ну, отвлекись от ложного героизма! - Хуан покачал головой.- Руководитель в изгнании лучше, чем руководитель в могиле. Ты можешь направлять борьбу с Ригеля, если нас нет. Главное - чувствовать динамику ситуации.
- Ты объясняешь так логично, Хуан...
- Мы всегда понимали друг друга.
Войтленд активировал кубик отца.
- А ты что скажешь? Что мне надо было делать - оставаться или уходить?
- Может быть, оставаться, может быть, уходить. Как я могу решать за тебя? Безусловно, практичнее было спастись. Остаться было бы драматичнее.
- Марк?
- Я бы дрался до конца. Зубами, ногтями... Но это я. Наверное, ты поступил правильно, папа. То есть для тебя это правильно.
Войтленд нахмурился.
- Перестань говорить загадками. Скажи прямо - ты меня презираешь?
- Ты же знаешь, что нет,- ответил Марк.
Кубики утешили его. Вскоре он стал спать более крепко, обрел покой.
- В последние дни тебе лучше,- заметила Лидия.
- Наконец отделался от сознания вины,- проговорила Линке.
- Стоило лишь по-другому взглянуть на внутреннюю логику событий,- сказал Хуан.- Надеюсь, теперь тебе все ясно? Может быть, ты думал, что боишься, думал, что спасаешься бегством, но на самом деле ты оказывал услугу республике.
Войтленд ухмыльнулся.
- То есть я поступил правильно, исходя из неправильных соображений?
- Именно. Именно.
- Главное - что ты можешь внести большой вклад в наше дело,- раздался голос отца.- Ты еще молод. У тебя есть время вернуть утраченное.
- Да. Безусловно.
- А не погибнуть героической и бессмысленной смертью,- заключил Хуан.
- С другой стороны,- внезапно сказал Марк,- ты планировал свое спасение загодя. Специально готовил записи, выбирал знаменитостей, которых хотел взять...
Войтленд нахмурился.
- Что ты этим...
- Словно давно принял решение броситься наутек при первых признаках опасности,- продолжила Линке.
- Их слова не лишены смысла,- сказал отец.- Одно дело - разумная самозащита, и совсем другое - неумеренная забота о собственном благополучии.
- Я не хочу сказать, что тебе следовало остаться и погибнуть,- промолвила Лидия,- Я такого никогда не скажу. Но все равно...
- Погодите! - возмутился Войтленд. Кубики неожиданно оборачивались против него.- Что вы несете?!
- Ну и уж из чисто спортивного интереса...- продолжал Хуан.- Если бы стало известно, как заблаговременно ты готовил путь к спасению, с какими удобствами ты направляешься в изгнание...
- Вы должны помогать мне! - закричал Войтленд.- К чему все это? Чего вы хотите добиться?
- Ты знаешь, что мы любим тебя,- сказала Лидия.
- Нам больно видеть твое заблуждение,- произнесла Линке.
- Разве ты не собирался бежать? - спросил Марк.
- Перестаньте! Остановитесь!
- Исключительно из спортивного интереса...
Войтленд кинулся в рубку и вытащил кубик Хуана.
- Мы пытаемся объяснить тебе, дорогой...
Он вытащил куб Лидии, куб Марка, куб Линке, куб отца. На корабле воцарилась тишина.
Войтленд скорчился, задыхаясь, и ждал, пока утихнет раскалывающий голову крик.
Через час, взяв себя в руки, он включил передатчик и настроился на частоту, которую могло бы использовать подполье. Раздался шорох, потрескивание, затем настороженный голос произнес:
- Четыре девять восемь три, принимаем ваш сигнал. Кто вы?
- Войтленд. Президент Войтленд. Я хочу говорить с Хуаном. Вызовите мне Хуана.
- Подождите.
Войтленд ждал. Пощелкивания, гудение, треск.
- Вы слушаете? - раздался голос.- Мы вызвали его. Но говорите быстро. Ему некогда.
- Ну, кто это? - Голос Хуана.
- Том. Том Войтленд, Хуан!
- Это в самом деле ты? - Холодно, за тысячи парсеков, из другой вселенной.- Наслаждаешься путешествием, Том?
- Я должен был связаться с тобой. Узнать... узнать, как дела, что с нашими. Как Марк, Лидия, ты...
- Марка нет - убит при попытке застрелить Макаллистера. Лидия и Линке в тюрьме. Большинство других мертвы. Нас не больше десятка, мы обложены. Разумеется, остался ты.
- Да.
- Сволочь,- тихо проговорил Хуан.- Подлая сволочь. Мы приняли на себя огонь, а ты забрался в корабль и улетел.
- Меня бы тоже убили, Хуан. За мной гнались. Я едва ушел.
- Ты должен был остаться.
- Нет. Нет. Ты говорил другое! Ты говорил, что я прав, что я послужу символом борьбы, воодушевляя...
- Я это говорил?!
- Да! - настаивал Войтленд.- Вернее, твой кубик.
- Убирайся к черту,- сказал Хуан.- Полоумный мерзавец.
- Твоя матрица. Мы обсуждали... ты объяснял...
- Ты сошел с ума? Твои кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услышать. Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой.
- Но я... ты...
- Приятного полета, Том.
- Я не мог остаться на верную смерть! Какая была бы от этого польза? Хуан, помоги мне! Что мне теперь делать?
- Меня совершенно не интересует, что ты будешь делать. Обратись за помощью к своим кубикам. Прощай, Том.
- Хуан...
Связь оборвалась.
Войтленд долго сидел не шевелясь. Вот оно что. Кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услышать. Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой. А если хочешь чувствовать себя злодеем? И это докажут. Они готовы на все, что тебе нужно.
Он вставил в паз Гёте.
- Поведай мне о мученичестве.
Гете сказал:
- В нем есть соблазнительные стороны. Можно погрязть в грехах, зачерстветь от бездушия, а потом в одной огненной вспышке жертвоприношения навеки прославить свое имя.
Он вставил в паз Хуана.
- Расскажи мне о моральном значении гибели при исполнении долга.
- Это может превратить заурядного политического деятеля в выдающуюся историческую личность,- сказал Хуан.
Он вставил в паз Марка.
- Каким бы ты хотел видеть своего отца: живым трусом или мертвым героем?
- Ты должен биться, папа.
Лидия. Линке. Его отец. Александр Великий, Аттила, Хемингуэй. Шекспир. Платон. Овидий. Все твердили про отвагу, искупление, самопожертвование, благородство.
Так. Значит, они говорят то, что он хочет услышать.
Он взял кубик сына.
- Ты мертв. Марка больше нет. Это я - думающий его умом, говорящий его голосом...
Войтленд открыл люк конвертера и швырнул туда кубик Марка. Затем кубик Лидии, Линке. Отца. Александра. Аттилы. Шекспира. Платона. Овидия. Гёте.
Он взял кубик Хуана и вложил его в паз.
- Скажи мне правду. Что случится, если я вернусь к Миру Бредли?
- Ты благополучно доберешься до подполья и возглавишь борьбу. Ты поможешь нам скинуть Макаллистера. С тобой мы победим.
- Ерунда! - отрезал Войтленд.- Я скажу тебе, что будет на самом деле. Меня перехватят еще на орбите и отдадут под трибунал. А потом расстреляют. Верно? Верно? Ну скажи мне правду, хоть один раз! Скажи, что меня расстреляют!
- Ты ошибочно представляешь себе динамику ситуации, Том. Твое возвращение возымеет такое действие...
Он вынул кубик Хуана и бросил его в конвертер.
- Ау! - позвал Войтленд.- Есть тут кто-нибудь?
Корабль молчал.
- Как хорошо в вашем обществе... Мне его будет недоставать. Но я рад, что вас нет.
В рубке он ввел программу "Возвращение к пункту отправления". Его руки дрожали, но программа пошла. Приборы показали изменение курса. Корабль поворачивался. Корабль нес его домой.
В одиночестве.
Путеводная звезда
© Перевод И. Новицкого
Планы, которые она строила относительно моей скромной персоны, были совершенно очевидны...
Это была поэтесса с независимым доходом, обитавшая на моем этаже. Наши апартаменты разделяло всего несколько комнат. Никто бы не назвал ее ни молодой, ни привлекательной, скорее она попадала в разряд дам средних лет с ярко выраженными экстравагантными манерами.
На мой взгляд, ей было около тридцати. Она была чуть выше меня, с длинными каштановыми волосами, горящим взором и острым носом.
Ее подчеркнуто потрепанные туалеты вызывали мое недоумение, хотя, должен предупредить, мне всегда было трудно понять вкусы землян, так же как и их представления о сексуальной привлекательности.
Если мы сталкивались в коридоре, она откровенно строила мне глазки. Скромность явно не была одной из ее добродетелей.
"Ты же несчастный, невзрачный человек,- недвусмысленно говорил ее взгляд,- позволь мне разделить бремя твоего одиночества. Дай мне возможность открыть тебе тайну любви, и ты не пожалеешь об этом".
Разумеется, она не произносила ничего подобного вслух, но ее намерения были весьма прозрачны. В тот момент, когда она впивалась в меня взглядом, голодный блеск ее глаз был словно у каннибала, по меньшей мере месяц не видевшего человеческого мяса.
Звали ее Элизабет Кук.
- Как вы относитесь к поэзии, мистер Кнехт? - спросила она меня в то утро, когда мы вдвоем поднимались в лифте к себе на этаж.
Не прошло и часа, как она постучалась в дверь моего номера.
- Не хотите почитать? - поинтересовалась она, протягивая мне солидную стопку пожелтевших листков, отпечатанных явно не в типографии.- Это должно заинтересовать вас. Мое собственное произведение. Я назвала его "Путеводная звезда". Ограниченный тираж. Всего сто двадцать пять копий. Если хотите, то можете сохранить этот экземпляр для себя. У меня останется гораздо больше, чем хотелось бы.
Тонкие брюки в обтяжку наилучшим образом подчеркивали основные достоинства ее фигуры. То же самое можно было сказать и о полупрозрачной кофточке. Против воли, я критически обозрел ее фигуру. Заметив мой взгляд, она напряглась, словно молодая кобылка перед стартом.
Я прочел ее вирши. Наверное, лучше не высказывать своего мнения о них. Я никак не могу отнести себя к тонким ценителям поэзии, хотя прожил на этой планете уже одиннадцать лет и изъясняюсь почти на оксфордском английском. В чем ее творчеству, однако, нельзя было отказать, так это в недостатке искренности. Передо мной лежал типичный опус начинающего автора, не слишком избалованного вниманием окружающих. Позволю себе привести лишь начало этой небольшой поэмы.
Для нее это была первая встреча с грубой реальностью:
Высокий черный человек с налитыми кровью глазами,
в изношенном армейском мундире.
Запах дешевого вина. Нож в кармане. Преступное прошлое.
Кем она была для него?
Предметом грубых страстей.
Или чем-то большим?
Сестрой? Божьим творением, способным наконец утолить его жажду любви?..
Думаю, дальше лучше не продолжать.
Примитивные, незамысловатые эмоции, ничего больше.
Я добросовестно, от первого до последнего слова, передал на свою планету содержание желтоватых листков, хотя не думаю, что там интересуются подобного рода вещами.
Тем не менее я чувствовал своеобразную гордость за Элизабет. Пусть на родине бедной поэтессы ее творения прочло не более дюжины человек, зато теперь полный список ее произведений отныне будет храниться в архивах империи, расположенной в девяноста световых лет от планеты Земля.
Следующий визит поэтессы не заставил долго ждать.
- Что вы думаете о моих стихах? - спросила она напрямик.
- Очень мило,- промямлил я.- Вам не откажешь в сочувствии героям, которых вы изображаете.
Не сомневаюсь, она была уверена, что на этот раз я обязательно приглашу ее зайти.
Я с трудом удержался от соблазна, стараясь не смотреть на маленькие упругие груди, призывно нацеленные на меня из-под прозрачной кофточки.