- Да. Почему-то людям легче, когда они могут положить хоть что-то в землю… Вчера я был у него дома. Там все, как при нем: на столе его неоконченная рукопись, его ручка лежит наготове, диктофон хранит его голос, автомат-гардеробщик протягивает его домашнюю одежду, бар выдаст его любимый напиток из зерен Тау, который мы привезли с Плутона, помните? Словом, во всем, в каждой вещи - он, а его самого нет… И вот, понимаете, можно сказать, что он живет - в своих книгах, в своих учениках, в своих идеях - они еще долго будут разрабатываться, давать пищу исследователям. В своих детях, наконец. Но все-таки его нет, нет человека.
- Как переносит все это Лина?
- Вот о ней я и хочу сказать. Она ходит по дому в каком-то трансе. Трогает его вещи, листает его рукописи, и все не может поверить… Ждет, что он появится. Она говорит, что поняла сейчас, почему когда-то, у древних, жен хоронили вместе с мужьями. Говорит, что ей было бы легче сейчас умереть, она чувствует себя так, как будто отняли половину ее души, сердца, тела - разве может жить половина человека, если другая половина умерла?
- Это пройдет.
- Пройдет, конечно, со временем. Но вот, обратите внимание, Виктор, смерть, биологическая смерть, сопутствует человечеству на протяжении всей его истории с самой зари, с первобытных времен, когда он жил в пещерах, одевался в шкуры, к высшим благом для него была удачная охота и зажженный очаг… Смерть сопутствует ему на протяжении всей его истории до сегодняшнего дня, а он никак не может с ней примириться. Почему? Ведь с точки зрения природы все естественно - переход из одного состояния в другое. Почему же этот переход неприемлем для человека - он ведь тоже часть природы. Чем вы это объясните?
- Не знаю… Наверно, дело в том, что живая материя - это высшая форма по сравнению с мертвой. И возврат от высшего состояния к низшему противоестествен, он противоречит эволюции.
- Ну почему же - противоречит? В природе всегда был круговорот веществ. Появилась жизнь, ока развивалась - от простейших водорослей к могучим растениям, от моллюсков к животным, но все потом возвращалось к исходному материалу - к атомам. И растения, и живые существа, пройдя свой путь, всегда возвращали природе исходный материал. Почему же человек противится этому?
- Постойте, Аллан, постойте. Тут что-то не так. Если бы дело было лишь в том, что живому существу надо возвратить природе материал, который она дала ему на время, взаймы, так сказать, все было бы проще. Видимо, дело в том, что с появлением мыслящей материи кое-что изменилось. Видимо, само существование материи мыслящей - это еще более высокая форма, особая форма… Может быть, она еще только начинает свой путь в человеке, и вдруг ей надо гибнуть, прекращать свое существование из-за того, что обветшала оболочка или еще что-то случилось с ней, вот как в случае с Валентином. А может быть… - Я замолчал. Что-то не совсем еще ясное маячило где-то там, в тумане моего сознания, но никак не могло определиться, найти словесную форму.
Темнота вокруг нас, кажется, еще больше сгустилась, шум моря усилился, теперь оно уже тяжело ухало внизу, под нами, ударяясь о камни, - поднялся ветер, начался прибой.
- Так что же? - крикнул Аллан. Ветер отбрасывал его голос, но я все же услышал, что он волнуется. - Что - может быть?
- Не знаю, Аллан! Что-то мелькает, но я не могу вот так просто сказать… Может быть… Пойдем в дом, я замерз.
Мы прошли в галерею, створки бесшумно сдвинулись за нами, стало тепло и тихо.
- Ну, - проговорил он, - я все-таки хочу, чтобы вы довели свою мысль до конца. - Он смотрел на меня ободряюще. - Не бойтесь, прыгайте через пропасть!
- Я подумал… Может быть, она вообще не должна умирать?
Несколько мгновений он смотрел на меня в упор, закусив в зубах свою трубку, потом сказал - Вот эту идею разрабатывал Валентин. До последнего дня…
- Разрабатывать идею бессмертия и погибнуть так нелепо, в расцвете сил… Какая ирония судьбы!
- Погодите, - сказал Аллан. - Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Мы прошли через галерею, затем миновали обширный полутемный сейчас холл, тоже застекленный, уставленный по стенкам всевозможными растениями, которые Аллан навез сюда со всей вселенной. Холл был почти круглый, чуть вытянутый, он как бы продолжал галерею, только чуть расширялся, и та часть его, которая примыкала к другой половине дома, состояла из передвижных, тоже изогнутых по окружности перегородок. Одна из перегородок мягко отошла в сторону, и мы очутились в рабочем кабинете Аллана, с его знаменитым пультом и экраном во всю стенку.
- Садитесь сюда, Виктор, - указал он мне на тахту. - Мне придется немного поработать у пульта.
Не он не успел положить руку на кнопки. Зажегся экран, и мы увидели Юну.
- Здравствуйте, Виктор, - сказала она. - Аллан, я звонила, тебя не было.
- Мы с Виктором на утёсе стояли. Ну, как там? - спросил он.
- Плохо, - сказала она. - Состояние подавленное, я даже боюсь задевать этот вопрос. Как бы хуже не было.
- Ну, ты погоди. - Сказал он. - Мы тут с Виктором посоветуемся. А потом я тебе скажу, что делать, ладно?
- Хорошо. Я буду ждать. - Экран погас.
- Она у Лины сейчас, - пояснил Аллан. - Тут вот какая история…
Он нажал кнопку, и в стеке, справа от пульта, открылась ниша.
- Вы видите этот ящик?
Я подошел поближе. В нише стоял на подставке большой металлический ящик, величиной, пожалуй, со старинный сундук. Он был ровный, гладкий, нигде никаких швов или отверстий. Только со дна его отходил толстый полиэтиленовый шланг. Странно толстый, примерно в целый обхват. Он уходил куда-то в пол.
- Вижу, - сказал я. - Ну и что?
- А вот что. Сегодня ровно месяц, как погиб Валентин, вы знаете. Так вот, сегодня утром мне доставили этот ящик вот с этим письмом. Читайте.
Он подал мне листок белой бумаги, и я прочел ровные отроки, написанные от руки:
"Дорогой Аллан! Сегодня месяц, как меня нет в живых. Я это знаю, так как завещал одному из сотрудников Института доставить тебе этот ящик ровно через месяц после того, как будет точно известно, что меня нет в живых.
Подключи его к своему телекомпьютеру.
Валентин."
- Вы подключили? - спросил я.
- Да.
- Ну и что?
- Сейчас увидите.
Он нажал кнопку. Экран засветился, но как-то мутно. Какое-то туманное, расплывчатое изображение появилось на нем. Аллан убавил свет в комнате, стал регулировать ручками настройки на пульте.
И вдруг на экране, очень чётко и ясно, показалось лицо Валентина. Изображение отодвинулось, и мы с Алланом увидели, как Валентин, во весь свой рост сделал шаг нам навстречу, оглядел кабинет, заметил Аллана, потом меня, и улыбнулся своей обычной, чуть грустной улыбкой.
- Здравствуй, Аллан, - сказал он спокойно, и впечатление было такое, что он здесь, в комнате. - Здравствуйте, Виктор.
Я сидел похолодевший, не в силах шевельнуться.
- Здравствуй, Валентин, - сказал Аллан. Он старался тоже говорить спокойно, но голос его звучал хрипло и сдавленно. - Ты хорошо меня слышишь?
- Да. Вполне… - ответил Валентин. Он замолчал, некоторое время внимательно рассматривал наши лица, потом помрачнел, оглянулся, придвинул к себе кресло и сел напротив нас.
- Меня, по-видимому, нет в живых? - сказал он как о чём-то само собой разумеющемся, и тут я почувствовал, что слабею, еще секунда - и упаду. Я прислонился к стене. Аллану, видно, тоже было не по себе. Он взялся за ручки на пульте.
- Да, - проговорил он наконец.
- Месяц прошел? - спросил Валентин.
- Да, - выдавил Аллан.
Валентин сидел в кресле, опустив подбородок на сжатые кулаки, и лицо его было хорошо видно нам. Оно мрачнело все больше и больше. Вот появились скорбные складки у губ, вот сдвинулись брови и стала подергиваться левая щека. Он прикрыл ладонью глаза. И сидел так еще некоторое время.
Мы молчали.
- Лина знает? - спросил Валентин и отнял руку.
- Знает, - сказал Аллан.
- Как она?
- Ничего, - сказал Аллан. - Держится. Юна там у нее.
- Спасибо, - сказал Валентин. - Ты уж поддержи ее…
- О чём ты говоришь!
Валентин встал, отодвинул кресло, прошёлся по комнате. И мы увидели, что это его рабочий кабинет в Институте.
- Что со мной случилось, Аллан?
Я ждал этого вопроса. И Аллан, видимо, тоже ждал. И все-таки ему было трудно, я видел.
- Ты… Ты ко всему готов, Валентин?
- Абсолютно. Я потом все объясню. А сейчас говори все, не бойся.
- Ты работал в камере, произошел взрыв.
- Понятно. - Теперь он был уже спокоен. - Кто-нибудь еще пострадал?
- Нет, ты один. Почему ты был в камере, когда мог быть у экрана?
- Не знаю, - сказал он. - Наверно, так надо было… - Он обвел глазами свой кабинет, выдвинул ящик стола, посмотрел какие-то бумаги.
- Установка погибла?
- Да. Ничего не осталось.
Аллан не объяснял дальше, но Валентин понял.
- Бедная Лина… - сказал он и замолчал надолго, задумался.
- Ты хочешь ее видеть? - спросил Аллан. Валентин не ответил.
Он стоял у стола, опустив голову. Потом подошел к нам.
- Не надо этого делать, - сказал он. - Ей будет слишком тяжело.
- Я могу сделать так, что она тебя не увидит. Только ты ее.
Валентин нахмурился.
- Нет, - сказал он. - Пока не надо. Подожди. Поговорим сначала… Я должен привыкнуть к этой мысли. К своему новому положению…
Он опять стал ходить по кабинету, осматривать все. Подошел к стенду, где были смонтированы какие-то приборы.
- Установку можно будет восстановить, - сказал он, - она у меня вот здесь, - он притронулся рукой ко лбу. - И чертежи у меня тут, в шкафах.
Он говорил так, словно действительно ходил сейчас по своему кабинету. Впрочем, для него это было, видимо, действительно так.
- Ладно, - сказал он. - Давайте разберемся что к чему.
Он опять подошел к нам вплотную и сел в кресло.
- Ты все понял, Аллан?
- Не совсем. Но - догадываюсь.
- Сейчас объясню. - Он обернулся ко мне. - Виктор знает, над чем я работал?
- В общих чертах, - сказал я, - только идею.
Он кивнул, провел пальцами по подбородку, ощутил, видимо, небритость, нахмурился, подумал о чём-то и печально усмехнулся.
- Я исходил из того, что смерть молодой мыслящей материи - противоестественна. Она умирает не потому, что износилась или исчерпала себя, она умирает потому, что природа не нашла еще способа продлить ее существование. Исследования показали: серое вещество мозга погибает, как правило, в расцвете сил, погибает из-за того, что износилась оболочка, одряхлевший организм пе в состоянии поддерживать необходимые условия существования мозга. Тело состарилось, а мозг еще молод - отчего такое несоответствие? С точки зрения биологической жизни организм за 70–80 лет существования вполне успевает выполнить свое назначение - дать начало новой жизни. Он прошел свой цикл и может уходить спокойно. Но высшая форма жизни, заключенная в нем, - мыслящая материя - только начинает свой путь. Она должна совершить еще очень многое, ее способности и возможности, неизведанные пока еще никем, неисчерпаемы. И вдруг, в самом начале пути, когда еще все впереди, она должна прекратить свое существование. Не отсюда ли яростный протест мозга против смерти, его нежелание подчиниться гибели и его трагическое бессилие вырваться из плена биологического распада оболочки, без которой он пока не может существовать? Я говорю - пока, потому что на этот счет у меня есть особые соображения, по об этом после. Теперь - о главном.
Валентин встал, сделал несколько шагов по кабинету, подошел, видимо, по привычке к охну, и тут же отвернулся, чтобы не видеть бушующей жизни - там, на всех трёх ярусах города.
Он снова подошел к нам, но в кресло не сел, отодвинул его. Вместо него придвинул чёрную экранную доску на подставке, - так, чтобы нам хорошо было видно. Взял в руки чертёжный электронный фломастер.
- Итак, о главном, - сказал он, собираясь, глядя на доску. - Если природа пока еще не может сохранить мыслящую материю, значит она сака должна позаботиться об этом, найти способ продлить свою жизнь после гибели оболочки. Тут можно было идти разными путями. Можно было попытаться сохранить в искусственных условиях жизнь мозгу. Такие попытки делались, вы знаете. Но мозг, живущий в банке с раствором и ждущий возможности переселиться в какое-нибудь молодое тело, - слишком жалкое зрелище для окружающих и слишком унизительное состояние для мыслящего мозга. Не говоря уже о том, что тут нарушаются связи со средой, то есть происходит изменение личности.
Я попробовал идти иным путем - более сложным, но, как мне кажется, более перспективным. Он состоит из двух этапов. Первый - при помощи биотронного запоминающего комплекса записать личность… - Валентин быстро набрасывал на доске схему: человек и идущие от него импульсы, попадающие в запоминающее устройство. - Второй этап - воссоздать затем личность при помощи того же запоминающего комплекса. Ну, с первой задачей я как будто справился, - грустно усмехнулся он. - Тот ящик, который вы получили, Аллан, и есть биотронное запоминающее устройство, в котором содержится моя личность. В течение пяти последних лет вся моя умственная деятельность записывалась этим устройством. Большей частью ото происходило в Институте, так как последнее время я, в основном, проводил там. Записывались не только импульсы мозга, записывались при этом и изображение, и голос. Таким образом, в ящик было введено все - весь запас моих знаний, весь мой предшествующий опыт, все мои привычки и даже все мои недостатки. Для полноты картины я старался записывать себя не только в Институте, но и дома, и во время путешествий. Помните, Аллан, вы все потешались надо мной, когда во время полета на Эру я и днем и ночью не расставался с кожаным шлемом, вы еще говорили, что он прирастет к моей голове. Так вот, в этом шлеме находились датчики и портативное записывающее устройство. Потом я ввёл его все в тот же ящик. Так, постепенно, я вводил туда все, что касалось меня, все, что, конечно, поддавалось фиксации. Можно сказать, что постепенно, шаг за шагом, я переселялся в этот ящик со всеми своими потрохами… И вот, как видите, переселился…
Он обернулся к нам, у него было улыбающееся лицо, но улыбка была какая-то жалкая…
- Переселиться - переселился, - повторил он, - и, как видите, довольно удачно. И далее, я бы сказал, вовремя. Не так ли? Вы ведь воспринимаете меня, как живого?
- Да, - сказал Аллан. - Абсолютно.
- Ну что ж, значит, с этой задачей я справился…
Он стоял задумавшись, с фломастером в руке.
- Я смогу работать дальше, смогу направлять работу лаборатории… - он говорил, словно убеждал себя в чём-то, словно доказывая себе, что был прав.
- Да, конечно, - сказал Аллан. - А если хочешь, мы возьмем тебя в космос, полетим, как прежде… - Он словно оправдывался в чём-то перед Валентином, словно убеждал его, что положение у нас у всех равное, что мы с ним - живые и Валентин, записанный в ящике, - это одно и то же. Но все трое мы одновременно почувствовали неловкость. Видимо, оттого, что в воздухе все время висело что-то недосказанное.
- Ну хорошо, с первой задачей ты справился прекрасно, я бы даже сказал, удивительно. Мы воспринимаем тебя сейчас, как если бы ты был, ну, скажем, в космосе, и мы с тобой держали связь. Верно я говорю, Виктор?
- Да, - согласился я. - Это, пожалуй, наиболее близкое сравнение. Я, например, никак не могу осознать, что мы разговариваем сейчас… с биотронным ящиком, хотя понимаю, что это так.
- Не совсем так, - быстро поправил меня Аллан и посмотрел на экран. - Общаемся мы все-таки с ним самим, с его личностью, а ящик, он, ну как бы явился соединительным мостом между нами и Валентином… Так ведь, Валентин?
- Да, пожалуй, - сказал Валентин, но не очень уверенно. - Я ощущаю себя так, как раньше, я чувствую себя все время связанным с ящиком, но не чувствую своей зависимости от него. Скорей, наоборот. Я знаю, что он зависит от меня. При желании я могу его выключить, при желании могу стереть ту или иную запись, могу даже…
Мы с Алланом застыли, разинув рты. Вид у нас, судя по всему, был довольно глупый, потому что Валентин замолчал, перевел взгляд с него на меня.
- Как ты обычно включал ящик? - спросил Аллан.
- Нажимал кнопку на пульте. Вот эту, красную. - Он подошел к большой вертикальной панели, смонтированной на стене. - Видите, она сейчас нажата и горит красный свет. А когда хотел выключить, нажимал соседнюю, чёрную. Вот, смотрите…
Аллан поднял руку, но не успел звука вымолвить - Валентин нажал чёрную кнопку и экран стал гаснуть. Сперва он затуманился, изображение расплылось, размылось, потом оно совсем пропало, наступила какая-то странная полутьма, и голос Валентина пропал, но в то же время на экране мелькали неясные тени, и какие-то странные обрывки звуков, перемешиваясь, слышались в отдалении, то усиливаясь, то замирая совсем.
- Валентин! - закричал Аллан. - Валентин! Нажми красную кнопку! Ты слышишь меня? - повторял он властно, - Нажми красную кнопку!
- Ничего не понимаю, - пробормотал я. - Ведь никакой кнопки в действительности нет…
Но Аллан не слушал меня.
- Валентин! Валентин! - кричал он. - Ты слышишь меня?
- Сейчас, погодите… - услышали мы какой-то сонный голос с экрана. - Тут темно, я ничего не вижу… Ага, вот, нащупал…
Экран вновь засветился. Валентин стоял у панели и щурился от света.
- Не нажимай больше чёрную кнопку, - сказал Аллан с облегчением. - Что ты чувствовал, когда, выключил ящик?
- Я, кажется, уснул. Потом услышал сквозь сон твой голос. Ты звал меня?
- Да.
- Раньше этого не было… - виновато сказал Валентин.
- Ты понимаешь, что произошло? - спросил Аллан.
- Кажется, понимаю… Когда я раньше нажимал кнопку, ящик отключался, а я продолжал действовать без него. Теперь я нажал ее…
- Ты нажал ее в своем воображении.
- Да. Отключить его по-настоящему я не мог. Но он повел себя так, как если бы его действительно отключили. Сознание мое затуманилось… Видимо, я спал.
- Больше не делай этого, - сказал Аллан. - Бог его знает, сумеешь ли ты включить в следующий раз. Ты говорил, что можешь стирать записи?
- Да, вот этим рычагом.
- Никогда не прикасайся к нему, слышишь?
- Хорошо.
- Ну, а теперь я отключу тебя. По-настоящему отключу, а потом включу снова. Так что ты не бойся.
- А я не боюсь, - улыбнулся Валентин.
- Садись в кресло.
Валентин послушно сел и спокойно посмотрел на Аллана.
- Готов?
- Готов.
- Выключаю.
Он вынул вилку, отключающую питание ящика.
Экран совсем погас. Теперь мы видели только его холодную вогнутую матовую поверхность. Несколько секунд мы молча смотрели на экран.
- Что он должен сейчас чувствовать? - спросил я.
- Не знаю. Скорей всего - ничего. Полный провал.
Он подождал еще немного. Затем включил. Валентин сидел в кресле, в той же позе.
- Что ты чувствовал?
- Ничего. Мне казалось, что ничего не изменилось. Ты выключал?