Он стоял возле лампы, перечитывал эти корявые, видимо, на ходу написанные строки и чувствовал, как радостно дрожит у него все внутри. И чтобы успокоиться как-то, сделал вид, что не может разобрать, вышел наружу и еще раз прочитал все при свете дня. Потом оглядел все вокруг - сияющее солнце, всплывающее из-за гор, пронзительно голубое небо, ослепительно белые снежные шапки на дальних вершинах - и вдруг ощутил, как мир снова стал прекрасным.
- Джура! - крикнул он мальчику. - Скажи дедушке, что я никуда не еду. Остаюсь!
Днем он работал. Вдруг словно прорвало. То, что никак не давалось раньше, виделось смутно, вдруг пошло само собой, слоено пелена какая-то спала с глаз. Видно, перестал он таиться от самого себя, перестал глушить в себе то, что просилось на полотно, но не находило раньше выхода. Он работал с таким увлечением и радостью, как давно не случалось, и от этого, от сознания, что пошло, он загорался сильнее. Ему хотелось, чтобы к ее приходу было сделано как можно больше, чтобы она увидела, что он тут не бездельничал, не сидел просто так в ее ожидании.
Он и не заметил, как день ушёл. Только тогда, когда сумерки сгустились, он разжег костер, подогрел еду, принесенную Джурой, поел. Потом спустился к ручью, тщательно помыл котелок, свою складную ложку…
Теперь, когда делать было нечего, он почувствовал тоску. Раньше его никогда не угнетало одиночество в горах. Он наслаждался им. А тут что то мучило его, не давало покоя…
Он пошел дальше, к дому Курбана. Но пройдя полдороги, остановился. Вдруг подумал: а если она придет? Поднимется по обратной тропе, не найдет его и уйдёт? Он стал быстро подниматься обратно. И тут же сердце дало себя знать. Но он не остановился, пересиливал себя, стиснув зубы, поднимался по склону и, уже с трудом переводя дыхание, поднялся на свою верхотуру. Слабо потрескивал костер - никого не было…
Он присел на первый же камень, усмехнулся. "Так тебе и надо, старый дурак! Валидол тебе сосать, по теренкурам прохаживаться с палочкой, а не бегать на встречу с молоденькими девушками!" Он отдышался, подошел к тлеющему костру, затоптал его и отправился спать.
9
Весь следующий день он работал. Острая тоска, нахлынувшая вечером, отступила, вернее, нашла выход в работе. Он писал с нервным ожесточением, и это, видимо, было то, что нужно, потому что когда к вечеру, обессилевший, присел на камень, глядя в землю, а потом отдохнувшими глазами глянул на полотно, то сам поразился - что-то появилось неожиданное, необычайное, смелое. И что-то пронзительное было в этом лице, хватающее за душу, заставляющее сильней биться сердце. Он сидел так, исподлобья, несколько удивлённо поглядывая на сделанное, словно это не он создал, а кто-то другой, когда рядом хрустнула ветка. Возле него стоял Джура и словно завороженный смотрел на полотно. Теперь уже Берестов поглядывал на мальчика. Сначала лицо его не выражало ничего, кроме любопытства, но постепенно оно менялось. В нем появилось напряжение, некое тревожное напряжение. Он сделал еще шаг, приблизился к картине, стал всматриваться более внимательно. Берестов видел, как менялись его глаза, в них появился теплый свет и все лицо его осветилось в какое-то мгновение, будто увидел он нечто поразившее его, невиданное до сих пор, как если бы внезапно открылось перед ним море и где-то там, вдали, он увидел крошечный белый парус в бесконечной синеве… Слабая улыбка тронула его губы, и эта ребячья улыбка была сейчас для Берестова, дороже всяких слов.
- Что скажешь, Джура?
- Дедушка просил позвать, - проговорил мальчик, не отрываясь от картины.
- Передай дедушке большое спасибо, Джура, но я кушать не хочу. Устал очень. Я лягу лучше…
- Не кушать, - сказал Джура.
- Что-то случилось?
- Не случилось. Просто поговорить хочет… Очень хочет поговорить один человек…
- Ну, брат, какие-то загадки ты мне задаешь… Ладно, погоди немного, я сейчас соберусь.
Он промыл кисти, сложил краски, оттер руки. Подошел к картине, чтобы убрать ее, и только тут Джура сказал, показывая на полотно:
- Она поговорить хочет.
* * *
Она сидела в углу комнаты, в доме Курбана. Сидела как-то сжавшись, втянув голову в плечи, подняв воротник своей куртки. Впечатление было такое, что ее колотит озноб и она старается унять его.
Берестов подошел к ней, взял ее руку и действительно почувствовал, как мелко вздрагивают ее пальцы.
- Что с вами, Галя! Что-то случилось?
Она подняла на него глаза, они были какие-то затравленные, измученные.
- Я хотела поговорить с вами, - сказала ома тихо, - простите, что потревожила вас.
- Очень хорошо, что потревожили, - сказал Берестов. - Я извелся там, ожидая вас. Чувствовал - что-то неладно…
Она смотрела на него, и вдруг глаза ее стали быстро наполняться слезами. Она в досаде тряхнула головой, но слезы потекли по щекам, она со злостью смахнула их рукавом.
- Давайте выйдем, - попросила она.
- Да, да, пойдемте…
Они вышли наружу и медленно пошли по тропе. Берестов чувствовал: ей трудно начать, и он молчал, только снова взял ее руку.
- Вы оказались правы, - наконец проговорила ока. - Он повел себя как последний подонок… - она опять замолкла, и он почувствовал, как похолодела ее рука.
Они прошли еще вверх по тропе.
- Сначала он стал требовать, чтобы я перестала ходить к вам по вечерам. Когда я сказала ему, что это не его дело, он услал меня в соседнюю партию, якобы по делу. А вчера… - Она задохнулась. - Я приехала и узнала, что готовится взрыв. Я сказала ему, что иду к вам, предупредить, а он запер меня в кладовой с решетками на окнах…
- Идиот! - ругнулся Берестов.
- Погодите, это еще не все… Ночью он ворвался пьяный, стал требовать, чтобы я вышла за него замуж. Я погнала его. Тогда он… Уж не знаю, что было б, я шведским ключом его… Благо, люди услышали, выволокли его… А сегодня утром он пришел трезвый, с перевязанной головой, и сказал мне совершенно спокойно и убежденно, что без меня все равно жить не будет, поэтому я должна выбрать: либо выйти за него, либо он убьёт вас и себя.
- Болтовня пьяного идиота…
- Не говорите… Во-первых, он был абсолютно трезв… А во-вторых… Я поняла, что он на все способен… Я хотела попросить вас - уходите лучше отсюда, я боюсь за вас…
Она остановилась и подняла к Берестову измученное лицо. В ее глазах был страх.
- Я очень боюсь за вас…
Он долго вглядывался в ее глаза, потом улыбнулся успокаивающе, провел ладонью по ее лицу, словно снимая с него все темное.
- Знаете, позавчера, когда вы не пришли, я решил уходить… Но сейчас я ни за что не уйду… Ни, за что!..
- Я боюсь за вас… - повторила она снова, и в голосе ее прозвучало столько тоски, что у Берестова сжалось сердце.
- Не бойтесь… Уверяю вас, ничего он не сделает… Не совсем же он сумасшедший…
- Не знаю… То, что я видела вчера… Это было так страшно…
- Знаете что, давайте уедем вместе. Одну я вас тут не оставлю.
- Нет. Это невозможно… - Она медленно покачала головой. - Это лишь укрепит его подозрения, он решит, что я удрала с вами, и действительно натворит что-то…
Берестов долго молчал.
- Скажите, Галя, он и в самом деле любит вас?
- Не знаю… Иногда мне кажется, что это просто психоз самодура, который привык иметь все, что захочет, а тут - осечка. И он готов пойти на все, даже на преступление.
- А может, вы ошибаетесь… Вы же сами говорили, что где-то глубоко в кем запрятано человеческое…
- Может быть… Может, это и в самом деле любовь, если только любовь может быть такой уродливой и страшной.
- Все может быть… - Берестов задумался. - Знаете что, поговорю-ка я с ним сам…
- Ради бога! - она схватила Берестова за руки. - Умоляю вас, не делайте этого. Он сейчас не в себе… Подождите… Может, он остынет, одумается. Надеюсь, все-таки хватит у него ума…
- Ладно… - вздохнул Берестов. - Подожду. Только что же нам делать? Ехать со мной бы не хотите, оставить вас одну я не могу…
- Ничего не надо… Если я буду там, если мы с вами какое-то время не будем видеться, он успокоится, я знаю. А потом… Потом я сама с ним поговорю… Меня он послушает…
- Хорошо, - согласился Берестов. - Но вообще-то говоря, по всем правилам полагалось бы вашего начальника взять под стражу и отправить куда следует.
- Нет, нет… Не надо… Я прошу вас - никому ни слова, вы обещаете?
- Обещаю, - мрачно сказал Берестов.
- Спасибо! Я вам очень верю…
- Чем это я заслужил ваше доверие?
- Наверное, тем, что вы хотите написать. Я говорю не о себе, я понимаю, что я для вас только модель. Я говорю о том, что вы хотите сказать своей картиной…
- Ну что ж, спасибо на добром слове… Но мало ХОТЕТЬ сказать, надо суметь сказать. А это не всегда получается…
- Я уверена, у вас получится… Должно получиться… Я понимаю, вся эта нелепая история вам ни к чему, она вас, наверно, выбила из колеи, хотя вы тут абсолютно не при чём…
- Бы в этом убеждены? - перебил Берестов.
Она запнулась, прикусила губу.
- Мне казалось… - проговорила она неуверенно.
- Мне тоже казалось, - сказал Берестов. - А сейчас я начинаю думать, что не так уж он не прав, хотя и понимает все это по-своему - предельно грубо, примитивно…
Он сорвал с куста сухую ветку, сломал ее в пальцах.
- Мне надо закончить картину, - сказал он. - Потом я уеду.
- Да, да, картину, это главное, - она ухватилась за эту мысль. - Я очень хочу помочь вам… Когда мне прийти?
- Когда сможете. Когда все успокоится. Я буду ждать… Только не делайте глупостей, не рискуйте. Если увидите, что нельзя, пришлите записку с Джурой… Ладно? А теперь - надо идти, уже поздно. Я вас провожу…
- Нет, нет, не надо. Я вас очень прошу. - Она умоляюще притронулась к его плечу. - Возвращайтесь к себе. Мне так будет спокойнее… Прошу вас…
* * *
Он не стал заходить к Курбану. Вернулся к себе, посидел еще немного у костра. Он представил себе, как она вернулась в поселок, подошла к своей комнате и вдруг чёрная тень загородила ей дорогу… Чёрная тень с широкими круглыми боксерскими плечами, и руки - здоровенные, огромные чёрные руки - протянулись к ней. А лица не видно - видна только чёрная тень вместо лица… И настолько явственно увиделось все это, что Берестов почувствовал, как мгновенно пересохло во рту и сердце стало проваливаться куда-то.
Он встал, сделал несколько шагов по своей площадке, потом быстро стал спускаться на дорогу, ведущую к поселку геологов.
Где найти Бугрова, Берестову указал бородатый парень лет двадцати. У него было совсем юношеское, белое лицо с румянцем во всю щеку, и на этом почти девичьем лице театрально-приклеенной выглядела чёрная квадратная бородка.
- Бугор в яме, - бросил он на ходу, не останавливаясь.
- Что? - не понял Берестов.
- Ну, у себя, в вагоне, во-он там, возле радиомачты, видите, - указал он в центр поселка. - Только разговаривать он с вами сейчас не будет - планерка идет.
- Ничего, подожду, - сказал Берестов и направился к вагончику на колесах, в окнах которого горел свет. Он поднялся по деревянной лесенке, вошел в крашеную прихожую и увидел вторую приоткрытую дверь, за которой слышались мужские голоса. Он заглянул сбоку - в небольшой комнате дым плавал клубами, и сквозь него Берестов разглядел человек шесть, которые сидели за грубым дощатым столом. В центре он увидел Бугрова. Тот восседал во главе стола в одной рубахе, с сигаретой в зубах и, рубая ладонью воздух, говорил, перекрывая всех хрипловатым баритоном:
- Мы стоим вот здесь, в центре, с аппаратурой в танке. Сигнал на взрыв - красная ракета. После каждого взрыва - зеленая ракета - можно передвигаться. Между зеленой и желтой - предупредительной - меняем датчики, перезаряжаем ленту, если надо. В это время можно двигаться. Только в это время - понятно? Между зеленой и желтой - заруби себе это, Стрельцов. Ты не дальтоник? Какая этикетка?
- Коньяк, - послышался голос.
- Что ты коньяк от водки отличишь за три километра, я знаю. Ты мне цвет скажи!
- Ну желтый…
- То-то - желтый! Так и запомни. Как увидишь цвет коньяка - все, кончено хождение, все в укрытие. А как увидишь красный., Ну как тебе объяснить - портвейн знаешь?
Раздался дружный хохот.
- Чего издеваешься?! - послышался утробный голос Стрельцова.
- Ты не обижайся, не обижайся, я ж хочу, чтоб тебе понятно было, на самых доходчивых примерах тебе объясняю, а то, как в прошлый раз, угодишь под камень, а мне за тебя отвечать.
- Не угожу, не твоя забота.
- В том-то и дело, что моя. Я ж за вас, паразитов, в ответе, это вы понять можете? Ежели со мной что произойдет, ни один из вас отвечать не будет, в суд никого не потянут, вот только что разве перед богом - так он далеко. А с кем из вас что случится - так мне расхлёбывать. Поэтому мотайте на ус сейчас - завтра будет поздно. После красной ракеты - не шелохнись до зеленой. Ясно?
- Ясно! Что там! Не маленькие… - загудели все.
- Тихо! - перекричал всех Бугров. - Всего взрывов будет пять! Ясно? Кто считать не умеет, пускай загибает пальцы на руках. Сколько тут звездочек, Стрельцов?
- Пошел ты…
- Ладно, не кипятись.
- Если очередной взрыв отменяется, даю две зеленые ракеты подряд. Ясно? Подряд! А три зелёные ракеты подряд - полный отбой - ясно? Та-ак… Связь по рации держу с Костей Белкиным, со взрывниками. Остальным следить за ракетами. Начинаем в восемь. Первый взрыв ровно в восемь ноль-ноль… Теперь пишите… Пишите все. Первый взрыв на высоте 312, второй - в лощине - отметка 243, третий - на склоне у того камня - отметка 291, четвёртый - высота 350 и пятый - высота 400. Записали? Та-ак… Подъем завтра в шесть. В семь выходим. Хочу предупредить, перед выходом сам, лично, буду проверять каждого - хоть малейший запах услышу - с операции снимаю и лишаю годовых премиальных, с вычетом зарплаты за неделю… Стрельцов, понял?
- Понял… - гробовым голосом отозвался Стрельцов. - Одно только не понял…
- Говори!
- Кто тебя проверять будет?
Опять громовой хохот потряс стены вагончика.
- Вот ты меня и будешь проверять, - невозмутимо разъяснил Бугров. - Да, да, я не шучу… Если учуешь - снимай с работы - при всех говорю. И доктор будет. Так что я не шучу, дело серьезное, кто хочет выпить - пожалуйста, сами знаете, я не фарисей, наше дело без этого не бывает. Но когда нельзя, все, закон! И уж потом пеняйте на себя - никакими слезами меня не возьмешь. Ни жены, ни дети, - ничего не поможет. Зарубите все, чтоб ни грамма. Вопросы есть?
- Есть! - послышался юношеский голос.
- Слушаю.
- Ну а потом, после боевой операции, как нам знать, когда можно?
- Чего - можно?
- Ну, это… - раздался звонкий щелчок.
- А вам, молодой человек, я бы вообще не советовал - ни до, ни после! - голос Бугрова вдруг стал строго официальным. - Здесь бывалые люди шутят, так им можно, огни и воды мы вместе прошли, а вы не с того карьеру геолога начинаете. Не этим интересоваться вам на первых порах надо. Вы меня поняли?
- Понял… - упавшим голосом проговорил юноша, и по звуку отодвинутого стула было ясно, что он встал.
- Еще вопросы есть? Нету? Ну, тогда все! - Бугров ударил ладонями по столу.
Они стали расходиться. Первым выскочил, видимо, тот молодой человек, которого отчитал Бугров, он пробежал мимо, нахлобучивая на ходу шапку. Потом тяжёлыми шагами прошел Стрельцов. Один за другим выходили остальные, и странное дело, если раньше, по дороге сюда, Берестов с некоторым страхом думал о предстоящем разговоре с Бугровым, то теперь, после этой планерки, страх прошел, он обрел спокойствие, более того, ловил себя на том, что этот странный человек при встречах внушает непонятную симпатию.
Во всяком случае Берестов был убежден, что ничего неприятного не произойдет, и смело шагнул в комнату. Бугров стоял у окна, разглядывал что-то среди огней поселка. Он обернулся, увидел Берестова и, ничуть не удивившись, протянул дружелюбно руку.
- Здорово! Хорошо, что пришел! Я как раз хотел к тебе посылать кого-то. Завтра взрывать будем, так что сиди там у себя и не двигайся, пока не кончим - до тебя не достанет, а пойдешь куда - можешь под камень угодить.
- Я слышал, - сказал Берестов. - Сидел тут, пока вы инструктировали.
- Ну вот и отлично. Так что ты теперь в курсе… Надо вот еще старика предупредить, и мальчишку. Неровен, час вылезут. Мы тут посты расставим, но ведь черт их знает, откуда они, могут пройти. Все тропы не перекроешь…
- Я зайду к ним, предупрежу, - сказал Берестов. - Не беспокойтесь.
- Очень хорошо. Значит, это за тобой. Не подведешь?
- Что вы, я же понимаю. Мне все равно надо было зайти к Курбану.
- Отлично… Ты садись, чего стоишь.
- Сергей Романович, я уж не знаю, как мне говорить об этом… - Ой присел на край стула. - Может быть, я не в свое дело лезу…
- А-а… Натрепалась все-таки! - Бугров беззлобно махнул рукой. - Ну было! Было! Перебрал, понимаешь, а тут злость подпирает, очумел совсем. Я ж тебе говорил, характер заедает. А она, видишь, тоже стерва с характером… Бот и нашла коса на камень. Наговорил я черт-те чего… Самому стыдно… В глаза ей глядеть не могу… Я уж прощения у нее просил, так ведь голову воротит… Ты бы, что ли, поговорил с ней, ведь доведет меня опять…
- Сергей Романович, мне работу закончить надо. Дня два или три еще… Потом я уеду…
- Добро! Взрывы проведем, я ее отпущу! Только с условием - нам всем покажешь свою работу. Идет?
- Ладно, - сказал Берестов. - Договорились.
- Ну вот и отлично. А ты не обижайся, уж такой сумасшедший у меня характер. Сам страдаю больше всех… Вот сейчас, не поверишь, настроение - хоть в петлю лезь, оттого, что обидел ее, а поддаваться нельзя, я ведь начальник, люди, этого Замечать не должны - я для них железо и камень - вот кто я для них должен быть.
- Ну а то, что они вчера видели?
- Не говори! - Бугров потемнел сразу, напрягся так, что желваки выступили на щеках. Тяжело прошёлся по комнате. - Ты это забудь, слышишь! Не было этого. И ей скажи - не было! Вот так-то лучше будет для всех нас. Понял? - Он вздохнул шумно, наклонился куда-то, вытащил из-под кровати початую бутылку коньяка.
- Выпьешь?
Берестов покачал головой.
- А я выпью, надо мне сейчас. - Он налил себе полстакана, опрокинул разом, утерся рукавом. - Ну все, теперь спать. Завтра вставать рано…