Андерсон не знал, что подумать. Симмонс шутил! От чувства юмора, прорезавшегося у корвет-капитана, мороз бежал по коже.
– В поселке могли остаться выжившие, сэр.
– Надеюсь. Это задача десанта.
– Огонь накроет десантников!
– Не морочьте мне голову. Вы прекрасно знаете, что десант останется невредим. И вывезет всех, кто спасся. Я не собираюсь стрелять по поселку.
– Кто-то из исследователей мог сбежать в пески.
– Операторы подтверждают, что вокруг поселка нет никого, кроме дикарей.
– Залп плазматоров уничтожит пирамиды. Как, минимум, сделает невозможным доступ в них. Пирамиды – объект галактической ценности! Они взяты под контроль Советом Лиги!
– Вот! Смотрите, Андерсон! – Симмонс, словно щенка, ухватил старшего помощника за шиворот, подтащил ближе к экранам. – И не воротите ваш благородный, ваш чувствительный нос! Это были мирные люди! Ученые, этнологи, психологи! Мужчины без оружия! Женщины и дети! Вы, чистоплюй! – смотрите, что с ними сделали…
…Мертвые. Сгоревшие. Заколотые. Задушенные. Со стрелой в шее. С копьем в животе. С ножом под лопаткой. На подоконнике. В траве. Возле ограды. Под кустом молочая. В мусорном баке. Для камер метеоспутника, и уж тем более для операторов штурмовика, ночь не была помехой. Детали, подробности…
– Вы не сделаете этого, сэр.
– Сделаю.
– Это преступление.
– Это решит трибунал.
– Я не могу позволить вам, сэр…
– Правда? Нет, Андерсон, я не стану драться с вами. И не отдам приказ об аресте. Я просто распоряжусь открыть огонь. Подумайте хорошенько, прежде чем мешать мне. Не думаю, что канониры поддержат ваше миролюбие. Я распорядился сбросить им запись резни. Для точности наведения…
– Опомнитесь, сэр. Я взываю к чести офицера…
Это скверная картина, подумал Андерсон. И финал предопределен. Возможно ли, что небесный сценарист предусмотрел два варианта? От кого зависит выбор? Я, Симмонс… Кто-то еще?
Штурмовик вышел на орбиту Мондонга.
– …ну как? – спросил Фома Рюйсдал, арт-трансер.
– Никак, – машинально ответила Регина ван Фрассен, телепат.
И поняла, что ответ подвернулся из фильма, репликой Сибиллы Терн. "Мондонг" еще бурлил в ней, осознаваясь заново, задним числом. Подвернись девушке Монтелье, она убила бы его. Или вымыла бы ему ноги. Двойственность чувств сводила с ума.
– Понравилось? – спросил Фома.
VII
– Ты задание по матанализу смотрела?
– Угу.
Занятия начинались через неделю: весенние каникулы – короткие. Но всех, кто вернулся в интернат, не замедлили нагрузить "нулевым курсом" – чтоб не бездельничали. Регина по опыту знала: филонить – себе дороже. Зарядят в первый же день контрольную – и сиди, хлопай глазами. Нет уж, дважды на эту удочку она не попадется!
– С многомерными интегралами разобралась?
– Нет еще.
– Что-то я в них уперлась. Такую заумь пишут…
Математика давалась Линде туго. Когда Черепаха транслирует на уроке – еще ничего. Всё более или менее понятно. А когда сама, по учебнику с интернатского сервера…
– Линда Гоффер и Регина ван Фрассен, – ожила акуст-линза внутренней связи, – приглашаются в кабинет директора. Повторяю…
Девушки переглянулись: "С чего бы это? Мы, вроде, паиньки…" К госпоже Хокман не зовут просто так: выпить чашечку чая, обсудить покрой нового платья. Три минуты заполошного бега по коридорам – и дверь директорского кабинета открылась перед ними. Автосекретарь, опознав учениц через камеры наблюдения, явно получил соответствующие инструкции.
– Добрый день!
– Здравствуйте, госпожа Хокман!
– Звали?
Директор восседала за монументальным столом, похожим скорее на штурманский пульт в рубке звездолета. Сенсоры, вирт-дисплеи, эмиторы голосфер, модули управления… Да и сама Ванесса-Луиза Хокман больше смахивала на старшего офицера ВКС, чем на директора интерната. Будь у Кровопийцы – в смысле, у адмирала Рейнеке – сестра-близнец, она выглядела бы именно так. В кабинете был еще один человек. Он стоял у огромного окна, черным силуэтом выделяясь на фоне неба. Человек кивнул девушкам, косой луч света упал на его лицо – и Регина узнала Фердинанда Гюйса.
– Присаживайтесь, мои птички, – в устах госпожи Хокман это было наградой, сравнимой с орденом "Любовь к Отечеству" I степени. – Хочу вас поздравить. От лица, не побоюсь этого слова, руководства "Лебедя" и от себя лично…
Она выдержала паузу – могучую, говорящую о величии момента.
– Вы успешно сдали зачет по социальной адаптации.
– Зачет?
– Какой зачет? Мы не сдавали…
– Учащихся интернатов, подобных нашему, не информируют о времени и форме сдачи зачета по соцадаптации. Это общее правило. То, что вы будете сдавать во время сессии – всего лишь тест на знание законов и норм поведения ментала в обществе. Настоящий же зачет не афишируется.
Директор, вне сомнений, произносила сей текст в тысячный раз – теми же словами, с одинаковой, как по лекалу вырезанной доброжелательностью.
– И когда же мы успели?
– Во время фестиваля на Соне.
Гюйс наконец отлепился от окна. Теперь он смотрел прямо на девушек. Лицо учителя было серьезным. Улыбка исчезла, скулы затвердели. "Что это с ним? – удивилась Регина. – Всё хорошо, мы сдали зачет. Нас директор поздравила!"
– Могу ли я задать вопрос? – хмурясь, спросила Линда.
– Конечно, птичка моя!
– В чем заключался зачет?
Вместо ответа директор указала куда-то в угол:
– Позвольте, юные леди, представить вам инспектора Рюйсдала.
Оливковая форма без знаков различия. На лацкане – блестящий значок с буквой "Т". Пушистые ресницы. Строгий взгляд. Светлые волосы коротко подстрижены. Знакомые черты, незнакомое выражение. Сейчас Фома смотрелся старше тридцати. Крылья его носа украшала радужная татуировка.
"Он не ментал! Он не может быть менталом! – бормотал кто-то в мозгу Регины, захлебываясь и еле сдерживаясь, чтоб не зарыдать. – Мы бы почувствовали…"
– Фома?!
– Инспектор службы Т-безопасности, к вашим услугам.
Так вот почему он не отвечал на вызовы! Оставил номер своего уникома – и как в воду канул. Сперва Регина мучилась: Фома не отвечает только ей! А Линде… Потом не выдержала: спросила напрямик. Нет, Фома не предпочел Линду. Он вообще не отвечал. Может, с ним стряслась беда? Или попросту выбросил из головы двух молоденьких дурочек – у него таких, небось, дюжина в день! Артисты, богема; куча случайных интрижек.
Но чтобы вот так…
– Ты… вы… – сбита с толку, Регина не знала, как теперь к нему обращаться. – Телепат, да?!
– Синпат. Универсал. Как и господин Гюйс.
– Мы ничего не заметили!
– Даже когда залезли к вам в сознание!
– Ментальная мимикрия. Извините, но так было надо.
– Подонок! Ты врал нам!
Под напором эмоций блоки Линды трещали по швам. Регина поспешила усилить защиту: она знала, как Линда может накрыть, если ее прорвет. Не хватало еще в присутствии госпожи Хокман…
– Да, – согласился Фома. – Врал. В частностях: возраст, профессия… В остальном я был честен. Меня зовут Фома Рюйсдал. Мой отец – Нильс Рюйсдал, продюсер. Я эйдетик, участвовал в любительских транс-сессиях, имею разряд по фехт-комбату.
– Мерзавец!
– Это лишнее, – отрезал Фома. – Хватит оскорблений. Как сотрудник службы Т-безопасности, я обладаю рядом специфических прав. Например, условием получения визы Монтелье было подтверждение режиссером нашего знакомства. Ранее мы не встречались.
– Шпион!
– Мы тебе верили!
– Мы тебя…
– Таковы были условия теста в вашем случае. Реакция на "Мондонг" тоже входила в тест. Фильм об истреблении телепатов, снятый с возрастными ограничениями… Кстати, хочу сделать вам обеим комплимент. Я не сомневался, что ваши реакции будут адекватными. Вы обе вполне адаптированы к обществу.
– Ты специально всё подстроил!
– Это подло!
Инспектор переждал новый шквал обвинений.
– Фильм – второстепенный фактор, – продолжил Фома. – Главный – конфликтная ситуация между тестируемыми. Соперничество из-за объекта влюбленности. Я намеренно провоцировал вас на применение ментальных способностей по отношению ко мне, друг к другу и к окружающим. И отслеживал реакции. Не только явные проявления, но и намерения, сомнения, силу сдерживающих факторов, мотивацию…
– Вы копались у нас в головах?!
– Это моя работа.
От казенной фразы к горлу Регины подкатила волна ледяного бешенства. Губы девушки побелели, зрачки сузились. Но она еще держала себя в руках.
– Мы не снимали блоков! Мы бы почувствовали попытку взлома!
– У службы Т-безопасности – свои методы. Я не имею права разглашать профессиональные секреты..
– Так может, ты и влюбил нас… Насильно?
– Вы переоцениваете мои способности. Такое не сделаешь без необратимых травм психики. Но есть другие способы. Феромоны. Частотные и интонационные модуляции голоса. Пластика движений, особые лингво-кодоны… Замечу, что годы совместного проживания очень сблизили вас. Вариации индивидуальных воздействий на особь-объект свелись к минимуму.
"Особь-объект"?!
Это стало последней каплей.
Не сговариваясь, не шевельнув и пальцем, не двинувшись с места, девушки ринулись на Фому. Ярость вела их, и смертельная обида, и что-то еще, чему не было названия на языках Ойкумены. Вдвоем, плечом к плечу, как Синий и Красный рыцари шли на штурм укреплений герцога Оливейры – Линда в птичьем броске над барьерами, воздвигнутыми Фомой, Регина в кошачьем прыжке, Регина в прыжке под барьерами …
Их схватили за шкирку, словно царапучих котят. Целясь в четверохолмие среднего мозга, Регина не дотянулась даже до рефлексов настораживания – провалившись в пустоту, девушка с ужасом почувствовала, что ее собственный вестибулярный аппарат объявил о саботаже. Рядом, красная, как рак, пыхтела Линда. Ударив Фому в подбугровую область, эмпатка получила сдачи в тройном размере – частота сердечных сокращений подскочила до критической, центр теплорегуляции занервничал, чуя неладное.
– Браво, инспектор, – сказал Фердинанд Гюйс, приобнимая девушек за плечи. Таким образом он уберег их от падения. – Мастерски сработано. Не хотел бы я встретиться с вами на темной дорожке.
Фома поклонился, благодаря за комплимент.
– Вы мне льстите, господин Гюйс. Уверен, вы справились бы не хуже меня.
– Вряд ли.
– Не кокетничайте. Школа на Сякко стоит любой другой.
– Вы отлично знаете, что я не закончил эту школу. Да и был, честно говоря, скверным учеником. Вот уж в этом, клянусь, нет ни грамма кокетства.
– Зря вы отказались от предложения нашей службы, господин Гюйс. Из вас вышел бы чудесный инспектор. Внешность, обаяние, умение заводить знакомства…
– Это правда, инспектор. Но у меня есть существенный недостаток. Именно он помешал мне получить диплом на Сякко.
– Недостаток?
– Да. Моя склонность к насилию меньше критической.
– Это серьезно, – Фома с минуту размышлял. Глаза его потемнели. Казалось, он ставит себя на место Гюйса и прикидывает, как поступил бы в его случае. – Тогда вы правильно сделали, что отказались.
Регина наконец справилась с головокружением.
– Мы провалились, да? – спросила она.
– В каком смысле? – сухо осведомился Фома.
– Ну, соцадаптация… Провалились?
– Почему?
– Мы же напали… – слова давались с трудом. – На тебя…
Фома улыбнулся – впервые за всё это время.
– Напротив, – сказал инспектор. – Я так и запишу в ваших личных карточках: реакция естественная, в пределах нормы. Вот если бы вы не бросились на меня, как две бешеные кошки… Тест я бы вам всё равно засчитал. Но сделал бы пометку: скрытны и злопамятны не по годам. Признать свое поражение до схватки – талант, не свойственный юности. Сдаться, не боясь потерять лицо… Это ли юность?
Последние слова он произнес с характерными интонациями герцога Оливейры. "Подслушивал?" – хотела выкрикнуть Регина, чувствуя, как обида вновь подступает к горлу. И промолчала. Фома долго смотрел на нее, видимо, чего-то ожидая, а потом кивнул, словно дождался правильного ответа.
– Молодец, – сказал инспектор. – Далеко пойдешь.
КОНТРАПУНКТ
РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА
(из дневников)
Я так и не простила Фому.
Говорят, время лечит. Говорят, с годами боль притупляется, а обида проходит. Моя не прошла. Я не прощаю Фому. Я очень благодарна Фоме. Спросите, как это уживается одно с другим? Вот так и уживается.
Когда служба Т-безопасности, не удовлетворясь обычным внештатным сотрудничеством, предложила мне перейти в штат – уникальный оклад, перспектива особой карьеры, льготы – я отказалась. Боялась встретиться с Фомой, как с коллегой? Не знаю. Вряд ли. Мы ведь встретились спустя четырнадцать лет, при обстоятельствах, о которых мне не хочется вспоминать, и страха не было. Неужели я сочла для себя позором статус инспектора? Не хотела тестировать юных телепатов, прячась за маску? Нет, нет и снова нет. Фома поступил верно. То, что он сделал с двумя влюбленными девчонками, называлось просто – насилие.
Он изнасиловал меня, не прикасаясь и пальцем.
Теперь, когда мне страстно хочется забраться кому-нибудь в душу – в сознание! в память… – без спросу, я вспоминаю Фому Рюйсдала, белого рыцаря. Это отрезвляет лучше холодного душа. Я вспоминаю Фому, и череп бабуина, в котором плещется зеленоватое желе; я вспоминаю горящий поселок, тени в дыму, штурмовик на орбите, капитана, желающего, чтобы пустыня сделалась стеклянной… Я не идеальна. Я нарушала обещания, переходила границы, и принципы мои выбрасывали белый флаг. Случалось, я поступала не по закону и не по совести. Но речь о другом. Если я прощу инспектора Рюйсдала, я рискую однажды простить самой себе больше, чем следует.
И значит, Фома останется непрощенным.
Эпилог
Рыбки, подумала Анна-Мария.
Она неспеша прошлась по кабинету. Зачем-то коснулась столешницы из бархатистого на ощупь ауропласта – словно хотела удостовериться: не голограмма ли? На панели управления тлели желтые огоньки индикаторов: режим ожидания. Из аквариума на герцогиню пялился малахитовый вуаленосец. Прижавшись к стеклу, он старательно шевелил губами – словно пытался что-то сказать хозяйке кабинета.
Аквариум Анна-Мария все-таки оставила: успела привыкнуть. Только обитателей сменила: рыб-стилетов – на вуаленосцев; расфуфыренных павлинцов с глупыми мордами – на степенных менторов в лиловых "мантиях"; оранжево-белых паяцев – на перламутровых глиссиний; семихвостов и бахромчатых сомиков оставила.
Дикий виноград, оккупировавший окно, замер в ожидании. Казалось, весь кабинет, превратившись в эмпата, чутко ловит настроение хозяйки. Что-то не так? Госпожа не в духе? Нет, всё в порядке. Просто зашла попрощаться.
Дурацкая сентиментальность? Признак надвигающейся старости? Ну и пусть. Как-никак, пятнадцать лет жизни. Сто восемьдесят месяцев размеренной предсказуемости. Пять с половиной тысяч дней – лекции, семинары, зачеты. Часы и минуты без счета – статьи, методички, работа над очередной монографией. Заседания кафедры, симпозиумы, конференции… Признание коллег. Титул герцогини. И вот – новая ступенька в карьере. Ты ведь этого хотела, правда? Рано или поздно скорлупа делается тесной, трескается, и наступает время перемен. Прежние ограничения перестают действовать; бутон лопается, раскрываясь новыми степенями свободы. А вместе с ними возникают новые ограничения – залог завтрашнего счастья! – которые нужно принять, осознать, а затем преодолеть. Должность проректора по науке, место в ученом совете; новый просторный кабинет в Ректорском корпусе, ослепительные перспективы…
Неужели ты не рада?
Рада, кивнула Анна-Мария. Просто я не люблю перемен. Понимаю, что они неизбежны, сама их приближаю в меру сил, а когда они наконец наступают… Мне становится неуютно. Зябко, словно я в одном летнем платье выбежала на осенний ветер. Скоропалительная свадьба с Тео была единственным приятным исключением. Впервые в жизни плюнуть на сложившийся уклад, окунуться в пьянящий водоворот влюбленности, дать себя увлечь, как девчонку – и ни о чем не жалеть!
Это ли не счастье? – спросил кабинет.
Счастье, согласилась Анна-Мария. Самое настоящее. Которого хватило надолго. И нечего намекать, что залогом этого счастья послужили не ограничения, а их временный крах. Нашел с кем спорить! Ты – кабинет, а я – герцогиня ценольбологии. Могу даже привести уйму научных доказательств – для меня, знаешь ли, это проще простого. Но зачем? Я просто знаю: тогда я была счастлива. Это главное.
А сейчас?
Любимая работа? Она у нее есть. Анна-Мария многого добилась, и непременно добьется еще большего. "Быть вам курфюрстиной, милочка…" Горящие глаза студентов. Две фундаментальные монографии; статьи и методички не в счет. Теория распределенной сети межличностных отношений – ее детище, выношенный, вынянченный ребенок, которым она по праву гордится.
Любимый муж? Да! Они с Тео по-прежнему любят друг друга. Конечно, с годами их чувство стало гораздо спокойнее. Анна-Мария невольно улыбнулась, вспомнив безумные ночи, когда капитан прилетал в кратковременный отпуск с другого конца Галактики. Нет-нет, у них и сейчас всё хорошо, но молодое буйство осталось в прошлом. Возраст, все-таки. Ей уже шестьдесят… Или – всего шестьдесят, если посмотреть с другой стороны. Половина жизни впереди. Она всё еще хороша собой, и муж не устает подтверждать это словом и делом.
Чего еще желать зрелой женщине? Детей? У них замечательная дочь!
…и ты рада, что дочь двенадцать лет прожила в интернате. А став студенткой, будет жить в общежитии, или снимать квартиру. Ты рада, что вы видитесь не слишком часто, и этот расклад сохранится в дальнейшем. Регина – "папина дочка". Тео души в ней не чает. А ты… Ты все-таки плохая мать. Ведь Регина ни разу не дала повода…
"Я старалась, – Анна-Мария развела руками, глядя на упрямого вуаленосца. Ничего глупее не придумаешь, как объясняться перед рыбой. – Я честно старалась пересилить себя. Временами у меня даже получалось… Ненадолго. Я уверена: Ри никогда не пыталась прочесть мои мысли. Никогда не внушала мне ничего. Она – хорошая девочка. Социально адаптированная. Она не виновата, что родилась такой. Во всем виновен один человек – я…"
Фобии, случается, поддаются излечению. Отчаявшись справиться сама, Анна-Мария тайком от мужа нашла хорошего психотерапевта. Не ментала – обычного. Увы, врач оказался бессилен. Двенадцать сеансов – впустую. Ни малейших сдвигов.
"Я понимаю, что вы, скорее всего, откажетесь. Единственный выход, какой я вижу – операция психики. Маркиз Трессау – отличный пси-хирург. Гарантии сохранения врачебной тайны, сами понимаете…"
Нет, на такой подвиг ее не хватит! Если сама возможность того, что дочь способна забраться к ней в голову, вызывала у герцогини панический страх, то при мысли о пси-операции в груди делалось тесно. Вот и тогда, едва врач заикнулся о визите к маркизу Трессау… Сердце сдавил мохнатый кулак. Анна-Мария попыталась глотнуть воздуха – и не смогла. Кабинет врача центрифугой завертелся вокруг нее. Безумная карусель неслась в угольную бездну космоса…