На поле под открытым небом находилось довольно много бортов, с десяток. Платформа уверенно мчала к крайнему слева – оперативно-тактической трехсотке "Печора". Около неё уже стояли два подобных же "бобика" и группа людей, часть из них – в полевой броне. Тут же рядом над упругим покрытием лётного поля высились цилиндры пищевых термосов и канистры с водой – надо понимать, харч для охранения, которое куковало сейчас в дикой тундростепи, в местах падения остатков взорвавшегося "Гиацинта".
Когда "бобик" с лётчиками и "интендантами" подъехал и остановился, ребята в броне как раз заканчивали грузиться в десантный люк, а космодромные техники вскрывали транспортные отсеки – запихивать термосы с канистрами, не иначе.
Лётчики спрыгнули с платформы ещё до полной остановки и убежали в кабину "Печоры", а к Терентьеву с Виталием сразу же подкатился сухопарый капитан во флотской форме, но с общевойсковыми петлицами.
– Здравия желаю, коллеги, – поздоровался он ровно. – Впервые на Лорее?
– Нет, – ответил Терентьев.
– А он? – сухопарый кивнул в сторону Виталия, который на фоне двух настоящих капитанов-вояк выглядел неоперившимся юнцом, даром что погоны носил тоже капитанские.
– А он стажировался на Дварции, – Терентьев хмыкнул. – Как видишь – выжил.
"Всё-то мастер обо мне знает", – подумал Виталий угрюмо.
– Ладно, капитан, не сердись, – смягчился Терентьев. – Я понимаю – служба! Лекцию ему в полёте прочтёшь, а меня, будь добр, своей наукой не доставай. Договорились?
И отошёл в сторонку, поближе к приплюснутой туше трехсотки, распластанной на лётном поле. Сухопарый ничего не ответил, просто сверлил Терентьева взглядом, но того трудно было смутить.
Тем временем термосы и канистры погрузили, отсеки задраили. От противоположного борта грузно отвалил заправщик и, утробно клокоча, пополз к соседней "Печоре", которая готовилась к вылету полусотней метров правее. Из кабины выскочил пилот – не говорливый Шура, а второй – Толя.
На Виталия он даже не глянул, сразу подошёл к Терентьеву.
– Я так понял, вы и есть те самые инспекторы из Генштаба?
– Точно так, – кивнул мастер. – Терентьев и Панкратов.
– У меня приказ проверить документы перед посадкой, – сообщил пилот.
– Не вопрос! – пожал плечами Терентьев и полез в карман. – Стажёр, дуй сюда.
Виталий приблизился, продемонстрировал удостоверение.
– Добро, – пилот явно успокоился. – Давайте вон в тот люк, под колпак! И пристегнуться не забудьте! Зуич, ты ответственный за пассажиров!
– А чего сразу я? – недовольно переспросил сухопарый капитан.
– А кого назначать? Поварюг? – хохотнул подошедший пилот Шура. – Тем более что ты весь полёт тараторить будешь, знаю я тебя. Взгляните налево, взгляните направо! Извольте лицезреть великолепный образчик, венчающий пищевую пирамиду тундростепного биоценоза!
Сухопарый печально вздохнул, показывая, что смирился со своей участью, а пилоты рассмеялись и убежали в кабину.
– Прошу! – уныло пригласил капитан.
Терентьев без колебаний отправился ко входу в пассажирский отсек трехсотки.
Внутри он сразу же забился в угловое кресло, пристегнулся, вынул планшет, развернул какие-то документы и принялся их демонстративно изучать. Виталий, поскольку ему никаких указаний не поступало, сел у самого широкого иллюминатора – центрального, потому что ему и впрямь было любопытно поглядеть на новый мир с высоты, да ещё когда кораблём управляет кто-нибудь другой и можно беспрепятственно глазеть на что вздумается, не опасаясь свалить корабль в штопор. Сухопарый сел напротив, через столик, который сейчас был откинут.
– Капитан Зуев, служба биологической адаптации, – печально представился он. – Я должен провести инструктаж о пребывании на Лорее за пределами освоенных территорий. Поверьте, это имеет большое значение, поскольку на Лорее таких территорий до чёрта, а там вас активно будут пытаться скушать разнообразные зверушки. Некоторые довольно таки жуткого вида. Если скушают – меня посадят. Понимаете?
– Понимаю, – миролюбиво отозвался Виталий и улыбнулся. – Как не понять? С удовольствием выслушаю ваш инструктаж. Мне и самому интересно – новый мир всё-таки.
Сухопарый встрепенулся; он явно не ожидал такого удачного для себя поворота. Терентьев его напугал, что ли?
– Правда? Ну, замечательно! Прежде всего: вы ведь только прибыли на Лорею? Так?
– Так. Часа не прошло.
– Биоблокаду вам вкололи?
При этом Зуев выразительно обернулся к Терентьеву.
– Вкололи, вкололи, не беспокойтесь, ещё на струннике вчера вечером, – успокоил его Виталий. – Он – мне, я – ему. Я и показать могу, да заголяться неохота.
– Что ж, прекрасно. Ваш коллега, судя по его поведению, на Лорее завсегдатай, а вот вам не помешает кое-что об этой Колонии узнать. Прежде всего…
С тихим гулом задраились наружные люки. В уши чуть придавило – значит, отсек герметизировали. Заурчали двигатели; если бы в пассажирском отсеке можно было слышать пилотов, сейчас бы звучали предстартовые переговоры с диспетчерами.
Трёхсотка задрожала чуть сильнее, а потом стремительно прянула в небо.
Глава восьмая
Рассказ капитана Зуева оказался неожиданно интересным, хотя в биологии Виталий соображал, прямо скажем, слабовато. Если Дварция была миром дождевых лесов и прочих джунглей, то Лорею покрывали бескрайние тундростепи, саванны и прерии с обязательными неисчислимыми стадами копытных, прайдами клыкастых хищников и охотниками-одиночками вроде земных леопардов. Похожую лекцию Виталий выслушал и в Измайловском полку на Дварции, перед стажировкой, но за давностью многое успело забыться. То ли Зуев был лучшим рассказчиком, чем его коллега-измайловец, то ли саму лекцию лучше готовили, но у Виталия отчего-то возникло стойкое ощущение, что рассказ о Лорее забыть получится вряд ли. В иллюминатор было прекрасно видны означенные стада – трёхсотка шла на предельно низкой высоте.
Техника безопасности, в общем-то, сводилась к достаточно банальному совету: не становись на чужом пути. На пути мигрирующего стада или охотящегося прайда. На пути самца, блюдущего своих дам, и на пути матерей, охраняющих потомство. В целом это было логично: звери в этих степях-саваннах дома, а человек здесь пришелец. Чужак. Стоит ли удивляться, что с ним не больно считаются? Тем более что для местных хищников хомо сапиенсы вполне съедобны и более никакого интереса, помимо гастрономического, местная фауна к означенным сапиенсам не питает.
Когда "Печора" начала снижаться, Терентьев отвлёкся от планшета, а Зуев торопливо завершил лекцию, напоследок протянув Виталию два медальона-зуммера, насекомых отпугивать. Второй, видимо, для мастера – раз Терентьев с Зуевым общаться не пожелал, семёновец решил отплатить той же монетой.
Оранжевую палатку охранения далеко было видать – для постов системы "лучше не подходи" это естественно. Ввиду отсутствия разумного противника маскироваться на местности смысла не имело, но серо-коричневые камуфляжные палатки в полку тоже, без сомнения, пылились на складах.
Когда сели, Виталий дёрнулся было на выход, но Терентьев его остановил: сиди, мол.
"А и верно, – подумал Виталий. – Мы же у палатки сели, а обломки "Гиацинта" по всей округе раскиданы".
И действительно, когда бойцы выгрузились и потащили термоса в сторону поста, в пассажирский салон трёхсотки поднялся очередной офицер в полевом облачении. Поздоровался он сухо, но в целом спокойно; на Виталия едва взглянул, а к Терентьеву без лишних разговоров подсел.
– Схема есть? – Терентьев сразу взял быка за рога.
– Конечно. Вот…
Офицер вытащил планшет; некоторое время они голова к голове изучали выведенное изображение. Что за схема догадаться было нетрудно – расположение упавших обломков.
– По возрастающей или по убывающей? – поинтересовался офицер. Фамилия его была Черский, и был он лейтенантом.
– По возрастающей, – решил Терентьев. – Эй, стажёр! Иди-ка сюда.
Виталий послушно пересел к ним.
Схема была на удивление наглядной, как легли обломки, понималось без усилий.
– По возрастающей, – заговорил Терентьев, обращаясь к Виталию, – это значит, что мы по-быстрому посещаем воронки, где всё нафиг взорвалось, а потом детально осматриваем места, где хоть что-нибудь сохранилось. Почему так – объяснять?
– Не надо, – вздохнул Виталий.
– Вот и чудно, – кивнул Терентьев. – Ну что, пан Черский? Полетели?
Лейтенант потянулся к гарнитуре:
– Освальд! Вы на борту? После покурите, марш на борт!
Спустя десяток секунд послышался хлопок закрывшегося люка.
– Толик! – это Черский уже с пилотами общался. – Точка "семь". Старт!
– Принял, "семь"! Поехали! – ответил пилот по громкой, и трёхсотка снова прянула в небо Лореи.
В означенной точке "семь" смотреть действительно было почти не на что. Равно как и в точках "четыре", "пять" и "шесть". Виталий сколько не всматривался, так ничего кроме слегка взрыхлённой почвы, уже затянутой порослью трав, не увидел. В точках "девять" и "десять" взрыхлённости было больше и даже уцелело по нескольку фрагментов обугленного космопласта и нечто опознанное Виталием как обломок кормового стабилизатора центральной секции "Гиацинта". В точке "восемь" взрыхлённости не было вовсе, просто валялся в травах длинный, метров семи в длину, выпуклый кусок корабельной обшивки с торчащими на манер крылышек обтекателями. Его Терентьев осматривал долго и придирчиво, но пока ничего не трогал и с места не сдвигал. Черский, которому вся эта детективщина надоела ещё в точке "пять", даже из корабля уже не выходил, а троица бойцов в броне обречённо брала место крушения в треугольник и следила, чтобы местная фауна не покусилась на господ интендантов. Фауна особо не покушалась, хотя от внимания Виталия не ускользнуло, как на одного из охранников из низинки выбрел какой-то местный носорог и пришлось пугать его шумовой гранатой.
Терентьев на звук бабахнувшей гранаты даже не обернулся.
Зато в какой-то момент поманил Виталия, присевшего около непонятно как уцелевших обтекателей.
Виталий приблизился к мастеру.
– Это что, по-твоему? – спросил Терентьев, тыкая пальцем в овал, выглядящий на фоне закопчённой обшивки чуть более светлым, чем всё остальное. Виталий этот овал уже видел и успел насчёт него поразмыслить.
– Я думаю, капиллярка. Как раз тут крепилась эта самая необкатанная ферма эф-эс сорок-сколько-то там.
– Молодец, стажёр! Так оно и есть. А что скажешь о самих капиллярах?
– По-моему, они раскрепились штатно. В смысле, не были выломаны, выдернуты, вывернуты… Прошла команда, капилляры разъединились. Я так считаю.
Терентьев одобрительно кивнул:
– Согласен. Что ж… Тут всё, поехали смотреть самое интересное.
Самое интересное впечатлило Виталия не в пример сильнее. Причём точки "один" и "три" ещё туда-сюда, это были всего лишь фатально покорёженные останки изначально сигарообразных модулей "пилотская кабина плюс движок". Точка "два" в общем и целом представляла собою примерно то же, но тут кабина сохранилась почти не обгоревшей, хотя и повреждённой. И в ней было много крови – давно потемневшей, но кое-где всё ещё сохраняющей зловещий красный цвет, особенно широкие мазки на вертикальных поверхностях.
– Когда его нашли, он был ещё жив, – мрачно сообщил Черский, не усидевший на этот раз в корабле. – Наши его вынимать затеяли, но он изломан был весь… Прямо на руках и умер.
– Пилот или механик? – до неприятности холодно уточнил Терентьев.
– Пилот. Ирек Джанаев. Хороший был парень…
– И пилот, по-моему, не из самых плохих.
Черский презрительно глянул на Терентьева.
– Плохих? Да это ас из асов был! Не то что…
Слово "шурупы", усиленное каким-нибудь нелестным эпитетом, он всё-таки не произнёс, сдержался.
Была в словах лейтенанта и злость. Было и презрение. Была и досада. И Виталий сразу догадался, почему мастер с самого начала говорил с Черским так холодно и отстранённо.
Он не хотел врать и не хотел сердить флотского офицера, который недавно потерял боевых товарищей. В самом деле – убиваться по поводу смерти человека, которого ты никогда не видел и не знал, как минимум неискренне. А в шурупском сочувствии семёновцы уж точно не нуждались.
Оставался вежливый холод, от которого самому становилось муторно и противно.
– А где погиб механик, в точке "один" или "три"? – продолжал допытываться Терентьев.
– Точно неизвестно, – сухо ответил Черский. – По тому, что осталось, даже анализ ДНК не проведёшь. Эксперты приедут – скажут точнее.
Тут нелепость ситуации наконец-то дошла до лейтенанта. Он подозрительно поглядел на Терентьева, потом на Виталия.
– Погодите… Так вы что, и есть эксперты? Что-то вы мало похожи на интендантов, чтоб мне провалиться!
– Интенданты мы, интенданты, успокойся, – буркнул Терентьев, заглядывая в окровавленную кабину. – Следим, чтобы секретную аппаратуру и узлы не растащили. Опись, протокол, то-сё…
На Черского мастер во время этой тирады демонстративно не смотрел – смотрел на экран планшета, работающего в режиме съёмки.
Вообще во время миссии Терентьев снимал достаточно много.
– Эй, стажёр, ступай сюда. Погляди-ка на это. Интересно твоё мнение…
Они успели осмотреть практически всё, прежде чем в небе появилось сразу четыре корабля. Официальная комиссия Генштаба и флотского командования спешила на место крушения невезучего "Гиацинта", и эта публика явно намеревалась осматривать точки по убыванию.
– Так, – сказал Черский, подтянувшись и поправив кепку на голове. – Давайте-ка вы, господа интенданты, ноги в руки и назад, на точку. Там пусть смена грузится, и в полк. Мне сейчас не до вас будет.
И погромче – бойцам, точнее, старшему из них:
– Освальд! На борт!
Виталий ожидал, что Терентьев просто помашет перед лейтенантским носом прямоугольничком пропуска с волшебной печатью, прибывающих генералов-адмиралов отпугнёт жетоном, а вернее – вообще на них высокомерно не среагирует, но, вопреки ожиданиям, мастер глубоко вздохнул, смиренно обронил: "Потопали, стажёр" и без дальнейших разговоров направился к трёхсотке.
Бойцы из охранения пристроились следом.
В салоне Терентьев первым делом оживил терминал и подмонтировал к нему планшет. Виталий решил, что мастер снова погрузится в работу, но нет, прежде он всё-таки соизволил немного поговорить.
– Думал, буду сейчас пайцзой размахивать? – поинтересовался он вкрадчиво.
– Ну-у-у… – протянул Виталий. – В общем, да, думал.
– Нет смысла, – сказал Терентьев.
Вряд ли его тон можно было назвать нарочито менторским. Даже если Виталию так и показалось, на деле мастер просто делился опытом. Добросовестно и основательно.
– Мы увидели что хотели, – пояснил он. – А что не успели рассмотреть – увидим в записи. Когда прибывают погоны с большими звёздами, работать становится невозможно. Запомни это, если сам ещё не понял.
– Я догадывался, – сообщил Виталий, и это было, в общем-то, правдой. – Но на всякий случай теперь ещё и запомню.
– Молодца! – кивнул Терентьев. – Слушай, что-то я тебя всё хвалю да хвалю, даже как-то непедагогично получается. Надо будет тебя за что-нибудь взгреть. Для общей профилактики.
Не успел Виталий придумать ответ, Терентьев ткнул его в плечо и подсел к терминалу.
– Пристёгивайся, взлетаем!
Виталий поспешил внять совету: действительно взлетали, а реять над креслами в пассажирском салоне трёхсотки чревато травматизмом. Особенно когда за пилотским пультом семёновец Толик.
У терминала мастер колдовал минут пятнадцать. Полёт к этому моменту уже перешёл в спокойную фазу, и когда Терентьев в который уже раз за сегодня позвал Виталия, тот с сожалением оторвался от иллюминатора и пересел.
– Гляди! – коротко велел Терентьев.
Можно было догадаться, чем он загружал вычислительные мощности всё это время. Ввёл собранные данные и просчитал объёмную модель катастрофы. Ролик был достаточно убедительно анимирован, да и цифры транслировались – нагляднее некуда.
– Вывод, стажёр?
– Вывод прост, – Виталий пожал плечами. – Все три периферийных корпуса с движками отстыковались от центрального топливного одновременно, судя по цифрам – до миллисекунд… Это что ж получается? Я вообще думал, что отстыковался один, а уж остальные оторвало от разбалансировки… Так нет, вот же видно!
Терентьев требовательно глядел на Виталия, словно ждал ещё каких-то слов, каких-то выводов.
– Значит, сигнал на расцепление действительно был? – нерешительно произнёс Виталий.
Он вдруг сообразил, что совершенно не помнит как именно на "Гиацинтах" реализован модуль управления капиллярными сцепками, хотя в соответствующем разделе документации неоднократно рылся. Да и вообще как оно на мультихаллах, не только на "Гиацинтах"? Понятно, что во время полёта расстыковка в атмосфере гибельна, тут без вариантов, поэтому разумно было бы в полётном режиме этот модуль вообще заблокировать. Наглухо, от греха, чтоб никакой паразитный сигнал не был принят за команду на расстыковку. Но если на разбившемся "Гиацинте" сигнал всё-таки прошёл, значит конструкторы что-то там намудрили. Чего-то недоглядели. И копать нужно именно здесь.
Это Виталий и изложил мастеру через минуту.
Терентьев сдержанно покивал:
– Хорошо, вот тебе терминал, разбирайся.
До возвращения в полк, даже с учётом промежуточной посадки у поста охранения, Виталий ничего накопать не успел. Блокировка, как он и подозревал, действительно имелась и на первый взгляд была сконструирована вполне внятно. Но как-то же этот чёртов сигнал на расстыковку прошёл, если "Гиацинт" развалился в воздухе!
Терентьев перестал донимать Виталия расспросами, тем более что в полку навалилась неизбежная бытовуха: "интендантов" поселили в офицерскую общагу на гостевой верхний этаж, а потом пригласили в столовую на ужин, что было очень кстати: за весь день никакой кормёжки, на которую намекал Терентьев у начальника разведки в кабинете, "интендантам" никто не предложил, даже сухпая. Виталий, вынужденно оторванный от терминала с документацией, продолжал ломать голову над причинами внезапной расстыковки корпусов "Гиацинта". Вдруг, думал он, придёт озарение. Он рассеянно следовал за Терентьевым везде, куда бы тот не направился, однажды даже удивлённо уткнувшись в закрытую перед носом дверь сортира. Потом так же рассеянно с кем-то здоровался по пути в столовую и, совершенно не осознавая, что ест, проглотил ужин.