Бартон вообразил себя в виде тигра и громко расхохотался, вызвав удивленные взгляды своих соседей по хижине - Геринга и Джона Коллопа, англичанина семнадцатого века. Разве можно серьезно думать, что он, один человек, способен противостоять Творцам этого мира, Воскресителям миллиардов умерших, Кормильцам и Покровителям всех тех, кого они призвали обратно к жизни?
Он сложил ладони вместе, переплел пальцы, стиснул их... Он чувствовал, что тут, в его руках и в глубине его мозга таилось нечто, предвещавшее падение этиков. Он не знал, с чем связана эта уверенность. Но Они боятся его... Если он сумеет выяснить, почему... В глубине души Бартон верил, что он -тигр среди людей. "А человек становится таким, каким он себя представляет", - почти беззвучно прошептал он.
- У вас удивительный смех, друг мой, - сказал Геринг. - Слишком женственный для такого бравого мужчины. Он похож... похож на свист камня, скользящего по замерзшему озеру... или на завывание шакала.
- Во мне действительно есть что-то от шакала и гиены, - ответил Бартон. - Так уверяли мои недруги - и они были Правы. В мелочах. В целом же, я - нечто гораздо большее.
Он вскочил с постели и сделал несколько наклонов и приседаний, чтобы прогнать остатки сна. Через несколько минут он, вместе с остальными, двинется к грейлстоуну на речном берегу, чтобы наполнить свою чашу пищей. Затем, после часового патрулирования границ, наступит время для упражнений с копьем, палицей, пращой, мечом с обсидиановым лезвием, луком и кремневым топором; эта тренировка завершится рукопашной схваткой. Следующий час предназначался для ленча, отдыха и беседы. Потом - час занятий языком, двухчасовая работа на строительстве укреплений, что возводились на границах этой маленькой страны. Получасовой отдых и обязательная пробежка в одну милю - для аппетита. Обед и свободный вечер - для всех, кроме назначенных в охранение или занятых другими общественными делами.
Такой же активный темп жизни поддерживался и в остальных крохотных государствах вверх и вниз по Реке на всем ее протяжении. Почти всюду человечество либо воевало, либо готовилось к войне. Гражданам следовало всегда находиться в форме и уметь обращаться с оружием. Тренировки также занимали их свободное время. Несомненно, жизнь в военном лагере довольно однообразна и сурова, однако в речной долине пока не существовало лучшей альтернативы отупляющему безделью. Свобода от забот о хлебе насущном, квартплате и деньгах, свобода от надоедливой домашней работы и других дел, которым люди в их земной жизни были вынуждены уделять так много времени - эта свобода вовсе не являлась благословенной. В долине шла грандиозная борьба со скукой и вожди каждого государства старались придумать новые способы, чтобы занять чем-нибудь свой народ.
Те, кто ожидал, что долина Реки станет раем, ошибались; повсюду шла война, война, война. И многие считали, что война, если отбросить некоторые ее отрицательные стороны, является благом для этого мира. Она придавала вкус жизни и была лучшим средством для борьбы со скукой; она давала выход человеческой агрессивности и алчности.
После обеда любой мужчина, любая женщина были вольны делать все, что угодно - если только их занятия не нарушали местные законы. Они могли менять сигареты и спиртное из своих чаш или выловленную в Реке рыбу на луки и стрелы; щиты или посуду; столы и стулья; бамбуковые флейты и глиняные рожки; барабаны, обтянутые человеческой или рыбьей кожей; редкие камни и ожерелья, сделанные из превосходно обработанных и раскрашенных костей глубоководных рыб, из нефрита или из резного дерева; обсидиановые зеркала; сандалии и тяжелые башмаки; угольные стержни для письма и рисования; редкостную и очень дорогую бумагу из бамбука; чернила и перья из рыбьей кости; шляпы, сплетенные из длинных и прочных стеблей травы, что росла на холмах; небольшие тележки, в которых можно было съезжать вниз по склонам холмов; деревянные арфы, струны которых вырезались из кишок речного дракона; глиняные статуэтки; дубовые кольца - и множество других вещей, облегчающих или украшающих человеческую жизнь.
Позже, вечером, наступало время для любви, но Бартон и его сотоварищи по хижине пока что были лишены этого удовольствия. Только когда они станут полноправными гражданами, им будет разрешено обзавестись отдельными домами и выбрать себе женщин.
Джон Коллоп был невысоким стройным юношей с волосами цвета соломы и узким, но приятным лицом с большими голубыми глазами, опушенными густыми темными ресницами с загнутыми вверх кончиками. При первом знакомстве с Бартоном он сказал:
- Я покинул тьму материнского лона и увидел свет Господа, которого мы почитали на Земле, в 1625 году. И слишком быстро я вновь оказался в лоне матери-природы, с твердой надеждой на воскрешение - и, как видите, не ошибся. Однако я должен признать, что наша вторая жизнь совсем непохожа на то, что обещали нам святые отцы. Но откуда же они могли знать истину - несчастные слепые черви, поводыри таких же слепцов!
Прошло немного времени, и Коллоп сообщил ему, что является приверженцем Церкви Второго Шанса.
Бартон иронически приподнял бровь. Ему уже приходилось встречаться с этим новым вероучением во многих местах речной долины. Хотя Бартон был убежденным атеистом, он с интересом изучал каждую религиозную доктрину. Познай веру человека - и ты узнаешь его, по крайней мере, наполовину. Познай его жену - и ты узнаешь другую половину.
Церковь Второго Шанса провозглашала немногочисленные и простые доктрины, которые базировались частично на фактах, а частично - на предположениях, чаяниях и надеждах. В этом она ничем не отличалась от религиозных течений, возникших на Земле. Но ее апостолы имели одно существенное преимущество перед земными проповедниками. У них не было затруднений с доказательством того, что умершие могут воскреснуть - причем не единожды, а многократно.
- Почему же человечество получило Второй Шанс? - Коллоп говорил тихо, голос его звучал искренне, взволнованно. - Разве мы заслужили эту милость? Нет. За немногими исключениями, люди нечестны, ничтожны, порочны и ограничены, крайне эгоистичны и отвратительны. Любые боги - или Бог - поглядев на них, ощутят приступ тошноты; в лучшем случае - просто плюнут. Но в этом плевке таится и частица жалости. Человек, как бы низок он ни был, хранит в своей душе серебряную искру божественного огня; он действительно сотворен по образу и подобию божьему. И это - не пустая фраза. Есть нечто, достойное спасения, даже в самых худших из нас - и из этого нечто может быть сотворен новый человек.
- Тем, кто дал нам еще одну возможность спасти свои души, эта истина известна. Нас поместили сюда, в речную долину, на чужую планету, под чуждые нам небеса, чтобы мы трудились над нашим спасением. Сколько нам отпущено для этого времени, я не знаю; может быть - впереди бесконечность, возможно - сто или тысяча лет. Но нам нельзя терять ни минуты, мой друг!
Бартон покачал головой.
- Разве не вас принесли в жертву Одину норвежцы, сохранившие свою прежнюю веру - хотя этот мир явно не похож на Валгаллу, воспетую их скальдами? Не считаете ли вы, что зря потратили время и силы, пытаясь обратить их? Они верят в тех же своих древних богов; но их теология претерпела некоторые изменения, вызванные необходимостью как-то приспособить ее к здешним условиям. Точно так же и вы цепляетесь за свою старую веру, стараясь залатать ее прорехи.
- И все же норвежцы не могут объяснить окружающий их мир, а я - могу, - с убежденностью сказал Коллоп. - У меня есть разумное объяснение, к которому, как я верю от всей души, когда-нибудь придут и эти норвежцы. Да, они убили меня, но к ним придет другой миссионер нащей Церкви и обратит их души к истине - прежде, чем они проткнут его грудь перед своими деревянными идолами. А если ему не удастся переубедить их, придет следующий.
- Кровь мучеников - посев веры. Сия великая истина была справедлива на Земле, и здесь она тем более верна. Если вы убьете человека, чтобы закрыть ему рот, он восстанет в каком-нибудь другом месте долины. А- на его место придет другой, принявший смертную муку в сотне тысяч миль отсюда. И Церковь добьется победы! И тогда люди прекратят бессмысленные, порождающие ненависть войны и примутся за настоящее дело, единственно достойное дело - спасение своих душ.
- Сказанное вами о мучениках столь же справедливо для любого человека, одержимого какой-нибудь идеей, - возразил Бартон. - Убейте негодяя - и он так же восстанет, чтобы снова творить зло.
- Добро одолеет зло, истина восторжествует! - воскликнул Коллоп.
- Не знаю, сколько лет вы прожили на Земле и многое ли успели увидеть, - произнес Бартон, - но похоже, что ваш опыт довольно ограничен; вы так и остались слепым.
- Наша Церковь не стоит на одной слепой вере. Ее учение основано на вещественных, реальных фактах. Скажите, Абдулла, друг мой, вы слышали о том, что некоторые люди воскресают мертвыми?
- Что за нелепость! - пожал плечами Бартон. - Как это понимать - мертвый воскресший?
- Известны, по крайней мере, три надежно подтвержденных случая; ходят слухи еще о четырех, но относительно них Церковь не смогла получить достоверных доказательств. Речь идет о мужчинах и женщинах, которые погибли в каких-то районах долины и, как обычно, были воскрешены в других местах. Однако в их воссозданных телах отсутствовала искра жизни. Как вы думаете, почему?
- Не могу представить себе, - ответил Бартон, изобразив живейшее любопытство, - и готов выслушать вас внимательно и с интересом.
Он мог представить, так как уже слышал эту историю. Однако ему хотелось узнать, насколько рассказ Коллопа совпадет с известной ему версией.
Все было то же самое - вплоть до имен умерших бездельников. Рассказывали о нескольких мужчинах и женщинах, которые якобы были опознаны теми, кто знал их на Земле. Там они считались святыми - или близкими к состоянию святости; одного из них даже канонизировали. Появилась гипотеза, что для этих избранных нет необходимости проходить через чистилище речного мира. Их души почти сразу же отлетели куда-то... в некое таинственное место, навсегда сбросив груз телесной оболочки.
Скоро, как утверждала Церковь, многие достигнут такого же состояния. Они покинут свои тела, как изношенную одежду. Пройдет время - и долина Реки опустеет. Люди отринут ненависть, избавятся от пороков, и души их озарятся любовью друг к другу и к богу. Даже наиболее порочные, те, чьи души кажутся сейчас потерянными навсегда, смогут покинуть свою физическую оболочку. Все, что нужно для этого, - только любовь!
- Плю са шанж, плю сэ ла мэм шоз, - вздохнул Бартон. Потом рассмеялся и сказал, - Итак, появилась еще одна сказка, вселяющая в людей надежду. Старые религиозные доктрины рухнули - значит, нужно изобрести новые.
- Можно предположить, - заметил Коллоп, - что у вас есть лучшее объяснение, почему мы пребываем здесь!
- Может быть. Я тоже умею сочинять сказки.
По сути дела, такое объяснение у Бартона имелось. Правда, он не рискнул бы изложить его Коллопу. Спрюс все же поведал Бартону кое-что об истории, целях и сущности своего народа, этиков. И слишком многое из того, о чем он рассказал, совпадало с доктриной Коллопа.
Спрюс покончил с собой, не успев объяснить, что такое "душа". Можно было предположить, что "душа" играла важную роль в процессе воскрешения. Казалось, тут отсутствовала альтернатива; какая же иная субстанция могла сохранить сущность человека - после того, как он достигнет "спасения" и лишится телесной оболочки? Так как феномен "второй жизни", дарованной человечеству, мог быть объяснен с точки зрения физических законов, "душу" тоже следовало отнести к физическим явлениям, исключив ореол сверхъестественности, который окутывал ее на Земле.
Конечно, многого Бартон не знал. Но в отличие от других людей, ему удалось бросить мимолетный взгляд на внутренний механизм этого мира.
Ту небольшую информацию, которой Бартон владел, он собирался использовать в качестве рычага, чтобы приподнять крышку над сосудом с тайной и проникнуть в святая святых. Но для этого он должен добраться до Туманного Замка. И единственный путь, который позволял сделать это быстро, вел прямо на Экспресс Самоубийства. Однако сначала ему нужно разыскать агента этиков. Он должен захватить этика, предотвратить возможность самоубийства и каким-то образом выжать из него побольше информации.
Тем временем он продолжал играть роль Абдуллы ибн Гаруна, египетского врача девятнадцатого века, ныне - гражданина государства Баргавдас. Он также решил присоединиться к последователям Церкви Второго Шанса. Сообщив Коллопу о своем разочаровании в религии Мухаммеда, Бартон объявил, что готов стать его первым прозелитом в этой местности.
- Но тогда, мой дорогой друг, вы должны принести клятву, что никогда больше не подымете оружия на человека - даже для защиты своей жизни, - сказал Коллоп.
Бартон, возмутившись, заявил, что никому не позволит ударить его и уйти безнаказанным.
- Тут нет ничего невозможного, - мягко произнес Коллоп. - Просто такое поведение противоречит вашим прошлым привычкам. Но человек способен измениться, стать лучше, чище - если он имеет волю и желание.
Упрямо вздернув голову, Бартон ответил коротким "нет" и гордо удалился прочь. Коллоп печально посмотрел ему вслед; однако в дальнейшем он продолжал относиться к мнимому египтянину с прежним дружелюбием. Иногда он не без юмора называл Бартона своим "пятиминутным неофитом" - имея в виду, конечно, не время, которое было затрачено на его обращение в новую веру, а тот краткий срок, понадобившийся Бартону, чтобы с ней расстаться.
Вскоре Коллоп заполучил второго новообращенного - Геринга. Вначале на речи миссионера немец отвечал только насмешками. Затем он снова пристрастился к Жвачке, и кошмары начали мучить его.
Две ночи подряд он метался на своем ложе, не давая спать Коллопу и Бартону криками и стонами. Вечером третьего дня он спросил Коллопа, может ли тот приобщить его к Церкви. Кроме того, он пожелал исповедаться. Коллоп должен узнать, что он, Геринг, сотворил на Земле и в этом мире.
Коллоп терпеливо выслушал эту смесь самовосхваления и самоуничижения. Затем он сказал:
- Мой друг, мне нет дела до того, кем вы были. Меня заботит одно - кто вы сейчас и каким станете в будущем. Я выслушал вашу исповедь только потому, что она облегчила вашу душу. Я вижу, что вы глубоко страдаете, что вы испытываете мучительное сожаление и печаль из-за всего содеянного вами - и, в то же время, вам доставляет удовольствие мысль о том могуществе, которого вы когда-то достигли. Многое из рассказанного вами мне непонятно, ведь я не знаком с вашей эпохой. Но это не имеет значения. Только сегодня и завтра важны для нас; только о будущем дне наши заботы.
Как показалось Бартону, миссионер не проявил интереса к прошлому Геринга потому, что не поверил истории о его земном величии и последующем падении. Здесь было так много самозванцев, что истинные герои и злодеи сильно обесценивались. Бартону посчастливилось встретить трех Иисусов Христосов, двух Авраамов, четырех королей Ричардов Львиное Сердце, шестерых Аттил, добрую дюжину Иуд (из которых только один умел изъясняться на арамейском), Джорджа Вашингтона, двух лордов Байронов, трех Джесси Джеймсов, невероятное количество Наполеонов, генерала Кастера (говорившего с грубым йоркширским акцентом), короля Чаку (почти не понимавшего зулусский язык), Финна Мак Кула (который не знал древнеирландского) и множество других исторических личностей, которые в равной степени могли или не могли быть теми, кем они себя объявили.
Кем бы ни был человек на Земле, здесь, в долине, ему приходилось заново утверждать себя. Это давалось нелегко - ведь условия жизни на берегах Реки резко отличались от земных. Люди, в прошлом великие и славные, нередко подвергались здесь унижениям и поэтому старались скрыть свои истинные имена.
Коллоп благословлял унижение. Сначала - унижение, затем - смирение, часто повторял он. А потом приходит главное - человечность.
И Геринг угодил в одну из ловушек Великого Проекта, как называл его Бартон. Сеть Церкви накрыла его, потому что чрезмерное увлечение чем угодно - наркотиками, властью или религией - являлось сутью его натуры. Понимая, что Жвачка вызывает к свету самые мрачные образы из темной пропасти подсознания, что его личности, разуму грозит полный распад, Геринг продолжал использовать ее - в том количестве, которое ухитрялся раздобыть. Время от времени новое воскрешение дарило ему здоровое тело и он принимал решение отказаться от наркотика. Но проходило несколько недель - он сдавался, уступал; и теперь ночи в маленькой хижине оглашались жуткими криками: "Герман Геринг, я тебя ненавижу!"
- Если это будет продолжаться, - сказал Бартон Коллопу, - он сойдет с ума. И либо покончит с собой, либо вынудит кого-нибудь сделать это. Но самоубийство не решит ничего - он не сможет убежать от себя. Скажите мне теперь откровенно, Коллоп, - разве это - не ад?
- Скорее - чистилище, - ответил Коллоп. - Чистилище - ад, в котором есть место надежде.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Миновало два месяца. Бартон отмечал уходящие дни, делая кремневым ножом зарубки на сосновой палке. Наступил четырнадцатый день седьмого месяца 5 года после Воскрешения. Бартон старался аккуратно вести счет дней, что оказалось нелегко. В долине Реки время не имело большого значения. Угол между осью планеты и эклиптикой составлял девяносто градусов, поэтому здесь отсутствовала смена времен года. Звезды, небесный хронометр Земли, тут настолько теснились друг к другу, что было невозможно выделить отдельное созвездие или светило. Многочисленные и яркие, они заполняли ночное небо, и даже свет солнца в полдень не мог затмить самых крупных из них. Подобно призракам, не желающим отступать перед сиянием дня, они парили в теплом воздухе долины.
Тем не менее, человек нуждался во времени, как рыба - в воде. И если бы понятие о времени было утеряно, он снова придумал бы его. Итак, по календарю Бартона, наступило 14 июля 5 года.