ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Йааааххх!
Крик поднял его с травы, словно подброшенного трамплином. Сейчас, в отличие от своего первого пробуждения, он не ощущал ни слабости, ни замешательства; он знал, чего ожидать. Он должен воскреснуть на травянистом берегу Реки, около грейл-стоуна. Так и произошло; но он не был готов к тому, что окажется прямо в толчее битвы - битвы, которую вели гиганты.
Его первым побуждением было найти оружие. Рядом с ним находилась только чаша, что неизменно сопутствовала каждому воскрешению, да стопка разноцветных покрывал. Он сделал один шаг и замер в ожидании, крепко сжимая ручку чаши. Если потребуется, он сможет использовать ее в качестве оружия. Чаша была легкой, но твердой; прочность ее превосходила всякое воображение.
Бартон огляделся. Похоже, эти чудовищные создания способны махать дубинами весь день без устали.
Большинство из них было, как минимум, восьмифутового роста, некоторые достигали девяти; ширина их массивных плеч, покрытых буграми мышц, составляла не меньше ярда. Тела великанов походили на человеческие, их белую кожу покрывала растительность - рыжеватая или бурая. Они не казались такими мохнатыми, как гориллы или шимпанзе, но волос на теле у них было гораздо больше, чем у любого из людей, которых когда-либо видел Бартон, а ему приходилось лицезреть некоторые экземпляры рода Гомо Сапиенс, поистине замечательные в данном отношении.
Но лица их выглядели непохожими на человеческие, искаженные напряжением борьбы, они напоминали оскаленные морды рычащих от ярости зверей. Низкие лбы переходили в мощные выступы надбровной кости, нависавшей подобно козырьку над глазами и сливавшейся с выпирающими вперед скулами. Хотя глаза не уступали размером человеческим, они, окруженные почти замкнутым в форме буквы "О" костяным выступом, казались крошечными на широких лицах. Невообразимой величины носы гигантов делали их похожими на собакоголовых обезьян.
При других обстоятельствах эти существа, несомненно восхитили бы и заинтересовали Бартона. Но не теперь. Утробный рев, исходивший из грудных клеток гориллоподобных размеров, напоминал львиный рык; чудовищные зубы были такой длины, что кадьякский медведь дважды подумал бы, прежде чем связываться с такой добычей. В кулаках, не уступавших по величине голове Бартона, они сжимали каменные топоры и дубины, подобные длинным и толстым оглоблям. Они размахивали своим оружием, и каждый удар по телу противника сопровождался треском ломающихся костей - словно раскалывалась дубовая колода. Иногда, правда, от удара ломалась дубина.
У Бартона было только одно мгновение, чтобы оглядеться по сторонам. Солнечный диск тут лишь наполовину поднимался над зубцами горных вершин на противоположном берегу Реки, тускло освещая местность. Воздух был гораздо холоднее, чем в любом другом месте долины - кроме, пожалуй, самых высоких предгорий, куда Бартону удавалось забираться в своих безуспешных попытках достигнуть вершины скалистого хребта. Он попытался прикинуть угол подъема солнца, но тут...
Один из победителей, только что уложивший врага ударом топора, огляделся вокруг в поисках нового противника - и увидел Бартона.
Глаза гиганта расширились. Какое-то время он казался удивленным или обескураженным; вероятно, ему никогда раньше не попадались подобные существа. Если это и было так, то удивление его длилось недолго. Гигант взревел, перепрыгнул через тело своего поверженного врага и бросился к Бартону, размахивая топором, которым можно было уложить слона.
Крепко сжав ручку чаши, Бартон пустился бежать. Потеря серого цилиндра тоже означала смерть. Без чаши он либо погибнет от истощения, либо будет вести полуголодное существование, перебиваясь рыбой и побегами бамбука.
Ему почти удалось уйти. Он стремительно проскользнул в щель между телами двух гигантов, вцепившихся друг другу в плечи; каждый из них старался бросить противника наземь. Он увернулся от израненного великана, отступавшего под градом яростных ударов палицы врага. Он уже ринулся к открытому пространству равнины - но тут оба борца свалились почти прямо на него.
Он реагировал достаточно быстро и успел выскользнуть из-под падающих тел, но рука одного из гигантов задела его левую щиколотку. Удар был так силен, что вогнал ногу в землю; он упал вперед, закричав от дикой боли. Его нога, очевидно, была сломана, мышцы и сухожилия - порваны.
Тем не менее Бартон попытался встать и добраться до Реки. Сделав это, он сможет уплыть - конечно, если не потеряет сознание от боли. Он успел дважды подпрыгнуть на правой ноге, когда огромная рука схватила его сзади.
Он взлетел в воздух, перевернулся и был пойман раньше, чем упал на землю.
Титан держал его на весу, вытянув во всю длину руки. Чудовищные, могучие пальцы сжимали грудь Бартона. Он не мог вдохнуть воздух, его ребра были вдавлены внутрь.
Несмотря на это, Бартон не бросил чашу. И теперь он начал колотить ею по плечу гиганта.
Легко, словно собирался прихлопнуть муху, колосс взмахнул топором; камень звякнул о металл, и серый цилиндр был выбит из рук Бартона.
Гигант оскалил зубы и согнул руку, чтобы поднести Бартона поближе. Бартон весил сто восемьдесят фунтов, но чудовищная рука даже не дрогнула.
На мгновение Бартон повис в воздухе, глядя прямо в бледноголубые глаза, утонувшие под надбровными дугами. Огромный нос, похожий на хобот, пронизывали синеватые жилки вен. Губы выдавались вперед, словно подпертые мощными челюстями - но нет, не в этом дело, решил Бартон - просто губы были очень толстыми.
Затем титан взревел и поднял Бартона над головой, Бартон молотил кулаками по его огромной руке, сознавая всю бесполезность своих усилий; однако он не собирался умирать подобно изловленному и задушенному кролику. И хотя эта тщетная борьба почти полностью занимала его, он успел автоматически зафиксировать в памяти несколько деталей окружающего пейзажа.
Когда он очнулся, солнце только поднималось над пиками горного хребта. Хотя с тех пор, как он поднялся на ноги, прошло всего несколько минут, солнечный диск дожен был уже выйти из-за гор. Этого, однако, не произошло: солнце застыло в том же самом положении, в котором он первый раз увидел его.
Он заметил еще одну любопытную подробность. Местность слегка повышалась, что позволяло обозревать долину по крайней мере на четыре мили. Грейлстоун, у которого он находился, был последним. За ним тянулись только равнина и Река.
Это был конец - или начало обитаемой зоны.
У него не имелось ни времени, ни желания, чтобы осмыслить, что это значит. Он просто отметил это - пока боль, ярость и ужас продолжали терзать его тело. Внезапно, когда гигант уже приготовился разнести своим топором череп Бартона, он застыл и пронзительно вскрикнул. Его вопль показался Бартону похожим на свисток локомотива. Пальцы великана разжались, и Бартон упал на землю; затем он потерял сознание от жуткой боли.
Когда он пришел в себя, его грудь и нога горели как в огне. Сжав зубы, чтобы не завыть от боли, он попытался сесть; черные круги плавали перед его глазами, почти превратив день в ночь. Битва вокруг него продолжалась с прежним энтузиазмом, но он, похоже, оказался в зоне временного затишья. Радом с ним, подобный стволу вывороченного с корнями дерева, лежал труп гиганта, который собирался его убить. Затылок колосса, способный, казалось, выдержать удар парового молота, был разбит.
Около слоноподобного тела ползал на четвереньках еще один несчастный. Взглянув на него, Бартон на мгновение забыл о боли. Чудовищно израненный человек был Германом Герингом.
Они оба воскресли в одном и том же месте. У Бартона не было времени подумать о причинах такого удивительного совпадения. Боль снова начала терзать его. Но сквозь окутавший мозг туман страдания он заметил, что Геринг пытается что-то сказать ему.
Казалось поразительным, что немец еще способен говорить; во всяком случае, для этого у него оставалось не слишком много времени. Кровь покрывала его тело, правый глаз был выбит, щека - разорвана от края рта до самого уха. Одну из его рук, очевидно, расплющили ударом топора; сломанное ребро, проткнув кожу, торчало наружу. Бартон не мог понять, как он еще оставался в живых и не потерял способности двигаться.
- Вы... вы... опять... - прохрипел Геринг по-немецки и медленно завалился на бок. Изо рта у него хлынул фонтан крови, заливая ноги Бартона; глаза остекленели.
О чем же он хотел сказать, мелькнуло в голове Бартона. В данный момент эта мысль не слишком его занимала; у него имелись более насущные проблемы, о которых стоило поразмышлять.
В десяти ярдах от него маячили мощные волосатые спины двух гигантов. Оба тяжело дышали; по-видимому, их поединок был прерван на минуту для отдыха. Потом один из них, шумно выдохнув воздух, что-то сказал другому.
В этом не было сомнений. То, что крикнул великан, не походило на бессмысленный вопль разъяренного зверя. Он говорил, он обладал языком!
Конечно, Бартон не понял его слов, но он знал, что слышит речь разумного существа. И эти звуки не были порождением бреда - четкий, ясно различимый ответ второго гиганта разрешил все его сомнения.
Итак, они не являлись просто породой древних обезьян; это была одна из доисторических ветвей человеческой расы. По-видимому, они оставались неизвестными земной науке даже в начале двадцать первого столетия; Фригейт, его друг, как-то описал ему всех ископаемых гоминоидов, известных в 2008 году.
Бартон лежал, опираясь спиной о готические ребра павшего колосса, иногда смахивая с лица его длинные, рыжеватые, пропитанные потом волосы. Он боролся с тошнотой и болью, терзавшей его ногу и раздавленную грудь. Если он поднимет шум, то, наверное, привлечет внимание тех двоих и они, пожалуй, закончат работу... А если они не сделают этого? Какие Он имеет шансы, чтобы выжить со своими ранами в местности, населенной подобными чудовищами?
Еще сильнее, чем адская боль, его мучила мысль, что с первой же попытки, при первом же путешествии на Экспрессе Самоубийства, он достиг своей цели.
Он оценивал шанс попасть сюда как один к десяти миллионам. И он может никогда не вернуться сюда снова, даже если утопится десять тысяч раз. Ему фантастически повезло. Вряд ли ему выпадет вторая такая возможность. А первую он потеряет - и очень скоро.
Верхняя половина солнечного диска медленно скользила по вершинам горной гряды за Рекой. Он предвидел, что это место существует - и он попал сюда с первого же раза! Зрение его стало ослабевать, боль уменьшилась, и он понял, что умирает. Причиной охватившей его слабости были не только сломанные ребра и щиколотка; очевидно, он получил внутреннее повреждение.
Он попытался приподняться. Он встанет - пусть только на одной ноге - погрозить кулаком насмешливо ухмыляющемуся року и проклянет его. Он умрет с проклятием на губах!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Алое крыло зари нежно коснулось его глаз.
Он поднялся на ноги, зная, что раны его исцелены, что к нему опять вернулось молодое и здоровое тело - хотя он еще не мог до конца в это поверить. Рядом с ним находились сложенные в плотную стопку разноцветные покрывала и его чаша.
В двенадцати футах от него из ярко-зеленой травы поднялся другой мужчина. По спине Бартона побежали мурашки. Эти светлые волосы, широкое лицо и голубые глаза принадлежали Герману Герингу.
Немец выглядел изумленным - не в меньшей степени, чем сам Бартон. Медленно, словно очнувшись от глубокого сна, он произнес:
- Что-то здесь не так.
- Да, действительно, странно, - ответил Бартон. О том, как воскрешенные повторно распределяются по долине, он знал не больше любого другого человека. Он даже никогда не видел самого акта воскрешения, хотя со слов свидетелей представлял его довольно подробно. На рассвете, как только солнце показывалось над горными вершинами, в воздухе около грейлстоуна возникало мерцание. Как по мановению волшебной палочки, оно твердело, обретало форму - и внезапно на траве у берега возникала обнаженная фигура мужчины, женщины или ребенка. Рядом всегда оказывались неизменная чаша и стопка покрывал.
В речной долине протяженностью, как предполагалось, от десяти до двадцати миллионов миль и с населением тридцать пять-тридцать шесть миллиардов человек, ежедневно мог погибать миллион. Здесь, правда, не было болезней - кроме душевных - но, хотя статистические данные отсутствовали, вероятно, не менее миллиона людей прощались с жизнью каждые двадцать четыре часа в бесчисленных войнах между сотнями тысяч крохотных государств, в результате преступлений на почве ревности, самоубийств, наказания преступников и всевозможных случайностей. Поэтому в долине всегда существовал устойчивый и значительный поток людей, подвергнутых, как говорили, "малому воскрешению".
Но Бартон никогда не слышал, чтобы двое, умершие в одном месте и в одно время, воскресли вместе. Процесс выбора области для новой жизни был случайным - во всяком случае, так он полагал до сих пор.
Один раз подобная ситуация могла иметь место, хотя ее вероятность составляла не более двадцатимиллионной доли. Но две - да еще следующие друг за другом! Это уже попадало в разряд чудес.
Бартон не верил в чудеса. В мире не может произойти ничего такого, что нельзя было бы объяснить законами физики - если вам известны все необходимые данные.
Но он не располагал ими и, следовательно, в настоящий момент мог не беспокоиться по поводу столь невероятного совпадения. Тем более, что перед ним стояла другая проблема, требующая неотложного решения. Проблема заключалась в Геринге.
Немец знал Бартона и мог выдать его любому агенту этиков.
Бартон быстро осмотрелся. К ним приближалась довольно многочисленная группа мужчин и женщин, настроенных, по-видимому, довольно дружелюбно. Он успеет обменяться с Герингом только несколькими словами.
- Геринг, я могу убить вас - или себя. Но я не хочу делать ни того, ни другого - по крайней мере, сейчас. Вам известно, почему вы так опасны для меня. Мне не стоило бы доверять вам - вы вероломны, как гиена. Но с вами что-то происходит, какая-то перемена, которую я еще не ощутил до конца. Итак...
Геринг, умевший быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам и извлекать из них выгоду, уже оправился от шока. Хитро ухмыльнувшись, он произнес:
- Похоже, я нащупал ваше слабое место, не так ли?
Увидев, как напрягся Бартон, он поспешно поднял руку и
сказал:
- Но я клянусь, что никому не открою ваше имя! И не сделаю ничего, что могло бы повредить вам! Вряд ли нас можно назвать друзьями, но, по крайней мере, мы знаем друг друга и мы сейчас - в чужой земле. Здесь было бы неплохо видеть иногда хоть одно знакомое лицо. Я знаю это, я слишком долго страдал от одиночества и духовной опустошенности. Я думал, что сойду с ума. Вот почему я пристрастился к Жвачке... Поверьте, Бартон, я не выдам вас.
Бартон ему не поверил. Но он решил, что в течение некоторого времени Геринг не предпримет никаких действий. Немец нуждался в союзнике и компаньоне - во всяком случае, до тех пор, пока он не получит представление о народе, населяющем эту область, и не выяснит, на что он может тут рассчитывать. Кроме того, существовала вероятность, что Геринг начал меняться к лучшему.
Нет, сказал себе Бартон. Нет. Не нужно повторять старых ошибок. Несмотря на весь свой цинизм, ты не помнил зла, ты был готов простить любую обиду - и неизбежно нарывался на новую. Не окажись снова в дураках, Бартон.
Прошло три дня, но он все еще был полон сомнений относительно Геринга.
Бартон выдал себя за Абдула ибн Гаруна, жителя Каира девятнадцатого века. У него было несколько причин для подобной маскировки. Одна из них заключалась в том, что он превосходно говорил на арабском, хорошо знал каирский диалект этого периода и получил возможность носить на голове тюрбан, свернутый из большого покрывала. Он надеялся, что пышный убор поможет ему изменить внешность. Геринг пока никому не сказал ни слова, чтобы разоблачить этот маскарад. Данный вывод не подлежал сомнению, так как они с Герингом проводили вместе большую часть суток. Они должны были жить в одной хижине, пока не освоятся с местными обычаями и не завершат свой испытательный срок. В этот период довольно много времени уделялось военной подготовке. Бартон относился к числу лучших фехтовальщиков девятнадцатого века, и после того, как он продемонстрировал свои способности, его немедленно зачислили в один из отрядов самообороны. Ему даже обещали, что отряд перейдет под его командование, как только он в достаточной степени освоит язык.
Геринг завоевал авторитет у местных властей почти так же быстро. Несмотря на другие свои недостатки, он не был лишен мужества. Сильный, искусный в обращении с оружием, общительный, он умел нравиться - особенно когда ставил перед собой такую цель.
Эта часть западного побережья была населена людьми, язык которых был совершенно неизвестен Бартону. Когда он изучил их речь и смог задавать вопросы, то пришел к заключению, что это племя обитало где-то в Центральной Европе в период раннего бронзового века, У них было несколько странных обычаев, одним из которых являлось публичное совокупление. Подобные вещи всегда интересовали Бартона, одного из основателей Королевского антропологического общества, повидавшего много удивительного во время своих странствий на Земле. Он научился терпимости к чужим нравам, и этот обычай не ужасал его, хотя сам он не собирался ему следовать.
Зато другой обычай - раскрашивать лицо - Бартон воспринял почти с радостью. Мужчины племени негодовали из-за того, что Воскрешение лишило их волос на лице и крайней плоти. Они ничего не могли поделать с последним обстоятельством, но предыдущее в какой-то степени поддавалось исправлению с помощью краски. Ее приготавливали из древесного угля, рыбьего клея, танина и ряда других ингредиентов. Краской мазали верхнюю губу и подбородок, хотя некоторые мужчины предпочитали татуировку и терпеливо сносили боль от уколов длинной бамбуковой иглы.
Теперь Бартон был замаскирован вдвойне, однако он продолжал зависеть от милости человека, который мог предать его в любой момент. Ему не хотелось убивать Геринга; сейчас он предпочел бы иной выход.
Он должен превратиться из дичи в охотника. Нужно найти агента этиков - но так, чтобы он сам остался неопознанным. Тогда он сможет убраться отсюда раньше, чем Их сети накроют его. Опасная игра, вроде прогулки по канату над логовом голодных волков - но он никогда не боялся рисковать. Отныне он будет спасаться бегством только при крайней необходимости. В остальное время он станет выслеживать тех, кто охотится за ним.
Однако за горизонтом этого плана продолжал маячить мираж Великой Чаши, Туманного Замка, Темной Башни, Зачем играть в кошки-мышки, когда он может взломать главную цитадель, в которой, по его предположениям, находится таинственный центр этиков, их штаб-квартира, основная база? Или вернее, не взломать, а прокрасться в Замок - тайком, подобно мыши, проникающей в дом. И пока коты ищут ее в долине, мышь может разнюхать кое-что в Замке - и тогда она превратится в тигра.