- Хорошо, что ты не понимаешь меня, иначе бы возненавидел. Странно: вы ненавидите нас, мы презираем вас и лишь потому, что у нас иная организационная система организма и мышления. Повод, ничего не скажешь. Возьми тебя - ты вроде бы неплохо ко мне относишься, но узнай, что я иная, тут же возненавидишь, как и твой брат. Учитывая вашу агрессивность и нежелание что-либо принимать и понимать, вы, наверное, убьете меня, как тех несчастных животных, вина которых лишь в том, что вам нравится их мех. Нравится, а не необходим как нам ваше и-цы. Конечно, многое изменилось и многим уже не требуется допинг, как это было раньше. Флэт возрождается, меняется атмосфера и энергетика планеты, но пройдет, наверное, несколько десятилетий, прежде чем мы станем сильными как прежде. А вы ослабните, если не научитесь защищать и беречь, то сокровище что дано вам от природы. Глупо не брать, то что просится само, тем более у вас, примитивов, дикарей, живущих неизвестно как и чем. Сегодня вы осуждаете нас, ненавидите, а завтра возможно станните точно такими же, уязвимыми и больными. Ваша атмосфера уже перестраивается, идет на слом. Ваше светило активно влияет на ваш организм, изменяет его, а вы ничего не чувствуете. Вы живете тем, что видите и радуетесь тому, а меж тем именно то, что вам не видно, то, что не определимо вашим зрением влияет на ваш организм, планетарную систему, на жизнь в принципе. Странные вы: не знаю, не вижу, значит, этого нет, узнал, увидел - возникает отторжение, желание уничтожить, чтобы забыть и опять не знать и не видеть. Иван тоже видел мои глаза, но он сделал вид, что не заметил их. Но видел бы ты ненависть и ужас что стояли в его глазах. Он словно прикоснулся к омерзительнейшему существу, которого нужно обязательно убить, пустить на шкурку как несчастных лис. А что потом? Он не поверил сам себе. Он решил, что у него галлюцинация, ему привиделось и принял вашу версию, уж не знаю какую. Но видно достаточно приемлемую для всех. Ты думаешь, я ничего не вижу, не чувствую? Я вижу, как ты плавишься от страсти, вижу как окрашивается в буро-алый цвет ярости твоя аура, когда ты узнаешь, что я взяла и-цы у твоих братьев. Я вижу энергии их характеров и эмоций, слышу их запах. Когда вы волнуетесь, весь дом наполнен ароматом из букета самых разных оттенков. Вы расходуете вашу энергию по пустякам, на глупые забавы, вы волосаты, неухожены, у вас мех на щеках… и даже там. Но я же не осуждаю вас за эти странности? Почему тогда именно мои глаза вызывают такую реакцию у вас? Признаюсь, я тоже шокирована твоим устройством. Но… у меня нет желания ни переделать тебя, ни отвергнуть. Ты мой муж и этим все сказано. И пусть у тебя хоть чешуя на щеках растет - я привыкну. Мое восприятие - мои трудности, но ваши трудности становятся отчего-то общей проблемой. Почему твой брат чуть не тыкал в меня пальцем как в экспонат зоопарка, и именно в глаза? Что плохого в них? Что плохого в том, что я пытаюсь выжить? Самосохранение естественный механизм любого организма. Я не могу сдаться и трусливо ждать своей смерти. В такой кончине нет ни чести, ни смысла. Один позор. Такой смертью я лишь докажу собственную несостоятельность, опозорю уже не только отца, но и тебя. Близких твое бесчестие касаться не должно.
Эйфия встала, прошлась по комнате, решая для себя, что будет делать.
- Я буду брать и-цы у твоих братьев. Ты сам не оставил мне выхода отобрав сейкап. Я должна выжить ради тебя, себя, своих родных, ради ребенка, что возможно ты мне уже подарил. Я не вижу причин умирать. Моя смерть не улучшает положение дел, но усугубляет его. Мой уход будет выглядеть как трусливое бегство от трудностей, от ответственности за те проступки, что я совершила. Мне хватит стыда за свою трусливую натуру, за страхи что множатся и никак не поддаются уничтожению. Папа прав - я сейти, я флэтонка и должна выполнить свой долг. Хватит бегать от трудностей и потакать своим худшим качествам. Я не желаю позорить тебя, огорчать родителей, поэтому стану сильной и преодолею барьеры инстинктов. Если ты против моего решения, если считаешь иначе, я готова принять любое твое решение. Если ты считаешь, то я должна умереть - скажи мне об этом и я буду покорна твоей воле. Во всяком случае, тогда в моей смерти будет хоть какой-то смысл. А умереть так же глупо и бездарно как я прожила свою жизнь - худшего позора для флэтонца нет и быть не может. И ничего кроме заслуженного презрения такая дочь и жена вызвать не может.
Фея смолкла и воззрилась на Семена, с гордо поднятой головой ожидая его вердикт.
У мужчины возникло ощущение, что девушка объясняла ему сложную механику какого-то ритуала, не иначе той секты, в которую ее затащил Хакано. И правила, законы того сообщества играли для нее важное значение, были непреложны. Однако, судя по виду, ради него она готова была отринуть их, более того, девушка смотрела на него как на последнюю инстанцию, с готовностью принять любую блажь, что взбредет ему в голову. У Колмогорцева даже сомнений не возникло: выдай он ей сейчас нож, скажи " сделай харакири" она так и сделает.
У него мурашки по кожи пробежали от ее безоглядного доверия, какой-то ненормальной смиренности его воле. Сладко было это осознавать, но и страшно. Феноменальная покорность, но только ли ему? Не поменяла ли девушка своего гуру, только и всего? Не сходно ли это с дурным фанатизмом, бездумной, марионеточной верностью тупым лозунгам, вождям и идеалам? Семен терпеть не мог фанатиков, "рыб-прилипал" живущих чужим умом, чужими законами и ради чужих целей. Принять же мысль, что девушка признает только его, и только потому, что он ее мужчина, он не мог. Это бы значило, что его признали частью себя, а себя неделимой половиной его, а это было бы слишком чудесато для него, слишком возмутительно приятно… и не понятно.
Как проверить в чем он прав, в чем нет?
- Иди сюда, - позвал. Подошла. Указал на пол: встань на колени. Встала. Семен поморщился: все-таки версия с гуру? Ножны да, - показал на цепь на ее шее и поманил к себе. Сняла отдала. И взгляд спокоен.
Мужчина не без содрогания вынул клинок и приставил его к горлу девушки - та хоть бы дрогнула, хоть взгляд в сторону отвела или слово молвила.
- Не понимаю, - скривился мужчина, убирая нож. Посмотрел на лезвие с витым узором стали, и приставил к своей шее.
- Нэй! - тут же перехватила его руку Фея, взгляд испуганным стал. За него испугалась? Подумала он всерьез? Или?…
Семен внимательно посмотрел на девушку и уколол свой палец острием. И опешил: Фея вскрикнула, словно укололи ее, выхватила клинок из его руки, откинула в сторону, и, сжав пораненную руку мужчины, слизнула кровь с пальца. Принялась выговаривать Семену, умоляя и укоряя.
Колмогорцева немного перекосило от понимания, что девушка не желает, чтобы ему был причинен вред, но при этом от него готова принять даже смерть. Он искоса смотрел на нее и силился понять, кто из них двоих ненормален?
- Ладно, - сказал севшим голосом. - Допустим ты декабристка из какой-нибудь Зимбабве или Албании, чудом сохранившаяся девственница, воспитанная в джунглях, вдали от развращенной цивилизации. Но это не отвечает на мой вопрос: ты обычная фанатичка или действительно феномен, который с какого-то счастья достался мне. Но в первое верится, во второе нет. Не бывает настолько преданных, исчезли они из природы. Если я не прав, я готов молится на тебя, но если нет… Давай проверим? - прищурился нехорошо.
Ее поднял, сам встал и, открыв дверь, крикнул Петю.
Парень, вялый, будто вареный, протиснулся в комнату с постной физиономией:
- Ну?
- Хочешь ее?
Выставил Фею, держа за плечи.
- Ты чего, Горец? - обалдел парень. Глаза расширились.
- Потрогай ее, ты же этого хотел, ну?
Петя посмотрел в почти безумные глаза Колмогорцева и понял одно: тот сам не понимает что творит. Самое лучшее для Самарина испарится, но Семен рыкнул:
- Ну! - выставил Фею, поторапливая парня. Та непонимающе поглядывала на мужчин и не сопротивлялась.
Петя несмело потянул руку к ее груди. Девушка дернулась, пытаясь отодвинуться, и уставилась на Семена.
- Это моя воля, - бросил зло ей в лицо.
Эйфия к своему ужасу поняла, чего хочет мужчина, перевела жуткий в своем возмущении и обиде взгляд на Петра и как только тот почти достиг рукой ее груди, взбрыкнула. Оттолкнулась от Семена и впечатала ступни в грудь парня, выкидывая его прочь из комнаты. Петя с треском вылетел в коридор под ноги проходящего мимо Ивана. Мужчина замер, хмуро разглядывая Петра. Сунул руки в карманы куртки и уставился с подозрением на Семена:
- Вы чего братцы?
У Семена руки опустились - понял что наделал.
Фея развернулась к нему и ожгла полным обиды и обвинения взглядом, но лучше бы пощечину дала, ударила. Семен зажмурился, накрыл затылок ладонями, присел на корточки: ну, и сука же ты, Колмогорцев.
Девушка, еле сдерживая слезы, вылетела из комнаты.
Иван удивленно глянул на нее, помог подняться Петру. Парень хромая побрел в свою комнату, а Иван подошел к Семену, присел рядом, пытаясь заглянуть ему в лицо и прочесть по глазам, что здесь произошло.
- Сука я, - бросил ему Горец вяло, сел на пол, обхватив руками колени, уткнулся в них лицом. - Убить мало, урода!
- Расшифруешь? - озадачился Иван. Семен криво усмехнулся.
- Что здесь расшифровывать? Досталось счастье, а его собственными руками да головой дурной в хлам, в сортир… Не поверил я. Су-ка-а, - чуть не завыл от злости на себя, от вины перед девушкой, которую как исправить понятия не имел. Накуралесил, дурак.
- Ты про Фею?
Семен Ивана грудки схватил, в лицо выдохнул:
- Фея, это фея. Чиста она как слеза младенца, а вот я… Век мне теперь перед ней не отмыться. И ведь только бояться меня перестала. Дур-ра-а-ак, - опять накрыл затылок ладонями, уткнулся в колени.
- Хм, - только и смог выдать Иван.
Витек как раз из склада выходил, довольный добычей, как увидел Фею. И решил похвастать перед ней, купить мехами.
- Иди сюда, че покажу. Поди такого и не видела? - взял со стеллажа добрый мех так и не опознанного никем зверька. - Смотри! - выставил, встряхнул, заставляя голубоватый мех переливаться серебром. - Хочешь, твоим будет, - подмигнул скалясь довольно, уже предвкушая согласие девушки. Да и верно, какая от такого добра откажется?
Эйфия во все глаза смотрела на дикаря, что держал в руках шкурку убитого лауга и при этом счастливо улыбался. Вот куда пропал Хакано.
Девушку качнуло. Она отпрянула в ужасе в сторону от варвара и останков своего друга, дико закричав от горя и непонимания.
От ее крика полного скорби и отчаянья Ивана и Смена вынесло из комнаты, Прохорыча, отряхивающего у крыльца унты, наоборот внесло в дом. Витька же откинуло в склад.
Фея все кричала, пока не упала, споткнувшись о ровное место. Семен успел чудом подхватить ее, прижал к себе, пытаясь успокоить и узнать, что ее так напугало:
- Что? Кто?
- Хакано, - выдавила она, указав на шкурку в руке застывшего в ступоре от ее реакции на мех Виктора. И упала в обморок. От пережитого энергетические запасы были мгновенно израсходованы организмом, и он решил, что с него хватит.
Семен уставился на Виктора, потом на шкурку и понял, что тот диковинный зверек, что стал добычей Прохорова и был мифический Хакано, за которого Колмогорцев принимал Арчи. И стало ясно, что зверь не зря выбежал навстречу Виктору, а за помощью хозяйке. И был убит за свою доверчивость, как Семен фактически убил все, что появилось меж ним и Феей своим недоверием.
Волчица молодец. Она повадки зверей - людей знала, потому за помощью не ко всякому подошла и себя не подставила…
Дикий крик достиг тонкого слуха агнолика засевшего в километре от заимки. Не узнать голос сейти было очень сложно, в нем как обычно был букет эмоций. Однако ни одной опасной лично для сейти Эйфии агнолик не уловил, потому не стал себя обнаруживать. Он нажал сейсор гуэдо, чтобы сообщить Арвидэйф о благополучном окончании поисков и получить дальнейшие инструкции.
Глава 28
В шатер наследника зашел Стейпфил. Оглядел поникшего Константа и Спокойно восседающего напротив него Рэйсли, и получив разрешающий кивок от сегюр, сказал:
- У меня хорошие новости, господин. Сейти Эйфия, Слава Модраш, нашлась.
Констант встрепенулся, уставился на агнолика, желая подробностей. Скажи ему сейчас, где сестра и помчится без раздумий. Рэй сонно покосился на сына и чуть прищурился на своего верного слугу, упреждая его от полного доклада.
Стейпфил поклонился и вышел.
- Ты куда?! - возмутился Констант, вскочил и осел под холодным взглядом отца.
- Слишком много эмоций сын, слишком много, - протянул лениво и встал, указав пальцем: остаешься здесь.
- Отец?!…
Сегюр не обернувшись, покинул шатер и место у входа вновь заняли агнолики. Констант впечатал кулак в стол от бессилия: теперь он должен изводиться от неизвестности? К чему такая пытка? Глупая месть, отец.
Рэйсли, сложив руки за спину, с каменным лицом выслушивал доклад Арвидейф.
- Нам забрать сейти? - низко склонившись после окончания речи, спросил кэн.
- Говоришь, земляне не сказали вам, что она у них? - протянул сегюр.
- Да, господин, они солгали. Нам наказать их?
Рэй в раздумьях прошелся по помещению: забрать дочь не проблема, но решит ли это другие проблемы?
- Ты считаешь, что состояние моей дочери?…
- Удовлетворительное.
- Но не критическое?
- Э-э-э… нет, господин, я бы так не сказал. Анализ тембра голоса сейти, говорит о том, что она ослаблена и подходит к критической точке состояния организма, но судя по волновым колебаниям, имеется наличие недавно принятого и-цы.
Значит, Эя отошла от своих правил и все-таки решила не беречь тэн, а поберечь себя? - прищурился сегюр: В таком случае эта история пошла ей на пользу. Надо закрепить результат. Пусть она лучше узнает землян и поймет, что они не достойны даже ее мысли. Да и наказать ее за ослушание нужно.
А здоровье? Вряд ли Рэй рискует - у Эйфии есть сейкап. Разумно расходуя, дочь легко продержится на нем еще месяц.
- Пусть остается, - постановил сегюр. - Я лично прилечу за ней. А пока, ты отвечаешь за ее сохранность и не вмешиваешься, если ее жизни и чести ничего не угрожает. Приказ ясен?
- Да, господин, - прогудел Арвидэйф, склонившись в поклоне.
Сегюр отключил связь и посмотрел на Дэйкса:
- Как твой сын?
- Не знаю. Я повиновался твоему приказу.
Рэй специально задав неожиданный вопрос по реакции и взгляду с искренним удивлением, понял, что Дэйкс верен своему слову и своему господину, и успокоено кивнув, вызвал Стейпфила:
- Проследи, чтобы Монторрион не имел спроса на Кургосских торгах.
- Понял, господин, - с равнодушным видом поклонился сегюр агнолик и, пятясь покинул шатер.
Может это помилование? - согрел себя мыслью на минуту троуви и вздохнул: не выдумывай. Пока это значит лишь одно - Монти застрянет в сеприше до особого распоряжения Лоан. А оно может быть каким угодно.
Монторриона везли в общей камере с десятком тэн, которым еще вчера он был господин. Сегодня же, лишенный званий и регалий, включая привычной одежды, обуви и мэ-гоцо, он стал одним из них, и понятно, что тэн с радостью пообщались с бывшим сыном троуви.
В распределитель Кургосса, парень прибыл в состоянии сходном озверению. Однако плевать было эгнотам на его настроение и физическое состояние. Его хоттоми выгнали прочь из гоффита и доставили на место. Проволокли по коридору и кинули в камеру. Парень, не привыкший к такому обращению, еле сдерживал ярость. И как только вход в камеру закрылся, закричал в потолок, выпуская гнев и отчаянье наружу. Унижение было непереносимо, и он бы совершил сэн-сэш, но было не чем.
К довершению всех бед и оскорблений, вечером его силой доставили в захудалый къет для тэн и низшего состава служащих и поставили на колени рядом с занявшей туже позу худой и лысой женщиной, у которой вместо знака жрицы Модраш на щеке красовалось тавро тэн.
Монти не сдержал стона, признав в ней Алорну, теперь рабыню, как и он.
Их союз был освящен, несмотря на дружное "нет" со стороны новобрачных. После их кинули в одну камеру, наверное, самую маленькую во всем здании торгового комплекса Кургосса.
Челнок сегюр стартовал через два часа после доклада Арвидэйф. Констант летел вместе с отцом, но не за сестрой, а для ума.
Рэй решил прикомандировать его на пару месяцев к отряду агноликов на Земле. Будущий император должен знать язык и повадки любых жителей галактики, даже представителей низкоразвитых цивилизаций.
В голову Семена ничего не шло. Он тупо смотрел в лицо Феи и молил, чтобы она очнулась. Час, второй, ничего не менялось. К ночи Семен готов был завыть, и порешить не только Витька, но и себя.
- Больно уж она впечатлительная, - вздохнул за спиной Илья, вернувшийся с охоты лишь час назад и тут же поспешивший в комнату к другу, узнав о случившемся днем.
- Да, - разжал губы Колмогорцев. - Поэтому такие и не живут. Их, такие как мы убивают.
Степной засопел, переваривая услышанное:
- Что ты от Витьки хотел? Полудурок он и есть полудурок.
- Я еще хуже, - заверил.
- А ты-то что?
- Проверить ее хотел. Кретин недоделанный, - сжал зубы до треска от злости на себя.
- Обойдется, Сем.
- Угу. Такое не прощают. Я бы не простил. Из памяти вычеркнул.
- Чего же ты такое натворил, что в крайности кидаешься?
- Неважно. Но то, что говорю - факт. У Петьки подробности спроси, если очень любопытно.
- У него сейчас и собственное имя не узнать. Вырубился, пушкой не разбудишь. Вон как она, балласт.
- Может нашатырь Фее дать?
- Какой нашатырь, Семен? Сам же ее организм знаешь, чего после будет предсказать невозможно. Лучше не рисковать.
- Ну, да. От глотка водки трое суток спала.
- Вот.
- И чего прикажешь, смотреть на нее и к дыханию прислушиваться?
- Ты штуку-то эту принес?
- Когда?!… И причем тут наркота?
- Может это лекарство?
- Угу. Хорошее такое. От жизни. Раз принял, и лет через пять сам в порошок превратился.
Илья вздохнул, соглашаясь, потер затылок в раздумьях: может пора сказать Семе, что к чему? И промолчал, не рискнув.
Фея очнулась, когда в доме все затихло, мужчины разошлись на отдых.
Девушка открыла глаза и уставилась на Семена, а тот дичась и боясь пошевелиться смотрел на нее. В груди было холодно от предчувствия беды, и казалось, сейчас девушка плюнет ему в лицо, как минимум.
Прости, - только и смог повинится мысленно. Руку протянул и сжал одело в кулак, не смея прикоснутся к Фее, лбом в край кровати уткнулся, чтобы горечь в его глазах не увидела.
- Хакано, - всхлипнула она, и накрыла руку мужчины своей ладошкой. Семен взгляд вскинул и понял, что у него просят сочувствия и понимания.
Всего лишь. За все, что он сделал.
Ни слова в упрек, ни нотки укора, ни тени осуждения во взгляде. Словно и не было ничего.
- Хакано?… Да… - каркнул хрипло, нахмурился, пытаясь выразить скорбь по поводу убитого, хотя меньше всего ему о каком-то животном думалось.