- Оптику с преобразованием Лоренца впервые связал Р. Пэнроуз. Примерно в 1959 году он доказал, что сферическое тело, движущееся с большой скоростью, мы видим не как сплющенный диск, а таким, какое оно есть на самом деле, то есть в виде шара. В том же году Джеймс Галер еще глубже изучил эту проблему. Затем было доказано, что кубическое тело при тех же условиях представляется нам не сокращенным, а вращающимся. Далее, Юлиус Ранингер изучил преобразование стержня, Рой Вейнстайн сделал доклад о кажущейся длине одномерного стержня. В 1961 году М. Л. Бос доказал, что сферическое тело при любой скорости с любой точки наблюдения никогда не видится сплющенным и что стержень видится согнутым. Кроме того, ряд других ученых опубликовал работы на эту тему - X. А. Атуотер, К. X. Шервин, Дж. Д. Скотт, М. Р. Байнер. Таким образом, вопрос был исчерпан.
Итак, в настоящее время установлено: при визуальном наблюдении или фотографировании движущихся относительно друг друга с околосветовой скоростью сред в результате сочетания преобразования Лоренца, специальной теории относительности и оптики происходит следующее. Стержень в зависимости от условий места и времени кажется удлиненным, укороченным или согнутым, куб - вращающимся, а сферическое тело - вращающимся сферическим телом. Иными словами, оно при любых обстоятельствах сохраняет контуры шара. Для людей того времени это было поразительным открытием.
- Да и для нас тоже, - сказал Хино. - Ведь мы заблуждались" самым идиотским образом!
- К сожалению, ты прав. Мы привыкли смотреть на исправленные изображения и фотографии и преобразование Лоренца считали само собой разумеющимся. Вот нам и казалось, что соотношение (v/c)2 можно наблюдать визуально.
- Да, мы с тобой круглые идиоты, дальше некуда… Послушай, Сиода, ведь все эти работы, о которых ты говорил, были опубликованы гораздо позже теории относительности Эйнштейна… Неужели раньше никто этого не заметил? Например, сам Эйнштейн?
- Меня это тоже заинтересовало. В первую очередь Лоренц, который еще до Эйнштейна вывел свою знаменитую формулу преобразования. В книге "Лекции по теоретической физике" он говорит, что "сокращение можно сфотографировать". То есть целиком и полностью ошибается. Затем Эйнштейн в своей исторической статье, скромно названной "К электродинамике движущихся сред", то есть в первой публикации по теории относительности, пишет, что твердое тело, которое в состоянии покоя выглядит как шар, при движении - если производить наблюдение из "неподвижной точки" - принимает форму эллипса, превращается в плоскую фигуру. Вот так-то. Судя по этому отрывку, Эйнштейн и сам не догадывался о связи проблемы с оптикой.
- Н-да… Значит, сам Эйнштейн ошибался.
- Это как сказать. Винить Лоренца или Эйнштейна неправильно. Ведь они изучали свойства пространствавремени, а не технику фотографирования тел, летящих на больших скоростях. Меня удивляет другое. Прошло целых пятьдесят лет, пока другие ученые сделали это открытие. Просто не замечали… Как и мы, впрочем.
- Правильно. Мне никогда и в голову не приходило…
- В формулу Лоренца вообще долго не верили, а когда поверили, решили, что это явление можно наблюдать визуально. Однажды известный физик двадцатого века написал интересную научно-популярную книгу "Страна чудес Томкинс". В этой книге он рассказывал о чудесной стране, где скорость света составляла всего двадцать километров в час. Там есть иллюстрации, на которых изображены улицы, автомобили и велосипеды, сплющенные, как блин. Разумеется, это было ошибкой, но ошибки никто не замечал, и книга долгое время пользовалась популярностью. Однажды автору все же указали, что он не прав. Тогда он опубликовал в одном физическом журнале статью, в которой оправдывался, говоря, что, если фотографировать со вспышкой или с радарными приборами, фотография соответствует формуле преобразования Лоренца. Это, конечно, верно, но вообще-то практически нельзя наблюдать лоренцево сокращение ни визуально, ни на фотографии… - Да, страшная штука предвзятое мнение… Хино замолчал. Ему было обидно, что они чуть было не зашли в тупик из-за неправильно истолкованной фотографии. Но в то же время он испытывал облегчение.
Дело о пропаже груза транспортного корабля перестало быть загадкой.
Фотография ничего не доказывала, поскольку, как они теперь установили, она могла быть сделана во время полета и скорость не играла никакой роли: в любом случае планета получилась бы на снимке круглой. Изображение кормовой части корабля, которую им показал кристаллиец, тоже ни о чем не говорило - кристаллиец мог наблюдать грузовик не только в момент посадки или старта, но и во время сверхскоростного полета.
В конечном счете вопрос должна была решить биология. Изыскатели Концерна снова отправились на Пикокк. Пришлось немного подождать, но ждали они не напрасно: пикоккцы, эти милые, правдивые существа, по истечении месяца очень их обрадовали, выделив из своих организмов прямые улики.
Теперь Хино и Сиода уже больше не трепетали перед своим шефом. Со спокойной совестью они вернулись на Землю. Однако на этом их приключения не кончились.
Через несколько месяцев они вынуждены были отправиться в путешествие, вызвавшее у них немалую досаду.
Выполняя условия пари, Хино и Сиоде пришлось катать на катере двух молодоженов-биолога Мари Кюри и геолога Пира Дироша. Парочка решила совместить приятное с полезным - использовать космическую прогулку для некоторых исследований по своим специальностям.
Катер вывели из ангара без ведома шефа. Хмурый, все время дувшийся Хино занял кресло первого пилота.
- А все из-за тебя, - ворчал он, косясь на Сиоду. - Я тогда совсем было поверил Мари, а ты начал разводить всякую ерундистику. Теперь приходится расхлебывать.
- Каюсь, виноват, - выдавил Сиода. - Я ведь не нарочно. Хотел теоретически обосновать вопрос и допустил ошибку…
- Ладно, чего уж теперь…
Хино не мог долго сердиться на Сиоду, тем более что не сам он все-таки разобрался в той загадке. Некоторое время он с тоской смотрел на приборы, потом заговорил серьезным тоном:
- Знаешь, о чем я подумал?.. Лоренцева формула для нас, людей, - явление таинственное. Ее ведь открыли благодаря специальным опытам, подкрепленным оригинальной теорией гениальных ученых. Интересно бы узнать мнение кристаллийцев на этот счет. Ведь они в своем обычном состоянии двигаются по законам теории относительности и наблюдают субсветовые тела…
- Для них, я думаю, здесь тоже немало таинственного… - Сиода по привычке склонил голову набок. - Они со дня рождения могут наблюдать формы, которые получаются в результате сочетания формулы Лоренца и законов оптики, иными словами, видят все в иллюзорном свете. Наверно, они считают естественным, что форма движущегося тела отличается от формы тела в состоянии покоя… Не знаю, известно ли им преобразование Лоренца. В их условиях открыть это явление и вывести соответствующее уравнение гораздо труднее, чем в наших.
- Очень возможно, - Хино кивнул. - Такое и с нами часто бывает: мелочи замечаешь сразу, а главное упускаешь…
Некоторое время он добросовестно копался в приборах, потом откинулся на спинку кресла, очевидно почувствовав отвращение к автоматике, и снова заговорил:
- До чего же противно! Делать абсолютно нечего, сиди и волей-неволей слушай сюсюканье молодоженов. Будем надеяться, что это в первый и последний раз.
Молодые сердца Хино и Сиоды начинали учащенно биться, когда они представляли себе парочку, устроившуюся в салоне катера, отделенном от рубки тонкой перегородкой. Но это было еще ничего. А вот когда они вспомнили слова невесты, сказанные жениху перед стартом, их охватило настоящее бешенство. Вот что сказала Мари, нарочито громко, чтобы все слышали:
- Знаешь, дорогой, я просто боготворю старика Эйнштейна и его теорию относительности!
Роберт Янг
Звезды зовут, мистер Китс
Хаббарду уже доводилось видеть куиджи, но хромую куиджи он встречал впервые.
Правда, если не считать ее искривленной левой лапки, она, в сущности, не отличалась от прочих птиц, выставленных на продажу. Тот же ярко-желтый хохолок и ожерелье в синюю крапинку, те же прозрачно-синие бусинки глаз и светло-зеленая грудка, так же причудливо изогнутый клюв и то же странное, нездешнее выражение. Она была около шести дюймов длиной и весила, должно быть, граммов тридцать пять.
Хаббард вдруг спохватился, что уже давно молчит. Девушка с высокой грудью, в наимоднейшем полупрозрачном платье вопросительно смотрела на него из-за прилавка.
- Что у нее с лапкой? - спросил он, откашлявшись. Девушка пожала плечами.
- Сломали во время погрузки. Мы снизили на нее цену, но все равно ее никто не купит. Покупатель желает, чтобы они были первый сорт, без всяких изъянов.
- Понятно, - сказал Хаббард. И стал вспоминать то немногое, что знал о куиджи: родом они из Куиджи, полудикого захолустья Венерианской тройственной республики; с первого или со второго раза запоминают все, что им скажешь; отзываются на сколько-нибудь знакомое слово; легко приспосабливаются к новым условиям, однако размножаются только у себя на родине, поэтому для продажи приходится доставлять их на Землю с Венеры; по счастью, они очень выносливы и выдерживают ускорение и торможение, перелет им не опасен. Перелет…
- Выходит, она была в космосе! - вырвалось у Хаббарда.
Девушка скорчила гримаску и кивнула.
- Космос - для птиц, я всегда это говорила.
От него, конечно, ждали, что он рассмеется. Он даже и попытался было. В конце концов, откуда девушке знать, что он бывший космонавт. С виду он самый обыкновенный человек средних лет, немало таких слоняется в этот февральский день по магазинам стандартных цен. И все-таки рассмеяться не удалось, хотя он старался изо всех сил.
Девушка как будто ничего не заметила.
- Интересно, почему одни только чокнутые летают к звездам, - продолжала она.
Потому что только они способны справиться с одиночеством, да и то лишь на какое-то время, - чуть не сказал Хаббард. Но вместо этого спросил:
- А что вы с ними делаете, если их никто не покупает?
- С кем, с птицами? Ну, берут бумажный мешок, накачивают туда немного природного газа… совсем немного… а потом…
- Сколько она стоит?
- Вы про хромую?
- Да.
- Значит, вы вивисектор, да?.. Шесть девяносто пять, и еще семнадцать пятьдесят за клетку.
- Я ее беру, - сказал Хаббард.
Нести клетку было неудобно, чехол то и дело сползал, и всякий раз куиджи издавал громкий писк - в аэробусе, а потом и на улице предместья все оборачивались и пялили глаза, и Хаббард чувствовал себя дурак-дураком.
Он надеялся проскользнуть в дом и подняться к себе в комнату так, чтобы сестра не углядела его покупку. Напрасная надежда. От Элис ничего не скроешь.
- Ну-ка, на что это ты выбросил свои денежки? - вопросила она, появляясь в прихожей в ту самую минуту, как он переступил порог.
Хаббард покорно обернулся и ответил:
- Это птица куиджи.
- Птица куиджи!
На лице Элис появилось то самое выражение, которое он уже давно определил как "настырно-воинственное и обиженное": она раздула ноздри, поджала губы и втянула щеки. Сорвала чехол и острым глазом впилась в клетку.
- Ну, как вам это понравится? - воскликнула Элис. - Да еще хромая!
- Но ведь это не чудовище какое-нибудь, - сказал Хаббард. - Просто птица. Совсем маленькая пичуга. Ей не нужно много места, и я позабочусь, чтобы она никому не мешала.
Элис смерила его долгим ледяным взглядом.
- Да уж постарайся! - процедила она. - Прямо не представляю, как к этому отнесется Джек. - Она круто повернулась и пошла прочь. - Ужин в шесть, - бросила она через плечо.
Он медленно поднимался по лестнице. Его охватила усталость, ощущение безысходности. Да, правильно говорят: чем дольше пробудешь в космосе, тем меньше надежды вновь найти общий язык с людьми. Космос большой, и в космосе к тебе приходят большие мысли; там читаешь книги, написанные больщими людьми. Там меняешься, становишься другим… и в конце концов даже родные начинают видеть в тебе чужака.
А ведь, право же, стараешься быть точно таким, как все, кто окружает тебя на земле. Стараешься и говорить то же, что они, и поступать так же. Даешь себе слово никогда никого не называть крабом. Но рано или поздно с языка неизбежно срывается что-нибудь непривычное для их ушей либо поступаешь не так, как у них принято, и в тебя впиваются враждебные взгляды, и всюду враждебные лица, и в конце концов неизбежно становишься отверженным. Разве можно цитировать Шекспира в обществе, чей бог - какой-то розовощекий филантроп за рулем кадиллака с крылышками? Разве можно признаться, что любишь Вагнера, когда твоя цивилизация упивается ковбойскими опереттами?
Разве можно купить хромую птицу в мире, который забыл (а быть может, никогда и не знал), что значат слова "почитай все живое".
Двадцать пять лет, думал Хаббард. Я отдал лучшие свои годы. А что получил взамен? Четыре стены, отгораживающие меня от всего мира, и жалкую пенсию, которой не хватает даже на то, чтобы сохранять чувство собственного достоинства.
И все-таки он не жалеет об этих годах; величественное, неторопливое течение звезд, непередаваемый миг, когда в поле твоего зрения вплывает новая планета - из золотого, зеленого или лазурного пятнышка превращается в шар и заслоняет собою весь космос. И прибытие, когда новый мир доверчиво приветствует тебя, возвещает о красотах - упоительных и пугающих, о неведомых горизонтах, о цивилизациях, что и во сне не снились темному человеку-крабу, который никогда не узнает вдохновения и ползает по дну глубокого океана земной атмосферы, придавленный ее миллионнотонной тяжестью.
Нет, он не жалеет об этих годах, хоть они и дорого ему дались. За все стоящее приходится платить дорогой ценой, а если у тебя не хватает смелости платить, на всю жизнь остаешься нищим. Тогда ты нищий духом и умом.
Господство духа над плотью, глубокий и чистый поток мысли: беспрепятственно проходишь по надежным коридорам знания, с трепетом вступаешь в храмы, воздвигнутые из слов; и в редкие ослепительные мгновения взору открывается звездный лик божества.
И те, другие мгновения тоже, когда душе, потрясенной одиночеством, открываются бездонные глубины ада…
Хаббард вздрогнул. И вновь медленно опустился на дно океана. Перед ним была унылая дверь его комнаты. Он неохотно взялся за ручку, повернул ее.
Напротив двери - шкаф, битком набитый старыми, очень старыми книгами. Справа - какая-то развалина, которую он искренне почитал за письменный стол, только в ящиках хранились не бумаги, не перья, не бортовой журнал, а нижнее белье, носки, рубашки и прочее снаряжение, все то, что смертный обычно наследует от предков. Кровать, узкая и жесткая, с его точки зрения именно такая, как полагается, стояла у окна, точно несгибаемый спартанец, на полу из-под края покрывала чуть выглядывали запасные башмаки.
Хаббард поставил клетку на стол, снял пальто и шляпу. Куиджи одобрительно оглядел свой новый мир, припадая на левую ногу, соскочил с жердочки и принялся клевать зерна пиви из посудинки, которая продавалась вместе с клеткой. Хаббард некоторое время наблюдал за ним, потом сообразил, что невежливо смотреть, как другой ест, даже если этот другой всего лишь птица; повесил пальто и шляпу в стенной шкаф, прошел через коридор в ванную и умылся. Когда он вернулся, куиджи уже покончил с трапезой и теперь задумчиво себя рассматривал: в клетке было и зеркальце.
- Пожалуй, пора дать тебе первый урок, - сказал Хаббард. - Поглядим, как ты справишься с Китсом. "Красота - это истина, истина есть красота - только это и ведомо вам на Земле, только это вам надобно знать".
Куиджи, склонив голову на бок, глядел на него синим глазом. Стремглав убегали секунды.
- Ладно, - сказал наконец Хаббард, - попробуем еще раз: "Красота - это истина…"
- Истина есть красота - только это и ведомо вам на Земле, только это вам надобно знать!
Хаббард отшатнулся. Слова эти сказаны были почти без выражения, довольно скрипучим голосом. Но все равно они звучали четко и ясно, и это впервые в жизни - если не считать разговоров с другими космонавтами - он слышал слова, которые не имели никакого отношения к телесным нуждам или отправлениям. Он провел ладонью по щеке - оказалось, рука слегка дрожит. Ну почему он давным-давно не догадался купить куиджи?!
- По-моему, - сказал он, - прежде чем двигаться дальше, надо дать тебе имя. Пускай будет Китс, раз уж мы с него начали. Или, пожалуй, лучше Мистер Китс, ведь надо же обозначить, какого ты пола. Конечно, я действую наобум, но мне не пришло в голову спросить в магазине, мужчина ты или женщина.
- Китс, - сказал Мистер Китс.
- Прекрасно! А теперь попробуем строчку-другую из Шелли.
(Краешком сознания Хаббард уловил, что к дому подъехала машина, слышал голоса в прихожей, но, поглощенный Мистером Китсом, не обратил на это никакого внимания.)
Скажи, звезда с крылами света,
Скажи, куда тебя влечет?
В какой пучине непроглядной
Окончишь огненный полет?
- Скажи, звезда… - начал Мистер Китс.
- Значит, это правда. Только этого не хватало в моем доме - птицы куиджи, которая декламирует стихи!
Хаббард нехотя обернулся. На пороге стоял его зять. Обычно Хаббард запирал дверь. А сегодня забыл.
- Да, - сказал Хаббард. - Она декламирует стихи. Разве это запрещено законом?
- …с крылами света… - продолжал Мистер Китс.
Джек помотал головой. Ему было тридцать пять, выглядел он на все сорок, а соображения - как у пятнадцатилетнего.
- Нет, не запрещено, - сказал он. - А надо бы запретить.
- Скажи, куда тебя влечет?..
- Не согласен, - сказал Хаббард.
- В какой пучине непроглядной…
- И еще нужен бы закон, чтобы запрещалось приносить их в дома, где живут люди.
- Окончишь огненный полет?
- Ты что, хочешь сказать, что мне нельзя держать ее у себя?
- Не совсем так. Но предупреждаю, держи ее от меня подальше! Сам знаешь, они носители микробов.
- Ты тоже, - сказал Хаббард. Он не хотел этого говорить, но не удержался.
Джек раздул ноздри, поджал губы и втянул щеки. Забавно, подумал Хаббард, после двенадцати лет совместной жизни у мужа и жены становится совершенно одинаковое выражение лица.
- Держи ее подальше от меня, вот и все! И от детей тоже. Я не желаю, чтобы она отравляла их мозги трескучей болтовней, которой ты ее учишь!
- Можешь не волноваться, я буду держать ее подальше от детей.
- Мне уйти, что ли?
- Да.
Джек так хлопнул дверью, что в комнате все задрожало. Мистер Китс чуть не проскочил меж прутьев клетки. Хаббард в бешенстве кинулся было из комнаты.
Но сразу остановился. Стоит ли давать им тот самый повод, которого они только и ждут, чтобы выставить его из дому? Пенсия у него ничтожная, с нею никуда не переселишься - разве что в Заброшенные дома, - а наниматься куда попало на работу просто ради денег - это не по нем. Рано или поздно он неминуемо выдаст себя перед сослуживцами, как случалось с ним всегда и везде, и либо оговором и напраслиной, либо насмешками его все равно выживут с работы.
С тяжелым сердцем он шагнул назад, в комнату. Мистер Китс уже немного успокоился, но его бледно-зеленая грудка все еще поднималась и опускалась слишком часто. Хаббард склонился над клеткой.