Премьера стала событием, это да, но каждая моя новая роль была сопряжена с какой-то проблемой. Когда мне дали Аннабеллу в пьесе Джона Форда"Жаль, что она блудница", положение сделалось совсем уж невыносимым. Ухажеры (не только люди, иные тоже) бегали за мной по всему кампусу. После финального падения занавеса они никуда не ушли, и стало предельно ясно, что с драмой пора завязывать. Не зная и не желая знать, сколько в моей игре от магии, я сделала короткую стрижку, а топы и юбки-клеш сменила на униформу будущего юриста: черные водолазки, защитного цвета брюки и ботинки на низком каблуке. Избыток энергии я вымещала в спорт.
После театрального я стала искать профессию, не уступающую ни пяди колдовским генам. Для математики мне недоставало точности и терпения, на биологии я ни один опыт не довела до конца.
В конце второго курса канцелярия потребовала, чтобы я наконец выбрала что-нибудь, если не хочу задержаться на пятый год - и тут благодаря летней английской программе мне подвернулась возможность уйти еще дальше от всего бишоповского. Я влюбилась в Оксфорд, в утренний свет его тихих улиц. Курс истории включал в себя жизнеописания королей с королевами, и единственные слышные мне голоса доносились из книг, написанных в шестнадцатом-семнадцатом веке. Их вполне можно было приписать величию английской литературы. А лучше всего было то, что никто здесь меня не знал, и никакие ведьмы, если они даже присутствовали тем летом в городе, не приставали ко мне. Вернувшись домой, я выбрала историю своей специальностью, прошла все полагающиеся курсы в рекордное время и в двадцать лет окончила колледж с отличием.
Взявшись писать докторскую, я из всех возможных вариантов предпочла Оксфорд. Темой моих исследований стал период, когда наука начала вытеснять магию, и астрология вкупе с охотой за ведьмами понемногу уступала законам Ньютона. Поиск рационального и отказ от сверхъестественного, характерные для того времени, отражали мою внутреннюю борьбу. Черта, проведенная мной между собственными разумом и наследственностью, стала еще отчетливее.
Тетя Сара фыркнула, услышав, что предметом моей диссертации будут химики семнадцатого столетия. Ярко-рыжие волосы служили хорошей вывеской ее буйному нраву и острому языку. Будучи ведьмой прямой и здравомыслящей, она завладевала аудиторией, как только входила. Мэдисонское общество призывало ее на помощь в случае больших и малых городских кризисов. Наши с ней отношения сильно улучшились, когда она перестала потчевать меня ежедневными наблюдениями по части слабости и непостоянства людской натуры.
Впрочем, она и за сотни миль не преминула мне сообщить о смехотворности моих попыток отречься от магии.
"Эта наука в свое время называлась у нас алхимией, и магии в ней было хоть отбавляй".
"Неправда, - горячо возразила я, стремясь доказать ей, что интерес в этом деле у меня чисто научный. - Сила алхимии в экспериментах, а не в поисках волшебного эликсира, превращающего свинец в золото и делающего человека бессмертным".
"Как скажешь - но ты, желая сойти за человека, выбрала странный путь".
Получив степень, я стала активно бороться за место в Йеле, более английском, чем сама Англия. Меня предупреждали, что успеха я вряд ли добьюсь, но я накатала две книжки, получила кучу премий, заработала несколько грантов и пробилась-таки, куда мечтала.
Что еще важнее, ни один человек на факультете, даже специалисты по раннеамериканской истории, не связывали моей фамилии с первой женщиной, казненной за колдовство в Сейлеме в 1692 году. Защищая заработанную тяжким трудом автономию, я с корнем удалила магию из своей жизни. Без исключений, конечно, не обходилось: пришлось, например, использовать одно из Сариных заклинаний, когда стиральная машина чуть не затопила мою квартиру на Вустер-сквер. Нет совершенства в природе.
Вспомнив об этой своей погрешности, я затаила дыхание, взяла рукопись обеими руками и положила в лоток, предназначенный для работы с редкими книгами. Решение было принято: отнестись к рукописи "Ашмол-782" как серьезный ученый. Описать ее содержание, игнорируя жжение в пальцах и странный запах. После этого, я со всей профессиональной объективностью рассмотрю вопрос, стоит заниматься этой книгой далее или нет. Дрожащими руками я расстегнула медные застежки на переплете.
Книга тихонько вздохнула.
Я оглянулась через плечо. В зале по-прежнему было пусто и тихо, только часы в углу тикали.
Не собираясь упоминать о таинственном вздохе, я открыла новый файл в своем ноутбуке. Знакомое действие, совершаемое мной в сотый, если не в тысячный раз, успокаивало не меньше, чем галочки в книжном списке. Я напечатала номер, заглавие, подробно описала размер и фактуру переплета.
Оставалось только открыть фолиант.
Переплет, несмотря на откинутые застежки, сопротивлялся, точно приклеенный. Тихо выругавшись, я приложила к нему ладонь, чтобы он мог со мной познакомиться. Класть руку на книгу - еще не магия. После привычного покалывания, сходного с ощущением, какое бывает при взгляде кого-то из ведьм, книга перестала напрягаться и раскрылась легко.
Первый лист был чистым. На втором, пергаментном, рукой Ашмола было проставлено "Антропология, или Описание двух начал Человека". Его круглые буквы были знакомы мне, как собственный почерк. "Анатомического и психического" добавили позже, карандашом. Этот почерк я тоже знала, но пока не могла определить, чей он. Потрогать надпись значило бы нарушить библиотечные правила, да и как задокументируешь добытую таким путем информацию? Я внесла в компьютер "чернила и карандаш, разный почерк", а также предполагаемые даты обеих надписей.
Эта пергаментная страница, необычайно тяжелая, как раз и была источником волновавшего меня запаха. От нее пахло не просто древностью, но чем-то мускусным, обветшалым, трудноопределимым. Следующие три страницы, как я сразу заметила, были вырезаны.
Ну, тут по крайней мере ничего трудного. "Не менее трех листов удалено с помощью линейки и бритвы", - набила я и заглянула под корешок, но не сумела определить, на месте ли остальные страницы. При этом я уткнулась в пергамент чуть ли не носом, особенно остро почувствовав его силу и аромат.
Сразу после вырезанных страниц шла иллюстрация - младенец женского пола в стеклянном сосуде. В одной ручонке серебряная роза, в другой золотая. На ногах крылышки, с длинных черных волос падают красные капли. Чернильная, с сильным нажимом подпись объясняла, что это философское дитя, аллегорическое изображение важнейшей стадии в создании философского камня - химической субстанции, приносящей владельцу здоровье, богатство и мудрость.
Яркие краски на удивление хорошо сохранились - художники тех времен подмешивали в них толченые камни, в том числе драгоценные, - а рисунок делал подлинный мастер. Я подсунула под себя руки, борясь с искушением прикоснуться к нему.
В деталях художник, несмотря на весь свой талант, явно ошибся. Горло сосуда должно быть направлено вверх, а не вниз, самого же ребенка полагалось бы нарисовать наполовину черным, наполовину белым в знак того, что это гермафродит. Философское дитя всегда изображали с мужскими гениталиями и женской грудью - или, на худой конец, с двумя головами.
По алхимическим иллюстрациям, аллегорическим и крайне замысловатым, я пыталась понять, систематизировали ли алхимики свои наблюдения в дни, когда периодической таблицы элементов еще не существовало. Луна, к примеру, почти всегда представляла серебро, солнце - золото. Химическое соединение того и другого изображалось как брачный союз. Позднее картинки уступили место словам, а слова, в свою очередь, химическим формулам.
Эта конкретная рукопись вызывала сомнения в том, что алхимиками руководила хоть какая-то логика. В каждой иллюстрации содержалось не меньше одной крупной ошибки, а сопроводительный текст, могущий внести ясность, отсутствовал.
В поисках хоть чего-нибудь совпадающего с моими познаниями я повернула лампу, сфокусировав свет. Кажется, тут видны следы букв?
С величайшей осторожностью я перевернула страницу и увидела слова, сотни слов, различимых только при хорошем освещении и правильном ракурсе.
Вот так-так!
Выходит, мой "Ашмол-782" - палимпсест, рукопись внутри рукописи. Когда-то писцы за недостатком пергамента тщательно смывали старые книги и записывали новый текст на освободившемся месте. Вернуть жизнь старым призрачным строчкам могли только ультрафиолетовые лучи.
Эту рукопись, однако, никакой ультрафиолет не взял бы: ее не смыли, а спрятали каким-то магическим способом. Но кому могло понадобиться заколдовывать алхимический текст, который и без того очень трудно расшифровать даже специалистам?
Отвлекшись от мельтешащих нечитабельных букв, я записала в компьютере: "Сплошные загадки. Заголовки пятнадцатого - семнадцатого веков, изображения большей частью пятнадцатого (источники, возможно, и старше?). Бумажные и пергаментные листы перемешаны. Чернила черные и цветные, последние необычайно высокого качества. Иллюстрации хорошо выполнены, но многие детали неправильны или отсутствуют вовсе. Они изображают создание философского камня и алхимические концепции: сотворение, смерть, воскрешение и трансмутацию. Ошибочная копия более раннего манускрипта? Одна аномалия на другой".
Мои пальцы застыли на клавишах.
Если новая информация расходится с уже имеющимся массивом данных, ученые либо отбрасывают это новое, угрожающее взлелеянным ими теориям, либо фокусируются на разгадке тайны как лазер. Я скорее всего выбрала бы второй вариант, но магическая природа книги склоняла к первому.
В случае колебаний ученые обычно откладывают решение.
"К этой книге, возможно, придется вернуться еще раз", - трусливо допечатала я и осторожно закрыла том. Магия продолжала жужжать внутри, особенно возле застежек.
Ну, хоть закрыла без проблем… уже хорошо. Меня тянуло погладить кожу, но я удержалась, как раньше удерживалась от прикосновения к иллюстрациям. Нельзя претендовать на большее, чем может узнать из этой книги обычный историк.
Тетя Сара всегда говорила, что магия - это дар. Если так, то я соединена невидимыми нитями со всеми прежними ведьмами Бишоп. За то, чтобы вступить в свои наследственные права и овладеть сокровенным ведьминским ремеслом, каждый платит определенную цену. Раскрыв "Ашмол-782", я разрушила стену между мной-ведьмой и мной-ученым, но теперь снова вернулась за барьер и твердо намеревалась остаться на немагической его стороне.
Я закрыла компьютер, собрала бумаги, уложила книги в стопку, поместив "Ашмол-782" в самый низ. Джиллиан, к счастью, на месте не было, хотя ее стол остался неубранным - решила, вероятно, поработать еще и вышла на чашку кофе.
- Закончила уже? - спросил Шон.
- Не совсем. Три верхних хотела бы оставить на понедельник.
- А четвертую?
- С ней все. - Я подвинула к нему стопку книг. - Можешь отправлять обратно в хранилище.
Шон положил книгу сверху на весь прочий возврат и проводил меня к лестнице. За спиной у меня включился конвейер, уносящий загадочный том в недра библиотеки.
Я чуть было не остановила Шона, но в последний момент удержалась.
У самого выхода на улицу воздух сгустился, как будто библиотека не хотела меня отпускать. Сгустился и замерцал, словно страницы колдовской книги. Меня пробрала невольная дрожь, волоски на руках поднялись дыбом. Здесь только что произошло какое-то волшебство.
Я повернулась было опять к читальному залу Герцога Хамфри, но устояла и решительно вышла вон, сказав себе: пустяки.
Ты уверена? - шепнул долго подавляемый голос.
ГЛАВА 2
Оксфордские колокола прозвонили семь раз. В эту пору года темнело быстрее, чем летом, но сумерки еще медлили. Библиотечные фонари, зажженные всего полчаса назад, расплывались в них золотыми лужицами.
Двадцать первое сентября. Ведьмы всего мира сейчас празднуют канун осеннего равноденствия, встречая Мейбон и грядущую зимнюю тьму, но оксфордским придется обойтись без меня. Мне в самом деле предстояло выступить на одной важной конференции в будущем месяце, и не написанный до сих пор доклад начинал меня беспокоить.
При мысли о пирующих где-то ведьмах у меня заурчало в желудке. Я сидела в библиотеке с утра, с половины десятого, и только раз прервалась на ленч.
Шон сегодня не работал, книги выдавала какая-то новенькая. Когда я заказала особенно ветхую единицу хранения, она стала предлагать мне взамен микрофильм. Заведующий, мистер Джонсон, услышав это, счел нужным вмешаться.
- Извините, доктор Бишоп, - торопливо заговорил он, поправляя очки в тяжелой темной оправе. - Если вам нужен этот манускрипт, мы будем счастливы вам его предоставить. - Требуемое он доставил мне лично, продолжая извиняться: "Новые сотрудники, вы же знаете…" Польщенная его отношением к моей ученой персоне, я весь день провела за чтением.
Только вечером я сняла кольца-грузики с верхних углов рукописи и закрыла ее, довольная, что хорошо поработала. Весь уик-энд после своего столкновения с заколдованным фолиантом я занималась нормальными повседневными делами и алхимии не касалась. Заполняла компенсационные формы, платила по счетам, писала рекомендательные письма, даже рецензию наконец добила. Перемежалось это стиркой, многочисленными чашками чая и попытками воплотить в жизнь рецепты из кулинарных программ Би-би-си.
Сегодня, начав с утра пораньше, я старалась сосредоточиться на текущей работе и не вспоминать о загадочном палимпсесте со странными иллюстрациями. По мере выполнения того, что я наметила на день, у меня возникли четыре вопроса, третий из которых был самым легким. Ответ на него содержался в "Ноутс энд квайериз", занимавших один из книжных шкафов. Я встала, решив перед уходом поставить еще одну галочку в своем списке.
Чтобы взять что-то с верхних полок отделения Селден-Энд, следовало подняться на антресоли. Подшивками в клеенчатых переплетах никто, похоже, не пользовался, кроме меня и одного пожилого преподавателя литературы из колледжа Магдалины. Отыскав нужный том, я выругалась, поскольку дотянуться до него не могла.
Мне послышался чей-то смех, хотя за столом в дальнем конце антресолей никого не было. Ну вот, снова мне что-то чудится. Оксфорд был все еще пуст; все университетские ушли около часа назад, чтобы пропустить перед обедом стаканчик бесплатного шерри в профессорской гостиной своего колледжа. Джиллиан - и та ушла по случаю праздника, повторив свое приглашение и покосившись на стопку заказанных мною книг.
Стремянки в поле зрения не обнаружилось - обычное дело для Бодли. На то, чтоб отыскать ее внизу и втащить наверх, ушло бы добрых пятнадцать минут. Ну что ж… в пятницу я, правда, держала в руках колдовскую книгу, но больше никакого чародейства не сотворила. И кто меня здесь увидит?
Резонно, казалось бы, но все же как-то не по себе. Собственные правила я нарушала нечасто и вела счет всем случаям, вынуждавшим меня обращаться к магий. За год это будет уже пятый раз, включая забарахлившую стиральную машину и "Ашмол-782". Допустимо для конца сентября, однако у меня бывали и лучшие показатели.
Вздохнув, я подставила руку и вообразила, что снимаю подшивку с полки.
Девятнадцатый том "Ноутс энд квайериз" накренился, шлепнулся мне на ладонь и открылся на нужной странице.
На все про все ушло три секунды. Я перевела дух, избавляясь от чувства вины, и ощутила между лопатками два ледяных пятна.
Свидетель моего преступления был явно не человек.
Взгляд чародея вызывает у другого чародея щекотку, но планету с людьми делят не одни чародеи. Есть демоны - артистические натуры, скользящие по канату между безумием и гениальностью. "Рок-звезды и серийные убийцы" - так отзывается о них моя тетя. Есть вампиры - если они не убьют вас сразу, то заворожат своей красотой.
Взгляд демона я ощущаю как легкий, будоражащий нервы поцелуй, взгляд вампира жжет холодом.
Перебрав в уме читателей Герцога Хамфри, я вспомнила одного вампира - красавца монаха, любовно листавшего средневековые служебники и молитвенники. В отделы редких книг вампиров, как правило, гонят тщеславие и ностальгия - ведьмы и демоны там встречаются куда чаще. Взять хоть Джиллиан Чемберлен, изучающую свои папирусы через лупу. А в музыкальном зале я видела сразу двух демонов - оба подняли головы, когда я проходила мимо них к Блэкуэллу, чаю попить. Один попросил принести ему кофе с молоком, что красноречиво свидетельствовало о глубине его погружения в очередное безумство.
Но сейчас за мной наблюдал вампир.
Я уже сталкивалась с ними по роду своей деятельности: вампиры часто идут в науку, ведь им спешить некуда - они могут исследовать проблему несколько веков кряду, и разве что ближайшие сотрудники способны их распознать.
В наши дни их интересуют в основном ускорители элементарных частиц, расшифровка генома и молекулярная биология, а раньше они занимались сплошь алхимией, анатомией и электричеством. Если какая-нибудь теория требовала человеческой крови или обещала раскрыть тайны вселенной, без вампира там точно не обходилось.
Крепко сжимая злополучные "Ноутс энд квайериз", я обернулась лицом к наблюдателю. Он стоял внизу, напротив меня, около справочников по палеографии, прислонившись к одной из стройных деревянных колонн галереи. В руках у него был труд Дженет Робертс "Путеводитель по рукописным шрифтам английского языка до 1500 года".
Его я видела впервые, но почему-то была уверена, что древние рукописи он читает вполне свободно и без пособий.
По телесериалам и книжкам в мягкой обложке все знают, как красивы вампиры, но увидеть кого-то из них вживую - совсем другое. Фигура словно изваяна резцом искусного скульптора, движения как в балете, музыка в каждом слове. Глаза притягивают - именно так они ловят свою добычу. Долгий взгляд, несколько тихих слов, прикосновение, и вы становитесь закуской вампира.
Все это, однако, я знала только в теории, от которой вряд ли мог быть какой-то прок при реальной встрече в Бодлианской библиотеке.
Единственный вампир, с которым я более или менее близко общалась, работал на швейцарском ускорителе элементарных частиц. Джереми, голубоглазый блондин с заразительным смехом. Переспав со всем Женевским кантоном, он принялся за Лозанну. Я старалась не задумываться, что он делает с этими женщинами после того, и упорно отвергала его настойчивые предложения пойти выпить. Джереми я всегда принимала за типичного представителя его вида, но по сравнению с тем, кто стоял перед мной сейчас, он казался неуклюжим молокососом.
Этот, учитывая даже, что я смотрела на него с галереи, был значительно выше шести футов. Широкие плечи, узкие бедра, стройные мускулистые ноги. Кисти рук поражали своим изяществом - даже странно было, что они принадлежат такому атлету.
Я смотрела на него, а он на меня. Глаза, казавшиеся на расстоянии черными, сидели под такими же черными густыми бровями, одна из которых была вопросительно выгнута. Надбровные дуги смыкались с высокими скулами. Единственной мягкой чертой на этом безупречно правильном лице был большой рот, такой же неуместный, как и тонкие пальцы.