Рецидив. Модное слово для обозначения компульсивных девушек. Как наркомания, только еще более странное, более саморазрушительное, поведение. Быть наркоманом, по крайней мере, в кайф. Кто, черт возьми, выбирает жизнь в темных квартирах с обгаженными подгузниками, питанием быстрого приготовления и бессонницей на годы вперед?
Размножение – это анахронизм, ритуальная пытка из 21 века, в которой мы больше не нуждаемся. Но эти девицы снова и снова пытаются повернуть время вспять и щенятся, их крохотные, как у ящерицы, мозги заставляют распространять свою ДНК. И каждый год то там, то здесь проявляются новые отрыжки размножения, конвульсии вида, пытающегося перезапустить эволюционную гонку, как будто бы мы уже не вышли из нее победителями.
Я сижу в своей патрульной машине и стучу по клавиатуре, пролистывая каталоги, пробираясь сквозь рекламу, ключевые слова и настройки поиска, пытаясь поймать нечто всегда неуловимое, неважно, как бы я ни старался.
"Динозавр". "Игрушки". "Плюшевые звери". Ничего. Никто не торгует ничем, похожим на того динозавра. А мне нынче уже довелось столкнуться с двумя.
Через крышу моей машины прыгают обезьяны. Одна из них приземляется на передний отбойник машины и смотрит на меня широко раскрытыми желтыми глазами до тех пор, пока другая обезьяна не запрыгивает на нее и они обе падают вниз с лепесткообразной нависающей над бездной площадки из трубчатого наноуглерода, на которой я припарковался. Небольшие стаи этих обезьян скрываются в развалинах пригорода где-то далеко внизу. Я помню времена, когда в этих местах была тундра. Давно это было. Я слышал от спецов в области снижения уровня углекислого газа в атмосфере о восстановлении климата и создании новых полярных шапок, но это очень медленный процесс, скорее всего, счет пойдет на столетия. Если не брать в расчет вероятность того, что меня могут пристрелить спятившая мамаша или наркоман, я увижу, как это произойдет. Но пока здесь мартышки и джунгли.
Сорок восемь часов на вызовах и еще две зачистки. Элис хочет, чтобы я взял выходной и пошалил с ней, но я не могу. Я живу теперь на перкодане. Она довольна своей работой и целый день желает моего внимания. Ранее мы уже были вместе. Лежали вместе, наслаждаясь тишиной, друг другом и тем, что можно просто быть вместе и ничего не делать. Есть что-то чудесное в покое, безмолвии и морском бризе, колеблющем занавески на балконе.
Мне следовало бы вернуться домой. Где-то через неделю она снова начнет беспокоиться, сомневаться в себе, подстегивать себя к более упорным и продолжительным занятиям – слушать, чувствовать и погружаться в музыку, которая для кого-то, кроме нее самой, настолько сложна, что, скорее, напоминала бы теорию хаоса. Но в реальности, у нее есть время. Всё время в мире, и я счастлив от того факта, что пятнадцать лет – это совсем немного для того, чтобы подготовиться для чего-то столь же трогательно-прекрасного, как то, что сделали они с Телого.
Я хочу провести это время с ней, разделить с ней ее счастье. Но я не хочу возвращаться и спать под взглядом этого динозавра. Не могу.
Я звоню ей из машины.
- Элис?
Она смотрит на меня с экрана приборной панели.
- Ты домой едешь? Я могла бы встретиться с тобой за ужином.
- Ты не знаешь, где Мария взяла ту игрушку-динозавра?
Она жмет плечами.
- Может, в одном из магазинчиков на Пролете. А что?
- Просто… – я замешкался. – Не могла бы ты сходить принести его?
- Зачем? Почему бы нам лучше не повеселиться? Я в отпуске, недавно получила свой реджу и мне так хорошо! И если ты хочешь увидеть моего динозавра, то почему ты не приедешь домой и не посмотришь на него?
- Элис, пожалуйста.
Нахмурясь, она исчезает с экрана. Через несколько минут она возвращается, держа игрушку перед камерой и тыча ею мне в лицо. Я чувствую, как участился мой пульс. В патрульной машине свежо, но меня прошибает пот, когда я вижу динозавра на экране. Я прочищаю горло.
- Что написано на ярлыке?
Насупясь, она переворачивает тварь, пробегая пальцами по игрушечному меху, и демонстрирует ярлык в камеру. Изображение нечеткое, но затем камера фокусируется и вот, ясно и четко: "Коллекционные предметы Ипсвича".
Как я и предполагал, это вовсе не игрушка.
Женщина, которая заведует "Коллекционными предметами", наверное, самая старая из всех реджувеналов, которых я когда-либо встречал. Морщины на ее лице выглядят настолько похожими на пластик, что невозможно сказать, настоящее ли это лицо или маска. Ее глаза – как запавшие маленькие синие угольки, а глядя на ее белые волосы, я думаю о свадебной фате из белого шелка. Ей, должно быть, были все девяносто, когда грянуло время реджу.
Несмотря на название, "Коллекционные предметы Ипсвича"заполнены именно игрушками: с полок таращатся куклы с разными лицами, формами тела и цветом волос на голове, некоторые из них мягкие, некоторые выполнены из твердого яркого пластика; игрушечные поезда, едущие по миниатюрным путям и выплевывающие пар из крохотных труб; фигурки героев древних фильмов и комиксов, застывшие в геройских позах: Супермэн, Дельфина, Рекс Мутинус. И – под стеллажом с вырезанными из дерева машинками – корзина, полная мягких игрушек-динозавров – и зеленых, и синих, и красных. Тираннозавр Рекс. Птеродактиль. Бронтозавр.
- У меня есть еще несколько стегозавров в подсобке.
Я вздрагиваю и поднимаю взгляд. Старуха наблюдает за мной из-за прилавка, изучает меня своими пронзительными синими глазами, как старый морщинистый гриф осматривает падаль.
Я выбираю бронтозавра и держу его за шею.
- Нет, этот подойдет.
Звенит дверной колокольчик. Раздвигаются двери магазина, и в них нерешительно входит женщина. Ее волосы собраны в пучок на затылке, а на лице нет никакого макияжа, и я даже раньше, чем она полностью проходит через двери, понимаю, что это одна из них. Мамаша.
Она прекратила принимать реджу недавно: выглядит по-прежнему свежей и молодой, несмотря на полноватость, которая появляется вместе с детьми. Но даже без баек об ужасах отказа от реджу, я понимаю, что она с собой сотворила. У нее усталый вид человека, находящегося в состоянии войны с целым миром. Ни один из нас не выглядит так и не имеет такого вот взгляда. Даже наркоманы имеют менее затравленный вид. Она пытается продолжать играть роль человека, которым она была прежде – роль актрисы или финансиста, программиста или биолога, официантки или кого-то еще, одевая одежду из своей прежней жизни, которая раньше сидела идеально, а сейчас не сидит, заставляя себя выглядеть как человек, который выходит на улицу без страха – и не преуспевая в этом.
Я замечаю пятно у нее на плече, пока она бродит между стеллажами. Оно маленькое, но сразу бросается в глаза, если знать, что ищешь: черточка зеленого цвета на кремовой блузке. Одна из вещей, которая никогда не случается ни с кем, кроме женщин с детьми. Ей не удается скрыть это, как бы сильно она ни старалась.
"Коллекционные предметы Ипсвича" и другие лавочки подобного рода – ловушка для таких, кроличья нора, ведущая в страну незаконного материнства, пятен от раздавленного гороха, звуконепроницаемых стен и тайных вылазок наружу, чтобы пополнить припасы и выжить. И если я буду достаточно долго стоять здесь, держа своего волшебного бронтозавра за шею, я смогу полностью погрузиться в эту реальность и увидеть, как наши миры накладываются друг на друга, смотреть на это странным двойным зрением – своим и тех женщин, которые научились превращать ящик от комода в колыбель и знают, как свернуть и скрепить булавками футболку, чтобы получился подгузник, а также знают, что "коллекционные предметы" – это детские игрушки.
Проскользнув к стеллажам с игрушечными поездами, она выбирает один и ставит на его прилавок. Это яркая штуковина из дерева, вагончики все разного цвета и соединены друг с другом при помощи магнитов.
- О, да, это милая вещица. Мои внуки играли с такими же поездами, когда им было чуть больше года, – говорит старуха, взяв поезд в руки.
Мамаша ничего не отвечает, протянув лишь запястье, чтобы получить сдачу и смотря на поезд. Ее пальцы нервно теребят сине-желтый локомотив.
Я подхожу к прилавку.
- Готов поспорить, вы много таких продали.
Мамаша дергается. Секунду мне кажется, что она вот-вот бросится бежать, но она остается на месте.
Глаза старухи поворачиваются в мою сторону. Невероятно осведомленные глубоко запавшие синие ядра.
- Немного и не сейчас. Сейчас немногие увлекаются коллекционированием такого рода вещей. Не сейчас.
Расчет произведен. Женщина, не оборачиваясь, выметается из магазина. Я смотрю, как она уходит.
- Сорок семь за этого динозавра, если берете, – говорит старуха таким тоном, будто уже знает, что не беру.
Я же не коллекционер.
Ночь. Новые схватки с незаконным материнством. Младенцы – повсюду, выскакивают, как поганки после дождя. Я больше не могу продолжать это делать. Мне даже пришлось покинуть место последнего вызова, прежде чем прибудет команда зачистки. Прервал цепь доказательств, но что мне поделать, если всюду, куда бы я ни пришел, мир детей вспарывает реальность вокруг меня. И дыни, и гороховые стручки, и плодородные матки открываются и изрыгают младенцев на землю. Мы тонем в младенцах. Джунгли, кажется, просто кипят от них – от женщин, прячущихся в чаще пригородов, и, когда я пулей лечу вдоль линий маглайна по своим кровавым поручениям, джунгли тянутся ко мне снизу своими извивающимися побегами.
Адрес той мамаши – на дисплее моей патрульной машины. Сейчас она прячется. Вернулась в свою кроличью нору. Задраила люк над головой и затаилась со своим потомством, воссоединенная с подпольем женщин, решивших скопом убить себя ради того, чтобы иметь возможность ощениться. Вернулась в духоту запертых дверей и обгаженных подгузников, в сообщество матерей, дарящих наборы поездов маленьким созданиям, которые играют с ними – вместо того, чтобы ставить на прикроватный столик и заставлять тебя смотреть на них каждый чертов день.
Женщина-коллекционер. Я удерживаюсь от того, чтобы напасть на нее. Мне кажется, что это будет нечестно. Я должен выждать, когда она совершит свою ошибку, прежде чем шлепнуть ее детей. Но осознание того, что она там, приятно щекочет мои мысли, я снова и снова ловлю себя на том, что тянусь к клавиатуре и начинаю вводить ее адрес в навигаторе.
Но вот приходит очередной вызов, очередная зачистка, и я позволяю себе притвориться, что не знаю о ней, что не проникал в ее норку-укрытие и не могу теперь заглянуть к ней, когда пожелаю. Женщина, о которой мы не знаем – пока еще. Женщина, которая не допустила ошибки – пока еще. Вместо этого я несусь по рельсам на очередной вызов, прорезаясь сквозь верхние ярусы джунглей в тех местах, где они охватили линию, рвусь вершить судьбы женщин, которые были менее удачливы и умны, чем та, которой нравится коллекционировать. Они удерживали меня какое-то время, но в конце, припаркованный над морским берегом, слыша визгливые крики обезьян из джунглей и капли дождя, шпаклюющие ветровое стекло, я вбиваю адрес коллекционерши.
Я просто проеду мимо.
Должно быть, это был богатый дом – во времена до начала изоляции парниковых газов. До того, как мы все забрались высоко в сияющий воздух спиралей и суперкластеров. Но сейчас он существует на самом краю того, что осталось от пригородов. Я удивлюсь, если в доме до сих пор есть электричество и работают любые другие сервисы. Со всех сторон его окружают, охватывают джунгли. Дорога к дому, вдали от маглайнов и служебных магистралей, вся разломана, продырявлена и завалена вторгшимися на нее деревьями. Она умна. Она так близко к диким джунглям, как это только возможно для жизни. Дальше – только путаница теней и зеленая тьма. Обезьяны улепётывают прочь от света, распыляемого во тьму моими фарами. Другие дома вокруг нее уже давно покинуты. Со дня на день они полностью прекратят обслуживать весь этот район, и он зарастет, окончательно поглотится джунглями через пару ближайших лет, когда будут задействованы последние спирали.
Я некоторое время сижу напротив дома и рассматриваю его. Она умна, живя на отшибе. Нет соседей, которые могли бы услышать детский рёв. Но, если подумать, она могла бы быть поумней и уйти в джунгли совсем, и жить там с мартышками, которые тоже не в состоянии удержаться от того, чтобы не плодиться. Похоже, в конце концов, даже эти сумасшедшие дамочки остаются людьми: они не могут покинуть цивилизованный мир. Или просто не знают, как это сделать.
Я выхожу из машины, вынимаю мой "Грейндж" и бью ногой в дверь.
Когда я вламываюсь внутрь, она поднимает взгляд со своего места за кухонным столом. Она даже не удивлена, а лишь выглядит немного поникшей, вот и все. Как будто она всё это время знала, что так произойдет. Умная попалась, как я и говорил.
Из другой комнаты вбегает ребенок, привлеченный произведенным мною шумом. Маленькое кучерявое существо, волосы у которого отросли такие же длинные, как у нее, оно останавливается и пялится на меня. Мы пялимся друг на друга, затем оно поворачивается к матери и карабкается к ней на колени.
- Что-ж, давайте. Сделайте это. – Женщина закрывает глаза.
Я навожу мой "Грейндж", мое 12-миллиметровое ручное орудие. Прицеливаюсь в детеныша. Дамочка обвивает его своими руками. Не получится чисто выстрелить – я прострелю ребенка насквозь и завалю мамашу. Я пытаюсь выбрать другой ракурс, безрезультатно.
- Чего вы ждете? – она открывает глаза и смотрит на меня.
Мы какое-то время пялимся друг на друга.
- Я видел вас в магазине игрушек. Пару дней назад.
Она снова закрывает глаза, покаянно, сожалея о своей ошибке. Ребенка она не выпускает из рук. Я мог бы просто забрать его из ее рук, бросить на пол и пристрелить. Но я не делаю этого. Ее глаза по прежнему закрыты.
- Почему вы делаете это? – спрашиваю я.
Ее глаза снова раскрыты. Она сбита с толку. Я ломаю сценарий, который она прокручивала у себя в голове, наверное, тысячу раз – должна была это делать. Должна была подозревать, что этот день придет однажды. Но вот я здесь, совсем один, и ее ребенок еще не мертв. А я продолжаю задавать ей вопросы.
- Почему вы продолжаете заводить детей?
Она просто таращится на меня. Ребенок извивается на ней и пытается начать кормиться. Она немного приподнимает блузу, и детеныш ныряет под нее. Я вижу свисающие округлости грудей дамочки, эти тяжелые раскачивающиеся молочные железы, на вид гораздо более крупные, чем я помню их по магазину, когда они были скрыты под бюстгальтером и блузкой. Они висят, а детеныш сосет их. Женщина просто таращится на меня. Она на своего рода автопилоте, кормя детеныша последним обедом.
Я снимаю шляпу, кладу ее на стол и сажусь. Кладу на стол и "Грейндж". Просто мне кажется не слишком правильным разносить на куски сосунка во время его кормления грудью. Я достаю сигарету и закуриваю. Делаю затяжку. Женщина смотрит на меня, как смотрят на хищника. Я делаю еще одну затяжку и предлагаю ей сигарету.
- Будете?
- Нет. – дергает она головой в сторону детеныша.
- Ах, верно, – киваю я и ухмыляюсь. – Вредно для новых легких. Я слышал однажды об этом. Не помню, где и когда.
- Чего вы ждете? – Она смотрит на меня.
Я опускаю взгляд на свой пистолет, лежащий на столе. Тяжелый механизм из стали, оружие-монстр. 12-миллиметровое ручное безоткатное орудие "Грейндж", стандартный выпуск. Останавливает обезумевшего наркомана с ходу. Разносит ему чертово сердце, если стрелять правильно. А младенца – буквально распыляет.
- Вы прекращаете принимать реджу, чтобы завести ребенка, верно?
- Это просто консервант, – жмет она плечами. – Они не должны так поступать из-за реджу.
- Но иначе у нас будет чертова проблема с популяцией, разве нет?
Она опять жмет плечами.
Пушка лежит на столе между нами. Ее взгляд скользит от пушки ко мне и снова к пушке. Я затягиваюсь сигаретой. Я могу сказать, о чем она думает, глядя на это старое стальное ручное орудие, лежащее на ее столе. Ей, конечно, не дотянуться до пушки, но она в отчаянии, так что для нее это расстояние может быть гораздо, гораздо ближе. Почти в пределах досягаемости. Почти.
Ее взгляд возвращается ко мне.
- Почему вы просто не покончите с этим?
Теперь моя очередь пожимать плечами. На самом деле, у меня нет ответа. Мне следовало бы сделать снимки и запереть ее в машине, и шлепнуть детеныша, и вызвать отряд зачистки, но вот мы сидим. В ее глазах слезы. Я смотрю, как она плачет. Ее молочные железы и толстые конечности, и ее жутковатая мудрость, происходящая, может быть, от осознания того, что она не бессмертна. Полный контраст с Элис, с ее нежной-нежной кожей и высокими прекрасными грудями. Эта женщина плодовита. Плодородные бедра, груди и живот, окруженные ее захламленной кухней и джунглями снаружи. Пажити жизни. Она кажется частью всего этого, сырым созданием самой Геи.
Динозавром.
Мне бы следовало надеть на нее наручники. Я схватил ее и ее ребенка. Мне бы следовало пристрелить детеныша. Но я не сделал этого. Вместо этого я чувствую эрекцию. Она нисколько не красива, а у меня встал. Она отвисшая, она круглая, она сисястая, толстобёдрая и неряшливая, а я едва могу сидеть оттого, что мне вдруг стало тесно в штанах. Я снова затягиваюсь сигаретой.
- Знаете ли, я уже давно делаю эту работу. – Она тупо смотрит на меня, ничего не говоря. – И мне всегда хотелось узнать, почему вы, женщины, делаете это, – Я киваю на ребенка. Оно уже выбралось из-под ее груди, и теперь стала видна вся эта отвисшая штука целиком, с ее тяжелым соском. Она не стала прикрываться. Когда я поднимаю взгляд, я вижу, что она наблюдает, как я смотрю на ее грудь. Ребенок слезает на пол и тоже смотрит на меня серьезным взглядом. Я гадаю, может ли оно чувствовать напряжение, повисшее в помещении. Знает ли оно, что сейчас будет с ним. – Почему дети? Правда, почему?
Она сжимает губы. Думаю, я вижу гнев в ее затянутых слезами глазах, ярость на то, что я играю с ней. На то, что я сижу здесь, говорю с ней, а "Грейндж" лежит на ее грязном столе. Но затем ее взгляд опускается на эту пушку, и я почти слышу звук шестеренок у нее в голове. Вычисления. Волчица готовится к атаке.
Она глубоко вздыхает и придвигается вперед вместе с креслом.
- Я просто хотела ребенка, всегда, с тех самых пор, как я была маленькой девочкой.
- Играли с куклами, со всеми этими… "коллекционными предметами"?