- Да, наверное. – Она делает паузу, а ее взгляд возвращается к пушке. – Да, наверное, играла. У меня была маленькая пластиковая куколка, и я обычно одевала ее в разные наряды. И поила ее чаем. Ну, знаете, мы готовили чай, и я лила немного чая ей на лицо, делая вид, что она пьет. Кукла была не ахти. С голосовым вводом, но весьма бедным репертуаром диалогов. Наподобие: "Пойдем за покупками?" – "Окей, а зачем?" – "За часами" – "Я люблю часы!". Но я любила эту куклу. И однажды я назвала ее своей деткой, не знаю, почему я это сделала, но я это сказала, а кукла ответила мне: Я люблю тебя, мамочка".
Когда она это произносит, ее глаза наполняются влагой.
- Я просто знала, что хочу ребенка. Я играла с ней всё время, а она притворялась моей деткой, а потом моя мать нас застукала за этим занятием и сказала, что я глупая девочка и не должна так говорить, что девочки больше не заводят детей. И она забрала у меня куклу.
Оно передвигает кубики по полу под столом. Составляет из них стопку, разбирает ее. Ловит мой взгляд. У детеныша синие глаза и застенчивая улыбка, от которой я дергаюсь. И еще раз. А потом оно выкарабкивается из-под стола и зарывается лицом среди грудей мамаши, прячась от меня. Косится на меня, хихикает и снова прячется.
- Кто отец? – киваю я на ребенка.
Ее лицо каменеет.
- Я не знаю. Я получила образец спермы, отправленный мне парнем, которого я нашла в Сети. Я удалила всю информацию о нем сразу же, как получила образец.
- Плохо. Всё могло бы выйти лучшим образом, если бы вы поддерживали связь.
- Лучшим образом для вас.
- Так я и сказал. – Замечаю, что пепел удлинился и безвольным тонким серым пенисом свисает с кончика сигареты. – Я так и не уловил смысла того, что вы говорили про реджу.
Ни с того, ни с сего, она вдруг смеется, даже светлеет лицом.
- Потому что я не настолько влюблена в себя, чтобы просто хотеть жить вечно, что непонятного?
- И что вы собирались делать? Держать это в доме, пока…
- Ее, – перебивает вдруг она. – Держать ее в доме. Она девочка и зовут ее Мелани.
Услышав свое имя, ребенок поднимает на меня взгляд. Она видит мою шляпу и хватает ее. Затем сползает с мамашиных коленей и тащит шляпу ко мне. Она держит шляпу на вытянутых руках, как будто предлагая ее мне. Я пытаюсь взять шляпу, но она тянет ее на себя.
- Она хочет надеть ее вам на голову.
Я смущенно гляжу на дамочку. На ее лице легкая и печальная улыбка.
- Это игра, в которую она любит играть. Ей нравится надевать мне шляпы на голову.
Я снова гляжу на девочку. Она нервничает, держа шляпу. Со смыслом что-то мне бурчит и приглашающее помахивает шляпой. Я наклоняюсь. Девочка надевает шляпу мне на голову и широко улыбается. Я выпрямляюсь и поправляю шляпу.
- Вы улыбаетесь, – говорит женщина.
Я смотрю на нее.
- Она прикольная.
- Она вам нравится, не так ли?
Я снова смотрю на девочку, размышляя.
- Не могу сказать. Я раньше на них и не смотрел толком.
- Лжец.
Моя сигарета мертва. Я тушу ее о кухонный стол. Она смотрит на это, хмурится, видимо, злясь на то, что я пачкаю ее и без того грязный стол, но потом она, похоже, вспоминает о пушке. Вспоминаю и я. По моей спине пробегают мурашки. На какой-то момент я утратил бдительность, когда наклонялся к девочке. Я уже мог бы быть трупом. Забавно, как мы забываем, вспоминаем и снова забываем такие вещи. Мы оба, я и эта дамочка. Одну минуту мы мило беседуем, а в следующую – ждем, что начнется бойня.
А дамочка выглядит, будто у нее свидание. Она храбрая, это видно. Можно было проследить, как это в ней выходит наружу и снова прячется – до того, как она вспомнит о пушке, и после этого. В ней как будто бы сменяют друг друга разные личности: живая, думающая, вспоминающая, а затем – бам! – она сидит на кухне, полной покрытых струпьями грязи тарелок, кофейными кругами на столешнице и копом с ручным орудием, сидящим за кухонным столом.
Я поджигаю очередную сигарету.
- Вы не пропускаете прием реджу?
- Нет, нисколько. – Она смотрит на свою дочь, держит ее за руки.
Я выпускаю клубящуюся струйку дыма изо рта.
- Но ведь вам не удалось бы выкрутиться, это безумие. Вы должны бросить реджу; вы должны найти донора спермы, который захотел бы тоже бросить реджу, так два человека убивают себя ради ребенка; вы должны в одиночестве родить ребенка, а затем вам нужно его прятать. В конце концов, вам понадобится ID-карта, чтобы снова начать реджу, потому что никто не будет давать дозу пациенту без документов. И при этом вы прекрасно знаете, что ничего из этого не сработает. Но вы все равно делаете это.
- У меня могло бы получиться. – Она поднимает на меня хмурый взгляд.
- Но не получилось.
Бам. Она снова возвращается на кухню. Проваливается в свое кресло, обнимая ребенка.
- Так почему же вы просто не поторопитесь и не сделаете это?
Я жму плечами.
- Мне просто стало любопытно, о чем же вы, детные, думаете.
Она смотрит на меня. Жестко. Разгневанно.
- Знаете, о чем я думаю? Я думаю, что мы нуждаемся в чем-то новом. Я прожила сто восемнадцать лет, и я думаю, что это не просто ради себя самой. Я думаю, что хочу ребенка и хочу видеть, что видит она сегодня, когда просыпается, и что она узнает и увидит своими глазами из того, чего никогда прежде не видела я, потому что это – что-то действительно, по-настоящему новое. Я люблю смотреть на вещи через ее глазёнки, а не через такие мертвые глаза, как у вас.
- У меня не мертвые глаза.
- Взгляните в зеркало. У вас у всех мертвые глаза.
- Мне сто пятьдесят, и я чувствую себя так же хорошо, как в первый день.
- Держу пари, вы этого даже не помните. Никто не помнит. – Ее взгляд снова направлен на пушку, но потом возвращается ко мне. – Но я помню. Теперь. И это в тысячу раз лучше, чем жить вечно.
- Жить вместе с ребенком и всем этим? – Я кривлюсь.
- Вам этого не понять. Никому из вас.
Я отвожу взгляд. Не знаю, почему. Это же я парень с пушкой, я владею ситуацией, но она смотрит на меня, и что-то сдавливает у меня внутри, когда она говорит всё это. Будь у меня воображение, я бы сказал, что это какая-то часть от той первобытной обезьяны пытается вытащить себя наружу из грязи и заставить меня услышать ее. Что-то от тех существ, которыми мы были прежде. Я смотрю на ребенка – девочку – и она смотрит на меня. Я гадаю, все ли они умеют делать этот трюк с шляпой, или только вот эта одна такая особенная. Всем ли им нравится надевать шляпы на головы их убийц. Она улыбается мне и снова прячет голову под рукой матери. Взгляд женщины прикован к моей пушке.
- Хотите пристрелить меня? – спрашиваю я.
- Нет, – поднимает она взгляд.
- Да ладно, скажите правду. – Я изображаю легкую ухмылку.
Ее глаза сужаются.
- Я разнесла бы вам голову, если бы могла.
Я чувствую внезапную усталость. Мне уже наплевать. Меня тошнит от грязных кухонь, тёмных комнат и запаха грязных самодельных подгузников. Я толкаю "Грейндж" поближе к ней.
- Вперед. Хотите забрать одну старую жизнь, чтобы сохранить ту, которая даже не продлится? Я буду жить вечно, а эта маленькая девочка не проживет и семидесяти лет, даже если ей крупно повезет – а ей не повезет – а вы уже практически мертвы. Но вы хотите прервать мою жизнь? – Я чувствую себя стоящим на краю пропасти. Вижу, как возможные варианты будущего кипят вокруг меня. – Попробуйте.
- О чем вы?
- Я даю вам шанс. Хотите им воспользоваться? – Я толкаю "Грейндж" еще ближе, искушая ее. Я чувствую трепет. Голова легкая, почти до головокружения. Адреналин бушует во мне. Я толкаю "Грейндж" еще ближе к ней, уже даже не будучи уверенным, то ли я буду бороться с ней за пушку, то ли я позволю ей схватить ее. – Вот ваш шанс.
Без предупреждения, она бросается через стол. Ребенок вылетает из ее рук. Ее пальцы дотрагиваются до оружия в тот же самый момент, когда я отдергиваю пушку. Она снова делает выпад через стол, царапая его ногтями. Я вскакиваю, роняя свое кресло, ухожу из зоны досягаемости. Она тянется к оружию растопыренными пальцами и отчаянно пытается схватить, хотя уже знает, что проиграла. Я наставляю пушку на нее.
Она таращится на меня, затем опускает лицо на стол и рыдает.
Девочка тоже плачет. Она сидит на полу и ревет, ее маленькое лицо сморщилось и покраснело, она плачет вместе со своей матерью, которая отдала всю себя в этой борьбе за мою пушку: все свои надежды, все годы скрытого служения этим надеждам, всё ее стремление защитить свое потомство, всё без остатка. И вот она лежит, неуклюже растянувшись на грязном столе, и плачет, а ее дочь ревет на полу. Продолжает всё кричать и кричать.
Я целюсь в девочку из "Грейнджа". Теперь она беззащитна. Она визжит и протягивает руки к своей матери, но мать не встает. Она просто протягивает руки, ожидая, что ее возьмет на руки и обнимет женщина, которая уже ничего не сможет ей дать. Девочка не замечает ни меня, ни пушки.
Один выстрел – и ее нет, только дыра в затылке и мозги на стене, похожие на спагетти – и этот плач прекратится и всё, что останется, это пороховая гарь и вызов зачистки.
Но я не стреляю.
Вместо этого, я убираю "Грейндж" в кобуру и выхожу через дверь, оставляя их с их слезами, их грязью и их жизнями.
Снаружи снова льет дождь. Тонкие нити воды струятся с карнизов и разбрызгиваются на земле. Джунгли кипят вокруг меня обезьяньим щебетом. Я поднимаю воротник и поправляю свою шляпу. Я практически не слышу плач позади себя.
Может быть, у них получится. Всё возможно. Возможно, ребенок дотянет до восемнадцати, будет получать реджу с черного рынка и доживет до ста пятидесяти. Более вероятно, что через шесть месяцев, или через год, или через два, или десять лет, коп сломает эту дверь и шлепнет ребенка. Но это буду не я.
Я бегу к моей патрульной машине, шлёпая по мокрой грязи и продираясь через вьющиеся лианы, и, впервые за долгое время, дождь кажется мне новым.
Примечания
1
От слова rejuvenation (англ.) – "омоложение".
2
Отсюда и название полицейского подразделения, в котором он служит – "поп-отряд".
3
America's Most Wanted, американская телевизионная программа, целью которой является помощь правоохранительным органам в поимке самых опасных преступников.
4
Лааб – тайское блюдо из свинины.
5
Магистраль для транспорта на магнитной подушке.
6
Компульcия (от лат. compello - "принуждаю", англ. compulsive - "навязчивый", "принудительный") - синдром, представляющий собой периодически, через произвольные промежутки времени, возникающее навязчивое поведение. Действия, которые, как человек чувствует, он вынужден выполнять.
7
Гея - древнегреческая богиня земли.
8
В английском языке о животных принято говорить не "он", "она", а "оно" ("it") В оригинале рассказа, главный герой употребляет местоимение "it", когда говорит о детях – как о неодушевленных существах.