– Ничего хорошего, – поморщился Питер, – представь: голос, постоянно бубнящий в голове! Тут от тарелок едва не оглохнешь.
– Зато какая свобода для творчества! А потом постараемся перейти на автоматику: проводки от компьютера проведём прямо к мышцам, высвободив весь мозг для творческой работы. Будем использовать его на все 150 %.
– Ну, если так, тогда ладно, – успокоился Питер.
– Ещё бы! Памяти катастрофически не хватает. Был я недавно в одной компании, – Билл покраснел, – а всё продолжал работать над одной проблемкой. И вот вижу: девушка входит в комнату. А я никак переключиться не могу: хлопаю, как болван, глазами, и молчу. А был бы в мозгу компьютер, я бы туда такую программу заложил! Хорошо, что она без слов всё поняла.
– Да-а… Лучше бы такой компьютер придумать, чтобы сам всё делал. А то посуду мой, диски переворачивай, – пожаловался Питер.
– Да ты что! – ужаснулся Билл, – а гиподинамия? Ты представь, что будет, если люди перестанут двигаться! Они же оплывут жиром, превратятся не знаю во что! Так что правильно делают, что нас заставляют шевелиться. Скоро и такие чистилища уничтожат, придётся вещи вручную чистить, щёточкой, – Билл захохотал.
– Хорошо хоть с тобой поговорить можно, – неожиданно сказал Питер, – а то, боюсь, язык у меня отсохнет. Вчера была компания, так веришь – за весь вечер никто и слова не сказал.
– А зачем, – пожал плечами Билл, – если и так всё ясно? Зачем говорить? Значит, на работе наговорились. А язык не отсохнет, не бойся. Ты же, когда жуешь, языком помогаешь? – и Билл опять захохотал.
– Ну, ладно, – сказал он, успокоившись, – мне пора. Ты заходи как-нибудь, буду учить тебя пилой работать, а то скоро, говорят, заводы-автоматы закрывать будут.
Он похлопал Питера по плечу и пошёл, задрав голову.
Питер вздохнул, потёр небритый подбородок и поплёлся дальше, помахивая пакетом, прислушиваясь к идущим по улице прохожим. Люди молчали, даже если рядом шли двое. Зато вещи бубнили вовсю, напоминая хозяевам о несделанном, или упрекая в забывчивости: "Незачем надевать в такую погоду новую обувь! – возмущался чей-то левый башмак, чихая от пыли. "Капризничает, – подумал Питер, – но ботинки действительно новые…" "Не мог как следует стрелку навести, – шипели чьи-то брюки. "Хорошо, что у меня джинсы, – подумал Питер, – стрелку наводить не надо…? "Сдвинь меня чуть-чуть набок, – кокетливо просила женская шапочка, – так будет лучше…"
И вдруг Питер замер. Он заметил идущего навстречу странного человека. На человеке было надето грязное помятое пальто с оторванными пуговицами – полы были связаны бечёвочками, на голове – гнуснейшего вида шляпа: дырявая, в пятнах, лента оборвана и свисает на спину. Брюки с полосатыми заплатками на коленях, оскалившиеся ботинки без шнурков, лишь какая-то верёвочка волочилось сзади.
И ни одного звонка, ни одной лампочки, ни укоризненного шепотка, – как будто всё в порядке. И в самом деле – чего беспокоиться, если нет сигналов?
Люди равнодушно обходили его, не обращая внимания.
Неряха прошел мимо, пожевывая травинку и чему-то улыбаясь.
Питер посмотрел ему вслед, почесал небритый подбородок и почувствовал, что он странно завидует неряхе…
Гений
Василий Степанович работал гением.
Он сидел в многометровом кабинете на высокорасположенном этаже шикарного небоскрёба и думал.
Вопросы, которые он решал, нам, обычным людям, просто так не понять. Нужно, чтобы кто-нибудь смог "перевести" их на нормальный язык. И не только вопросы, но и ответы. А это было ещё сложнее. Переводчики, конечно, были, они должны быть, их не может не быть – иначе теряло смысл само существование Василия Степановича. Но я их не знаю. А если бы знал, вероятно, сам бы смог работать рядом с Василием Степановичем. Но – увы!
Василий Степанович работал по восемь-десять часов в сутки, а то и больше. И сильно уставал – попробуйте-ка поработать гением восемь-десять часов в сутки. Тут не знаешь, как найти пять минут гениальности, а целых восемь-десять часов… Словом, Василий Степанович был человеком незаурядным.
Но иногда ему хотелось отдохнуть. Потому что он уставал. Но не от работы, нет! Работать ему нравилось, и он с удовольствием работал бы и по двадцать, и даже по двадцать четыре часа в сутки, потому что гениальность – это состояние, а оно не прекращается с окончанием рабочего дня.
Василий Степанович уставал от однообразия кабинета – хотя интерьер часто изменяли, согласно высказанному им желанию, – от спецпитания, которое обязательно должно быть высококалорийным и чрезвычайно полезным. Он уставал от высоких потолков кабинета… но тут ничего нельзя было сделать, потому что работающий мозг гения поглощает большое количество кислорода, а в маленькой комнатке обеспечить достаточный воздухообмен невозможно: либо получался сквозняк, либо мешал шум кондиционера.
Конечно, Василий Степанович мог решить и эту задачу, и придумать малошумящий вентилятор, или надежное средство от насморка, но считал данные задачи слишком мелкими для себя и потому ими не занимался. Прикладными задачами должны заниматься другие люди, полагал он.
Надоедала Василию Степановичу и назойливая охрана, чуть не ежеминутно заглядывающая в окна и двери, чтобы проверить: не готовится ли похищение или покушение на государственное достояние?
Мешало и подобострастие обслуживающего персонала, который просто не знал, как себя вести с гением – несмотря на частый и подробный инструктаж. Но инструкторы сами робели при одной мысли о том, что должны инструктировать людей, обслуживающих не кого-нибудь, а гения, и потому напоминали инструкции с дрожью в голосе. А затем дрожь передавалась стюардам и секретаршам, и у тех едва карандаши и тарелки из рук не падали.
А Василий Степанович хотел, чтобы с ним обращались на равных. Но ни у кого не получалось: мешал обозначенный статус.
Словом, после восьми-десяти часов работы Василию Степановичу хотелось куда-нибудь уйти, скрыться.
И тогда он тихо поднимался, подходил к стенному шкафу, вытаскивал оттуда своего двойника-куклу, которого создал в нерабочее время, усаживал вместо себя за стол, а сам быстренько переодевался и по потайному ходу спускался в один из рабочих тоннелей метро, проходящих мимо подвала шикарного небоскреба.
Василий Степанович исчезал. Вместо него появлялся неопределённый субъект – в мятом потрёпанном костюме с прорванным локтем, в брюках, украшенных засохшим пятном кабачковой икры, в стоптанных штиблетах грязно-серого цвета.
Субъект перемещался полутёмными коридорами и выходил на одну из станций метро. Садился в вагон, смешиваясь с толпой людей, и проезжал несколько остановок. Затем выходил из вагона, поднимался по эскалатору и разыскивал маленькую грязненькую пивную.
– О, Васька пришёл! – радовались завсегдатаи. – Ну-ка, расскажи свежий анекдот!
Они слушали анекдоты, дружно ржали и угощали пришедшего пивом. Потому что у него самого не было денег, чтобы заплатить хотя бы за ту пару-тройку кружек, что он обычно выпивал.
Но он так хорошо рассказывал анекдоты, что ему прощали.
– Васька, ты – гений! – говорили ему собутыльники и хлопали по спине.
А Васька – Василий Степанович – отхлёбывал дармовое пиво и молча улыбался…