Хлынуло пиво. Джон, как ни был готов к моменту, самое первое мгновение всё же пропустил и чуть не захлебнулся. Хорошо, встроенный клапан успел среагировать на повышенное давление в носоглотке и отключился: дал секундную отсечку, позволившую перевести дух.
Пиво оказалось хорошим, свежим.
– Сегодня подвезли, – подтвердил заправщик, уловив довольный блеск в глазах Джона. – Тебе повезло, парень! Впрочем, у нас и консервированное неплохое. Возьмешь пару банок?
Джон покачал головой. Конечно, пара банок не помешала бы, но финансы… Ничего, ближе к побережью пиво подешевеет. Там и купим.
Заправщик переключил рычаги, пошла сэндвичевая масса. Тоже вполне приличного качества. Во всяком случае, за выхлоп можно не беспокоиться: экологическая полиция не придерётся.
Джон глотал массу, жалея, что не может осуществлять жевательные движения: он не вполне отвык от прежнего способа питания и челюсти двигались непроизвольно. Хотя многие считали жевание атавизмом, Джон любил при случае чего-нибудь пожевать. Пусть и простые орешки.
– С тебя три шестьдесят, – заправщик собрал шланги. – Что-нибудь ещё?
– Нет, спасибо. Спешу.
Джон рассчитался и выскочил на основное шоссе. Впереди – около пятисот километров пути. Если бы не птицы, пачкающие полировку, можно было мчаться, наслаждаясь окружающим: все индикаторы показывали норму… Кроме одного. Но этим займёмся позже, когда отыщется мастерская.
Две тенденции – всеобщей автомобилизации и перманентного сокращения размеров автомобиля – наконец-то соединились. Не обошлось и без помощи компьютерной техники и нанотехнологии: вживлённые чипы и датчики взяли на себя контроль действия всех систем человеческого организма, а чудеса генной инженерии позволили довести тело до подлинного совершенства. У человека больше не было необходимости покупать автомобиль. Он сам стал автомобилем! Главное, практически не пришлось переделывать сеть автосервиса: топливозаправочные станции и закусочные слились воедино. Так, что перехода никто и не заметил. Исчезла масса проблем: парковки, запасных частей, автомобильных кладбищ и изношенных шин.
Правда, появилось ряд новых, и одну из них Джону предстояло решить в ближайшее время.
Он мчался по шоссе, а глаза его продолжали выискивать шиноремонтную мастерскую: он проколол пятку, и нога сдувалась.
Немножко отдохнуть
Откинув в сторону медвежью шкуру, Уу-Ых встал под закопчённый свод пещеры. От кострища тянуло едва ощутимым теплом: там, под слоем пепла, ещё сохранились тлеющие угольки.
Уу-Ых ухмыльнулся: маленькая хитрость удалась. Раньше он разгребал угли, чтобы избежать угара, и к утру огоньки гасли и остывали. Костёр приходилось разводить заново. А оказалось, их нужно укрывать золой и пеплом. Тогда подача кислорода минимизируется, и угли сохраняются дольше.
Поймав себя на профессионализме, Уу-Ых поморщился: терялось восприятие эпохи. Но всё равно пора идти на работу, и, хочешь не хочешь, выходить из образа. Тем более что в обозреваемом пространстве пещеры необглоданных костей не осталось, а позавтракать следовало: день предстоял тяжёлый. Ну что же…
Уу-Ых подошел к кострищу, сгрёб верхний слой золы и пепла, положил сверху тонких сухих былинок и раздул пламя. Язычки огня весело заплясали на травинках, поднимаясь во весь рост и требуя большего.
Уу-Ых подбросил в начинающийся костер прутиков и лучинок, заблаговременно наколотых вчера из толстенного полена каменным рубилом, и подложил сверху более толстых веток и сучьев. Затем подошел к холодильнику, замаскированному под огромный замшелый валун, и открыл дверцу. Яркий свет на мгновение ослепил его и заставил зажмуриться. Неожиданный переход от тьмы к свету – неважно, в реальном мире, или в психологических вывертах жизни – вызывал однозначную реакцию. Но если, спасаясь от яркого света, можно прикрыть глаза, то что прикроешь, спасаясь от неожиданных ярких мыслей и впечатлений? То-то и оно.
Уу-Ых достал с верхней полки холодильника заблаговременную переложенную туда из морозильного отделения медвежью ногу (или свиную, имитирующую медвежью. Впрочем, нынешние чудеса генного клонирования позволяли питаться любым экзотическим продуктом) и нанизал на примитивный вертел.
Время имелось: до сегодняшнего рейса на Сириус оставалось около двух часов, и Джон Хопкинс, пилот космического транспорта, в просторечии именуемый Уу-Ых, мог позволить себе несколько минут отдыха.
Современный ритм жизни и огромные психологические нагрузки, свалившиеся на плечи людей 27 века, требовали пусть небольшого, но каждодневного отдыха. А развитие техники и психологии релаксации позволили каждому человеку подобрать себе наиболее оптимальную эпоху существования – ту, где он мог сбросить накопившееся за трудовой день напряжение. Одни оформляли жилище под стилизацию спокойного 19 века, другие представляли себя средневековыми рыцарями, третьи углублялись в прошлое ещё больше.
После напряжённого трудового дня иногда требовалось немножко отдохнуть…
Коллапсар
Степан лежал на диване и читал газету как раз в тот момент, когда щёлкнул замок двери, и в квартиру ворвалась Люся.
– Ты посмотри, какая прелесть, – восхитилась она.
"Чего это вдруг? – подумал Степан. Обычно возглас жены, застававшей его в таком положении, был несколько иным.
Но восклицание относилось не к нему. Даже не глядя на Степана, Люсина (она настаивала, чтобы её называли именно так) развернула из бумаги и поставила на полированный стол высокую хрустальную вазу.
"Ещё одна, – уныло подумал Степан, – а когда конец будет?"
– Ты посмотри, это же чёрный хрусталь! Большая редкость, – авторитетно заявила Люся тоном знатока, – и всего за сто рублей. Представляешь, я эту вазу прямо с рук купила. Такой интеллигентный мужчина… наверное, тайный алкоголик: мешки под глазами и всё такое. Пахнет от него чем-то вроде спичек, или угля… Кочегаром работает, что ли? Ну, я и взяла.
"А разве бывает чёрный хрусталь? – подумал Степан и сказал:
– И не жаль тебе его? Что ему теперь жена скажет?
– А он и не женат вовсе… может, от него жена ушла, вот он и запил. А если и не ушла, то уйдёт. А если не уйдёт, то дура будет. Попробовал бы ты у меня запить!
Степан вздохнул и посмотрел на вазу. "Запьёшь тут… Вся зарплата на хрусталь уходит. Сколько же ей ещё хрусталя надо? И что будет, если всё в квартире станет хрустальным?" Степан представит себе хрустальные полы, не поскользнуться на которых нельзя, хрустальные простыни и подушки, внутренне плюнул и посмотрел на вазу. "Или это у неё от хрустальных башмачков Золушки? – мелькнула мысль, – Все принца ищет? Неудовлетворённая романтика…"
То ли свет падал на вазу таким образом, то ли по какой другой причине, только светилась ваза изнутри неярким темноватым светом, как будто хрусталь был с чернинкой. Но если особенно не присматриваться, этого можно было и не заметить. Почему чёрный? Обыкновенная хрустальная ваза… Может, внутри пыль осела. Надо сказать, пусть протрёт.
Люся достала из серванта несколько рюмочек и вазочек.
– Посмотри, как они чудно гармонируют! – восторгнулась она, – как будто из одного гарнитура! – и умчалась на кухню.
Степан молчал. Да и что он мог сказать – даже если бы она была тут? Говорил уже не раз. И всё без толку. И куда смотрел раньше? Да нет, не была она такой…
"Хрусталь, всюду хрусталь, – снова подумал он, – скоро сам зазвенишь. Рюмки хрустальные, люстра… Хорошо хоть стёкла в окне не хрустальные".
Он посмотрел на люстру. С люстрой что-то творилось. Именно шевеление над головой и заметил Степан, подумав о люстре.
Хрустальные подвески тысячной люстры вытянулись в сторону новой вазы, как бы притягиваясь ею. "Рыбак рыбака видит издалека, ворон ворону глаз не выклюет, – пронеслось в голове у Степана. – Магнитит, что ли?"
Со стола пронесся тихий звон. Степан мигом взглянул туда. Ближайшая рюмочка, придвинувшись, уткнулась в бок вазы. Ещё мгновение – и она с тем же лёгким звоном распалась на несколько кусков и исчезла, поглощённая вазой. Ваза в этот момент озарилась слабой вспышкой, после которой как будто ещё сильнее сгустилась тьма в глубине вазы. И тьма как будто начала покидать пределы вазы.
Степан сидел и удивлялся своему безразличию. Ему почему-то было всё равно – как будто так и должно быть. Его не волновало, что все силуэты предметов сильно исказились: вещи тянулись к вазе. Выпучился бок полированной стенки, угол телевизора длинно заострился и уже почти достигал края вазы. Исчезал, тая, рисунок ковра: шерстинки, слетая стайками мелких мошек, устремлялись в вазе и исчезали в ней.
И внутри себя Степан ощущал пустоту. Пустота, всё увеличиваясь и разрастаясь, занимала место Степановой души. "Кому и зачем это нужно? – думал Степан, – Работали, покупали. Были бы дети – может, переколотили бы это хрустальное царство".
В комнату, привлеченная незнакомым шумом, вбежала Люся, ахнула, всплеснула руками, кинулась к вазе… нет, её притянуло к ней, тоже сильно исказив и деформировав, поднимая в воздух. А ваза стояла на столе, всё больше чернея и распространяя вокруг себя всплески тёмного света – когда в неё что-нибудь попадало.
Исказились стены комнаты, пол и потолок, замыкаясь в одной точке – горловине вазы. И Степана неудержимо потянуло вместе с диваном в медленно наливающийся чернотой сгусток мрака.
Чёрная дыра разрасталась.
Поговори со мной
Питера Ричи разбудили несмолкаемые вопли немытых тарелок. Они лежали в раковине мойки и орали так, что звенело в ушах. С вечера он их не слышал – голова шумела от выпитого, играла громкая музыка – словом, вечеринка удалась на славу. Но почему он остался один? Впрочем, это проскользнуло мимо памяти. Что сгружал тарелки в мойку – помнит, а всё остальное…
Тарелки вопили хором, иногда попадая в унисон. Питер лежал в постели и размышлял: не включить ли и сейчас музыку, чтобы заглушить их? – но едва представил, что придется встать, подойти к проигрывателю, достать пластинку… как решил полежать ещё немного и потерпеть. Но тут кровать ласково шепнула на ухо: "Пора вставать, хозяин, уже семь часов".
Питер сразу поднялся, понимая, что иначе кровать просто-напросто сбросит его с себя, брюзжа: "Разлёгся, лежебока, добрые люди давно встали…" и принялся терпеливо застилать её, сожалея, что нет у него ещё пары рук, чтобы заткнуть уши и не слышать нескончаемых воплей тарелок, а заодно и увещеваний кровати: "Аккуратнее, хозяин, здесь складочку надо расправить, вот так…"
Когда кровать угомонилась, пожелав Питеру спокойного дня, Питер пришел-таки на кухню, где тарелки, казалось, начали хрипеть и задыхаться.
"Как хорошо было с программируемыми тарелками, – размышлял Питер, – поставишь "8 часов" – и спи. А эти…"
Чуть еда начинала подсыхать, или в ней начинались необратимые изменения, тарелки, уловив чувствительными датчиками, начинали вопить, словно обмочившиеся младенцы, напоминая людям, что их необходимо вымыть.
"Или хоть бы мойка была автоматическая, – мечтал Питер, – как в книгах про старину пишут!.. Положил тарелки – вжик! – чистые. Говорят, нельзя так, люди совсем обленятся, в обезьян превратятся… Превратишься тут: диски на проигрывателе и те вручную переворачивать приходится!"
Питер вздохнул.
– Ну, чего вам надо? – наклонился он над раковиной. – Сейчас вымою.
Тарелки, конечно, услышать его не могли: старая модель. Они и кричали-то однообразно: вопили "уа-уа!" и лишь одна, новенькая, перемежала вопли всхлипываниями: "Вымой меня! Вымой меня!"
Питер налил в раковину воды. Крики стали тише, некоторые совсем захлебнулись. "И как электроника не промокнет?" – подумал Питер. Впрочем, он знал, что скоро тарелки придется отнести и обменять на новейшую модель, доплатив, разумеется, известную сумму.
"Какие-то будут новые? – со страхом подумал Питер. – А вдруг станут учить держать вилку в левой руке, а нож в правой? Или брать птицу руками? Или заставлять при мойке пользоваться водой определённой температуры? Или будут беспрестанно повторять: "Жуй, жуй хорошенько, не торопись"?! – Питер кое-что слышал об ужасах подобных конструкций, а о последних моделях ходили вообще невероятные слухи.
Но нечего было и мечтать о том, чтобы продолжать есть из старых тарелок, когда истекал срок службы. Единственным их достоинством в это время было то, что они замолкали. Но зато на донышке вспыхивала ослепительно-красная надпись: "Отнеси и сдай!" А далее различные экземпляры вели себя по-разному. Иные прорастали иглами, и них нельзя было взять ни кусочка, даже если только что положили вкусный бифштекс – он оставался лежать на тарелке пронзённый, напоминая маринованного ёжика.
Другие сворачивались в клубок, оставляя всё внутри себя. Третьи приобретали поверхность гиперболического параболоида, удержаться на которой ничто не могло, а особенно подлива… Питеру не однажды пришлось пострадать от таких тарелок, пока в программу не встроили предохранитель, запрещающий отказывать в грязном состоянии. Вот вымоют, тогда пожалуйста…
Вот и сейчас одна тарелка под руками Питера, почувствовав, что стала чистой и больше ей ничего не грозит, всхлипнула в последний раз и раздулась – как бы от самодовольства – в идеальный шар, опоясанный ободком, по которому зазмеились буквы: "Отнеси и сдай! Отнеси и сдай!" И: "Покупая новое, ты способствуешь прогрессу!"
"И чего только не придумают, чтобы заставить человека топать на обменный пункт! – простонал Питер. – Два километра! Пешком!"
Вымыв тарелки, Питер решил схитрить и позавтракать прямо из кастрюли. Это получилось неожиданно легко: кастрюля промолчала – либо пораженная неслыханным нахальством, либо её программа не предусмотрела подобное зверство. А ложке было всё равно: она знала, что её так или иначе вымоют, а нет – она напомнит о себе противным алюминиевым писком. Так и получилось: едва Питер выпустил ложку из рук, она тут же запищала, и Питер с отвращением облизал ее, пищащую, чтобы не включать мойку снова.
Так, что он должен ещё сделать? Подмести пол? Питер с опаской покосился на пол. Тот молчал. "Э, да что я буду голову ломать? – сам у себя спросил Питер и направился к домашнему компьютеру. Ткнув пальцем в небесно-голубую кнопку сегодняшнего дня, он спросил:
– Какое сегодня число и что я должен сделать?
Компьютер издал несколько звуков, будто чмокал губами, прокашлялся и густым басом сказал:
– Сегодня 15 сентября, воскресенье. Можешь прогуляться по городу, но не забудь взять тарелку, для обмена.
Питер просиял. Воскресенье! Конечно – вчера ведь была суббота. И как он мог забыть! Теперь его даже необходимость обмена тарелки не пугала. Скорей! Гулять! Гулять!
Оделся Питер без эксцессов, только рубашка пробурчала что-то вроде "воротничок можно было и подгладить…", но Питер растянул его руками, и голос смолк.
Положив тарелку в плотный пакет, чтобы никому не бросалась в глаза огненная надпись, Питер вышел из квартиры (замок предупредительно прошелестел: "До свиданья, хозяин, поплотнее захлопни дверь"), спустился по лестнице, быстро стуча ногами, и вышел на улицу.
Лифт был отключён из-за новых веяний, благодаря которым гипокинезию объявили болезнью века и повели с нею решительную борьбу.
Выйдя, Питер остановился, жмурясь на солнце. Проведя ладонью по щеке, он понял, что забыл побриться, но возвращаться не стал: на лице датчики пока не установили.
Помахивая пакетом, Питер шёл по тротуару, наслаждаясь красотой сентябрьского утра. Вокруг все спешили кто куда, а кто и никуда. "Куда спешишь?" "Никуда?" "Вот это да!" – даже формула была специальная при встрече.
Скакала, прыгала по стенам реклама, предлагая говорящие носки, подтяжки, галстуки: "Говорят на трёх языках! "Произношение гарантируем!" "Новинка! Говорящий молоток! С его помощью вы легко научитесь забивать гвозди! Квалифицированные советы!"
Питер усмехнулся. Гвозди он умел забивать. Его научил Билл Смаги ещё в прошлом году, на пари…
"Осторожно! Переходить улицу на красный свет опасно! – услышал Питер над ухом свистящий шепот и отшатнулся. Уф-ф! Замечтался. Хорошо, что светофор подсказал. "Спасибо!" – кивнул ему Питер и светофор прошелестел: "Счастливого пути, зелёный!"
Питер чинно пересек улицу, посмотрев сначала в одну сторону, потом в другую. В этом не было нужды: транспорт давно ушёл под землю, но традиция осталась.
Неожиданно перед глазами Питера замигал красный огонёк под полями шляпы. Что такое? Питер сорвал шляпу с головы. Проклятая птица!
Питер смахнул белое пятно рукавом, и сразу обиженно загудело пальто. Ощущая осуждающие взгляды прохожих, Питер чуть не опрометью бросился по улице, выискивая ближайшую вывеску пункта очистки.
Запершись в кабинке, Питер бросил в прорезь монетку, подставил себя высунувшимся отовсюду хоботам пылесосов и захихикал: два хобота защекотали за ушами. "Мы избавим вас от ненужных мыслей, – доверительно шепнул голос, и зазвучала успокаивающая музыка, – вы уйдёте от нас абсолютно чистым".
Питер согласно кивнул и блаженно закрыл глаза.
Пылесосы всосали пыль, грязь, мысли о собственной неполноценности, возникшие у Питера при красных вспышках шляпы, а заодно и мелочь из карманов пальто. Кредитная карточка осталась. Ощущая себя вновь родившимся, Питер вышел из кабинки и нос к носу столкнулся с Биллом Смаги.
– Из чистилища? – широкозубо усмехнулся Билл.
– Привет, Билл, как я рад тебя видеть, – прокричал Питер, немного оглохший от шума пылесосов.
– Куда ты собрался? – кивнул Билл на пакет Питера.
– На обменный пункт: тарелка взбесилась.
– А-а-а. Полезное занятие. Говорят, скоро начнётся всеобщая компьютеризация. Во все вещи вставят чипы нового поколения с полным запасом знаний, необходимых человеку в современной жизни.
– Кто говорит? – испугался Питер.
– Я говорю. Ты же знаешь, где я работаю. Между нами, – Билл наклонился к уху Питера и зашептал: – врачи определили прогрессирующую забывчивость у огромной массы людей: звонок звенит или сигнал горит, а они не реагируют, стоят и смотрят: что надо этому предмету? Поэтому и решили всем вещам дать знания…
– И верно! – обрадовался Питер, – у меня тоже так было: вчера унитаз стонет и стонет. Чего, думаю, ему надо? А потом догадался и – смыл… Разве ж всё в памяти удержишь – столько всего кругом, и всё надо помнить…
– Вот-вот, – подтвердил Билл, – наш мозг перегружен массой ненужных сведений, для творчества остается очень мало места и времени. Так что создание подобных систем можно только приветствовать. Скоро напоминающий компьютер будет не только дома, но и с собой его носить придется.
– Такую тяжесть! – простонал Питер, – граммов сто?
– Сто двадцать! Мы постараемся максимально сократить его размеры – может быть, за счёт некоторых ненужных человеку функций.
– Все равно: сто двадцать – это много, – упрямо заявил Питер.
– Это сначала, – успокоил его Билл, – а потом ещё уменьшим, чтоб в мозг вживлять. Представляешь, выходишь на улицу, а он тебе говорит: поднять правую ногу, наклониться вперёд, опустить. Теперь левую… Ни о чём думать не придется!