– Вряд ли… Мы ведь не превращаемся в нечто несусветное. Крысы – знакомые нам существа… Существует мнение, что цивилизация людей обязательно сменится цивилизацией крыс Возможно, эволюция решила сократить срок ожидания и, гм… несколько ускорилась… Так сказать, поменяла знак. Чтобы выйти из тупика, в который её завело развитие человечества.
– Что же делать? – голос диктора вновь сорвался на визг.
– Приспосабливаться… Человечество переживало тяжкие времена. Это – не самое худшее.
– Но почему так вдруг, сразу? – снова взвизгнул диктор.
– Многие считают, что данные процессы шли на Земле очень давно. Это внешние изменения проявились внезапно, а накапливались они длительное время. То есть образ мышления, поведенческие реакции человека стали соответствовать аналогичным у крыс. Сейчас просто произошел качественный скачок.
– А почему так произошло? – диктор немного успокоился.
– Мне кажется… – дальше пошли непонятные Титу Силычу термины, и он перестал слушать.
– Не самое худшее… – пробормотал он. – А что может быть хуже?
Он посмотрел в зеркало. На него смотрела откровенно крысиная морда. Но, уточнил Тит Силыч, знакомая крысиная морда. Создавалось впечатление, что так было испокон веков.
"А жена? – спохватился Тит Силыч. – Дочки?"
Он бросился в спальни.
Дочки мирно посапывали крысиными носиками.
Жена сидела перед трельяжем в совершенно расстроенных чувствах.
– Дорогой, – обратилась она к нему, – мне придётся полностью менять косметику! Эти тональные крема совсем не подходят к моей мордочке!
Тит Силыч не успел ответить: зазвонил телефон. Жена схватила трубку:
– Любочка! Ты уже окрысилась? Я ужасно расстроена: помада абсолютно не гармонирует! А новую наверняка не успели выпустить… Ага… Румяна? И тени? Перемешать? Надо попробовать… Скажи, а как ты…
Тит Силыч поморщился: начиналась обычная женская болтовня.
И вернулся к радио. Оно продолжало прежнюю тему:
– …любопытный факт: из научно-исследовательских лабораторий бесследно исчезли все мыши и крысы. То же сообщают и другие источники: крыс нет нигде. Учёные теряются в догадках…
"Вот как? – Тит Силыч приободрился. – Хоть что-то хорошее. Пойду уберу капкан, за ненадобностью…"
Он вспомнил об изнурительной борьбе, которую безуспешно вёл почти с самого момента переселения в коттедж: крысы не давали покоя, погрызали все продукты в подвале.
Спустившись в подвал, Тит Силыч подошёл к установленному в углу капкану.
И замер.
В капкане лежал маленький человечек.
Непрерывный процесс
Уломат работал на кошкосборочном заводе, собирал различные модели кошек. Брал готовую тушку, приготовленную кем-то на другом конвейере, прикреплял лапы, хвост, обтягивал шкуркой, вставлял глазки. Потом осторожно вдувал в нос Жизненную Силу.
Особенно ему нравилось собирать дымчатых зверьков. Кофейно-серые, с голубыми глазами, они всегда благодарно ластились к нему, прежде чем покинуть сборочный цех.
Брака Уломат не допускал: с него хватило кошечки, которую он собрал, будучи учеником. И хотя собирал как положено, по инструкции, левой задней лапки у кошечки почему-то не оказалось. Мало того: Уломат не смог найти технологический проём под ножку, а вставлять в какое-нибудь другое отверстие постеснялся.
Теперь эта кошечка прыгала по квартире Уломата, забираясь на шкафы и диваны. Особенно она любила сидеть на карнизе, повернувшись правым боком: так хромота не была видна никому, даже стеблеглазым.
Уломат постоянно порывался переделать кошечку – с учетом нынешнего профессионального опыта – и неоднократно подступал к ней с биосверлом и четвёртой лапкой, намереваясь пробурить отверстие и вставить-таки лапку на место, но кошечка всякий раз спасалась бегством, нещадно царапаясь при этом. По всему было видно, что она считает число "три" священным, и не променяет ни на какое другое.
И Уломат отступил. Он лишь поклялся, что больше никогда в жизни не допустит брака, и обещанию своему следовал свято.
Вот и сейчас, вдохнув в нос очередной кошечке Жизненную Силу, Уломат поставил её на конвейер. Кошечка слабо мяукнула, потёрлась об Уломатову ладонь, и, подняв хвост, резво побежала по ленте конвейера, уходящего на склад готовой продукции. Там её покормят – возможно, даже мышами, во всяком случае, мышиной массой – и упакуют для продажи.
Мышей собирали в соседнем цеху, и уж там-то брак случался неизбежно: мышей собирали автоматы. Столь ширпотребовскую продукцию можно было доверить и автосборщикам. Тем более что в основном мыши предназначались для внутреннего использования на комбинате. Живыми натаскивали бойцовых котов и кошек-мышеловок, бракованными кормили выпускаемых здесь же обычных деко– и дикоративных кошек, а уж совсем ни на что не похожих и никуда не годных (а что может поточная линия? Да у неё чуть не 50 % брака!) перерабатывали на мышиную массу. Она частично шла на продажу в виде консервов в жестяных баночках, а частично складировалась, для собственного потребления кошачьим цехом в периоды затоваривания, когда спрос на кошек необъяснимым образом падал, и их скапливалось несусветное количество. Гвалт и мяв стояли такие, что без шумоподавляющих наушников находиться на складе было попросту небезопасно.
Уломат попробовал как-то войти внутрь – сборку кошек тогда приостановили и всех рабочих бросили на упорядочивание склада – и чуть не оглох. Хорошо, сосед помог: успел вовремя нахлобучить на голову защитный шлем, спасибо ему!
Прозвучал свисток, сигнализирующий об окончании рабочего дня, и Уломат с наслаждением разогнул натруженную спину и облизал распухшие губы: им столько приходилось передавать кошкам Жизненной Силы, что к концу смены они заметно уставали. А ещё и жёсткие кошачьи усы царапались. Но ничего: впереди два выходных, так что Жизненная Сила успеет восстановиться.
Уломат втиснулся в переполненный трамвай. Трамвай глухо заворчал, но сделал глубокий вдох и немного расширился. Это был старый заслуженный трамвай, он постоянно возил рабочих со смены и понимал, как важно уставшему человеку вовремя попасть домой, и погрузиться в нирвану, пока не отключили горячую воду.
"Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как его сняли с грядки?" – подумал Уломат о трамвае. Но черешок давно отвалился, и узнать о возрасте трамвая стало невозможно.
Перед трамваем змеились рельсы девятого маршрута, уволакивая его знакомой дорогой. Позади трамвая рельс не было: они были совсем молоденькими, и на всю длину маршрута не хватало, поэтому им приходилось постоянно переползать с места на место.
За окном проплывали привычные пейзажи: малиновое небо с дырками для птиц, синяя трава, по которой ходили, звонко перемычиваясь, травокосилки. До ночи было далеко, и птицы не сидели на местах, а усиленно добывали себе пропитание.
Уломат думал о том, что завтра намечается хороший день: всей компанией они договорились ехать на пикничок, с шашлыками и пивом, будут девочки…
Но к радостному предвкушению примешивалась и тревога: места там были не очень спокойные… Уломат вспомнил, как в прошлом году, приблизительно в той же местности, его двоюродный брат Трутан был зверски искусан дикими видеомагнитофонами…
Ямы
Низкие свинцовые облака, несмотря на свою тяжесть, быстро неслись по небу, утюжа прижимающуюся к земле чахлую растительность.
Хоак Гвин выбросил на поверхность последнюю на сегодня лопату земли и остановился, вытирая пот. Яма получилась очень хорошей, и умиротворённость охватила всё его существо. Значит, нынешняя работа угодна богам.
Он вылез на край, прихлопал свежевыброшенную землю и осмотрелся по сторонам. Некоторые из соседей ещё работали: мелькали лопаты, вылетали на поверхность кучечки земли. Другие уже стояли, отдыхая, или сидели на корточках вблизи своих Ям.
Хоак Гвин не торопился вылезать: он ещё раз осмотрел внутренность Ямы. В некоторых местах поверхность успела остекловаться, в других стеклянная корочка даже стала разрушаться, и сквозь неё прорастали густые пушистые иглы длинных монокристаллов. Чуть пониже чередовались тонкие красные, жёлтые и оранжевые слои, левее них проглядывало плотное, твёрдое – не оцарапаешь когтем – синевато-зелёное ядро, дальше шла бело-чёрная крапинка, низ весь отливал чёрно-красным. Наверху же вся выброшенная почва была однотонного серого цвета, рассыпающаяся под пальцами, если сильно сжать, лёгкой золотой пылью.
Всё как будто было в порядке, но сказать, почему он так решил, Хоак Гвин бы не смог. И как должно быть – тоже не знал. И что означают все эти слои, полоски, крапинки, ядра и их цвета. Ему просто показалось, что всё сделано правильно, и, опершись о лопату, он вылез из Ямы привычным движением, доведённым до автоматизма за многие-многие дни, проведенные здесь. Подошёл сосед, Поап Таш.
– Много вырыл? – поинтересовался он. Обычный, стандартный вопрос, вроде "Как поживаете?" или же "Не правда ли, хорошая погода сегодня?"
– Как обычно, – пожал плечами Хоак Гвин и опёрся о лопату всеми четырьмя руками.
– У Вето Гна чужого поймали, – сообщил сосед. Хоак Гвин вздрогнул:
– Копал?
– Нет, засыпал.
И обоих синхронно передёрнуло от той мысли, что существуют на свете сумасшедшие, которые не могут найти себе места, чтобы копать, а ходят неприкаянно по земле и засыпают чужие Ямы.
– А зачем, зачем он это делал? – переспросил Хоак Гвин, понимая, что вопрос останется без ответа.
Поап Таш пожал плечами.
– Вето Гна спрашивал его, но тот молчит. Даже когда его кусают. Странный он какой-то. Не наш: никто его никогда не видел.
– Да, такое мог сделать только чужой.
– Понятно было бы, если бы он стал копать, – продолжал Поап Таш.
– Понятно, – кивнул Хоак Гвин, – значит, у него нет своей Ямы.
– Но засыпать, – продолжал Поап Таш, – это совсем непонятно. Вето Гна уже поразил его, – сообщил он, чуть помедлив, – он лежит теперь у него на заднем дворе. Ты можешь посмотреть, если захочешь.
Хоак Гвин кивнул. Конечно, он обязательно сходит. Не сегодня, конечно, и не завтра – попозже. Но обязательно сходит. Чужой – это интересно.
– Это у Вето Гна второй такой? – спросил Хоак Гвин.
– Третий.
– Не везёт Вето Гна. Они заполонят ему весь задний двор. Что он будет делать?
– Построит новый. У него лучшая Яма.
Оба опять замолчали. Хоак Гвин вспомнил, как – в прошлом году, кажется? – или уже несколько лет прошло с тех пор? – утром сам обнаружил в своей Яме чужого. Но тот копал. И лопата у него была какая-то необычная – с почти прямой ручкой, очень твёрдой на ощупь. Но остальное было понятно – он копал, хотел сделать Яму своей. Но не успел. Хоак Гвин тогда тоже поразил его и оттащил на задний двор. Он так и стоит там с тех пор – холодный, высохший – наверное, уже пустой внутри. Но других больше не приходило.
– Почему они не могут копать свои Ямы! – вырвалось у него.
Поап Таш понял – у него тоже был подобный случай, и думали они об одном и том же. Может, не совсем одинаково, но схоже.
– Наверное, они просто не могут Начать. Не знают, где, и как, и что для этого нужно.
– А мы знаем? – вдруг спросил Хоак Гвин. Он даже сам испугался своего вопроса – так неожиданно тот вырвался.
Поап Таш пожал плечами:
– Должны знать. Всякий Начинающий Копать Яму должен знать, как это делается: где выбрать место, каким должно быть место, какую брать лопату, поливать землю в этом месте или нет, и что говорить при первых ударах лопаты.
– А давно что-то у нас никто не Начинал, – произнёс Хоак Гвин.
– Давно, – согласился Поап Таш, – я что-то не припомню.
– А как же Начинать?
– Да зачем тебе? У тебя ведь есть своя Яма.
– Ну а вдруг с ней что-то случится?
– Что? Что с ней может случиться, если ты будешь каждый день копать?
– Тоже верно, – согласился Хоак Гвин. – Но я всё равно беспокоюсь… Этот чужой, что хотел засыпать Яму Вето Гна…
– Да, он тоже выбил меня из колеи, – согласился Поап Таш.
– И я не могу вспомнить, как Начинать.
– А зачем? Ты ведь копаешь. Если что-то вдруг случится с твоей Ямой, ты вспомнишь, как Начинать.
– А если не вспомню? – продолжал настаивать Хоак Гвин. И вдруг замолк, похолодев. Если не вспомнит – ему придётся точно также пытаться залезть в чужую Яму и начать копать её. И его будут выгонять хозяева Ям, а потом кто-то обездвижит, поразив. И придётся стоять у кого-то на заднем дворе, сохнуть, пока не иссохнешь полностью. А потом…
Он вздрогнул. Что потом? Этого не знал никто, приходилось только догадываться. Но каждый догадывался, как мог.
В памяти была пустота. А ведь он много раз видел тех, что стояли на заднем дворе у многих. Куда они потом деваются? Хоак Гвин спросил.
– Не знаю, – отмахнулся Поап Таш. – Зачем тебе это надо? Что-то ты любопытный стал в последнее время, много вопросов задаёшь. Яма этого не любит.
Хоак Гвин испуганно покосился в сторону Ямы. Его Яма никогда и никак не реагировала на слова. Как ей может понравиться или не понравиться что-то? Не путает ли его Поап Таш?
– Я ничего не помню, – медленно произнёс он. – Ничего. Как я Начинал Копать Яму – а может, я не начинал её? Может, я захватил чью-то? Или моя мне досталась по наследству?
– Пойдем в деревню, – предложил Поап Таш. – Успокойся. Всё ведь хорошо: у тебя есть своя Яма, дом, жена, дети. Ты хорошо копаешь, каждый день, от рассвета до заката. Соседи на тебя не обижаются, Яма тобой довольна.
Он говорил что-то ещё, но Хоак Гвин уже не слышал. Он никак не мог понять: разве Яма живая? Ведь её копаешь в земле. Живое – это в чём течёт кровь… Оно дышит, двигается. А Яма…
Они шли к деревне. К ним по пути присоединялись остальные, и скоро колонна втянулась на улицу деревни и тут же рассосалась по своим домам.
В доме жена молча поставила перед ним на стол горшок с Едой. Хоак Гвин, хоть и был голоден, есть не начинал. Новая мысль обеспокоила его.
– Жена, – позвал он. Та молча подошла и встала у стола. – Где ты берёшь Еду?
Она испугалась:
– Ты никогда не спрашивал об этом…
– Скажи, – настаивал Хоак Гвин.
– В Яме…
Хоак Гвин повернулся и окаменело посмотрел на жену. Он знал, конечно, что каждую ночь она ходит за Едой, но что она ходит к Яме…
– Расскажи, – потребовал он.
– Я… иду ночью, – запинаясь, начала жена, – к Яме, опускаюсь в неё… или наклоняюсь… Там, на дне, лежит Еда. Я беру её и ухожу домой.
– А как ты находишь нашу Яму? – спросил Хоак Гвин.
– Какую нашу? – не поняла жена.
– Ну, так ведь там, на Поле, много Ям, – растолковывал Хоак Гвин.
– Не-ет, – растерянно протянула жена, – там только одна Яма… наша…
– Так ведь ночью же темно, ты можешь не увидеть чужих Ям… – продолжал объяснять Хоак Гвин и вдруг замолчал. Она бы упала в чужую Яму, если бы не видела их.
– Расскажи, как ты идёшь? – потребовал он.
– Выхожу из деревни и всё время иду прямо…
Прямо. Он вспомнил, по какому извилистому пути приходится ему добираться до своей Ямы, огибая чужие… А она идёт прямо. Она упала бы в чужую Яму, обязательно, если бы шла прямо.
Он принялся есть, покачивая головой. Еда была, как обычно, ни сладкой, ни горькой, ни кислой, ни пресной, ни острой, ни солёной. Вкусная, сытная, плотная, но легко проминающаяся под языком и зубами.
Поужинав, Хоак Гвин лёг спать. Жена, ещё немного повозившись, легла рядом, испуганно дрожа: её разволновали вопросы мужа. Чтобы успокоить жену, Хоак Гвин привлек её к себе и принялся нашёптывать что-то, бестолковое и незначимое. Скоро она уснула. А Хоак Гвин ещё лежал некоторое время с открытыми глазами и думал. Потом уснул и не слышал, как жена встала и вышла из дома, а потом вернулась, поставила новую Еду на стол, и опять легла.
Утром он снова взял лопату и вышел на улицу. Изо всех домов выходили мужчины с лопатами и, двигаясь по улице, стягивались в колонну. Хоак Гвин здоровался, перебрасывался фразами с друзьями и знакомыми, потом замолчал и, так же молча, дошагал до своей Ямы.
Сегодня Яма лишь намечалась в земле неглубокой впадиной – другие стояли в своих Ямах кто по колено, кто по пояс, а у кого-то торчала только одна голова. Вторая тоже была скрыта землёй. Но кое-кто, подобно Хоак Гвину, вынужден был начинать почти с самого начала. А Улой Торм вообще не смог найти свою Яму. Он бродил между копающими, сосредоточенно глядя себе под ноги, иногда взглядывал по сторонам – всё надеясь отыскать свою Яму. Но Ямы не было. Кто-то посматривал на него с испугом, кто-то – с сочувствием, кто-то злорадно, кто-то – и с ненавистью, а кто-то – печально, понимающе. Улой Торму предстояла нелёгкая жизнь. Хорошо ещё, если он вспомнит, как Начинать Копать Яму. А если нет? Тогда он попытается захватить чью-то. А чью? И возможные кандидаты, к которым каждый причислял себя сам, взглядывали на него с ненавистью. Все боялись за себя.
Хоак Гвин посмотрел на Улой Торма долгим взглядом, в котором было всё: и недоумение, и сожаление, и опаска, и понимание. И вопрос: почему? Почему вдруг Улой Торм не нашел сегодня свою Яму? Куда она делась? Но сегодня Хоак Гвин работал молча – впрочем, как всегда, хотя мог иной раз отложить в сторону лопату, подойти к соседу и перекинуться с ним парой фраз. А сегодня он никуда не отлучался от своей Ямы, иногда только взглядывал на бродящего Улой Торма, потом перестал делать и это, и всё копал и копал, споро выбрасывая наверх тяжёлый грунт, в котором преобладали голубые, синие, сиреневые и фиолетовые тона, скользил лёгким взглядом по серому порошку пыли, в который грунт превращался, едва пересекал невидимую границу края Ямы, и молчал.
К вечеру он закопался в полный рост и выбрасывал почву, держа лопату вытянутыми руками.
– Ого! – приветствовал его подошедший Поап Таш, – у тебя, наверное, глубже всех сегодня получилось… Вылезай, уже вечер.
Хоак Гвин остановился, вздохнул и вытер пот ладонью. В глубине тёмно-синей стены перед глазами вспыхивали маленькие золотистые и серебряные искорки, как бы подмигивали ему.
Поап Таш помог ему выбраться из Ямы, и теперь они стояли рядом, озирая всё Поле.
– Улой Торм смог Начать, – сообщил Поап Таш.
– Хорошо, – обрадовался Хоак Гвин, – значит, он останется с нами. – А потом подумал: почему хорошо? Почему этому надо радоваться? А если бы Улой Торм… ушёл? И словно ледяная струя сквозняка обвилась вокруг сердца. Потом она исчезла, и осталось лишь приятное тепло радости от того, что Улой Торм остаётся с ними.
– Роум Беш исчез, – продолжал Поап Таш. – И Яма его тоже.
Хоак Гвин почувствовал, как холодная ванна окунула его снизу доверху.
– Поглотила… – прошептал он. Поап Таш кивнул.
– Я не стал говорить этого слова – чтобы ты не испугался сразу, не замер. Уорм Пос замер. Он был рядом с Роум Бешем и, наверное, видел, как всё было. Яма сдвинулась с одной стороны и исчезла сразу по всей глубине.
– Так исчез Було Вон, – прошептал Хоак Гвин.
– Да. А Азан Пик был поглощен снизу – дно Ямы поднялось и заполнило его собой.
– Бурн Стера выбросило, из Ямы, – припомнил Хоак Гвин.
– Да. А Азан Пика поглотило. Труо Кла закрыло сверху, когда сомкнулись края Ямы. Говорят, он ещё кричал и стучал оттуда, пытался прокопать лопатой, потом замолк.