Освободившиеся объемы клоны отдали под вместительный грузовой трюм и бескрайнюю казарму, в которой при желании можно было разместить целый батальон. В этой-то казарме и дожидались отлета все бывшие обитатели лагеря нравственного просвещения имени Бэджада Саванэ.
Я надеялся, что меня встретят чуть ли не овацией.
В самом деле, мои товарищи небось меня уже похоронили. А тут вхожу я, весь такой расфуфыренный, улыбаюсь, говорю: "Да-да, друзья, это именно я и именно с того света… Прямиком с берегов Стикса!"
Будет мне урок на будущее: экспромты должны быть экспромтами.
Когда я вошел в казарму, выяснилось, что большинство офицеров попросту… спят.
В дальнем углу сидели несколько итальянцев и что-то шепотом обсуждали. Недостаток громкости они восполняли ожесточенной жестикуляцией. Со стороны казалось, что смотришь архивную кинокомедию с выключенным звуком.
В мою сторону они даже не посмотрели.
Я нашел свободную кровать.
Огляделся. Офицер, дрыхнущий по соседству, оказался Меркуловым.
"Значит, не сбежал все-таки… Хватило ума… Ну и слава богу".
Я осторожно сел на край облюбованной кровати.
После многочисленных медицинских процедур, изматывающих бесед с Хвови и сногсшибательных новостей от Тылтыня я чувствовал себя опустошенным. И все-таки не ложиться же спать, если я только четыре часа как проснулся?
Чтобы скоротать время, я открыл "Гвардейскую памятку"
Сильная вещь.
"Там, где наступает гвардия - враг не устоит.
Там, где обороняется гвардия - враг не пройдет.
Что такое гвардейский подвиг? Это значит убить врага и остаться в живых самому. А если умереть, то дорого отдать свою жизнь.
Если гвардеец умирает, он оружие из рук не выпускает. Оно у него и мертвого на врага направлено.
Тот не настоящий гвардеец, кто не убил ни одного оккупанта".
- Тот не настоящий гвардеец, кто не убил ни одного оккупанта… - прошептал я.
Я вспомнил атаку на "Атур-Гушнасп".
Убил ли я хоть одного оккупанта? Мой "Дюрандаль" атаковал авианосец вместе с тремя другими машинами. Мы выпустили ракеты… Тогда же пуски "Мурен" были осуществлены и "Дюрандалями" соседней эскадрильи…
Спонсон зенитной батареи наши ракеты вырвали из борта с мясом, как и подобает настоящим муренам. Но был ли там, на батарее, хоть один живой клон, "оккупант"?
Может быть и так, и этак, зенитные батареи разные бывают. Единая концепция по сей день не выработана ни у нас, ни в Конкордии. Некоторые типы вооружения на боевых кораблях работают автоматически либо управляются дистанционно… Другие все-таки снабжаются живыми расчетами. В последнем случае целеуказание поступает от архизащищенных боевых постов, расположенных в корабельных недрах. Но живой расчет находится в башне непосредственно возле пушек и в случае неполадок берет управление на себя…
Э, Пушкин, а ты лукавишь! При чем здесь "Атур-Гушнасп"? Вспомни "Яузу"!
Не хочешь вспоминать?
Когда тебя подобрала Риши при помощи ремонтного бота, тебя поместили к балеринам, верно? И приставили охрану из двух клонов - в смысле, настоящих клонов, самого что ни на есть демоплебейского происхождения.
А дальше помнишь?
Не очень ты и хочешь помнить дальше. Потому что чем дальше, тем ближе к финальному разговору с Риши, к появлению Иссы, к торпеде ВТ-500…
Ну и все-таки. Когда штурмовая рота осназа под началом майора Свасьяна ворвалась на "Яузу" и отключила силовой эмулятор, ты дрался с охранником.
Ты дал клону в морду. Отобрал автомат.
Выстрелил.
Поздравляю, гвардии лейтенант! Ты убил оккупанта. Носи свой гвардейский значок спокойно, он твой по праву.
- Слышь, Пушкин, а я на тебя обиделся.
- Господи, только этого не хватало!
Меркулов проснулся, но это прошло мимо меня, погруженного в невеселые фронтовые воспоминания.
Капитан-лейтенант лежал на спине. Физиономию его я никак не назвал бы обиженной. Разве станет обижаться мальчишка, который пробрался на свалку старой техники, хватался за рычаги отслуживших свое комбайнов, открутил на память пару блестящих загогулин?
Не-ет, в глазах Меркулова плясали шальные огоньки, а пальцы скрещенных на груди рук отбивали по бицепсам победный марш.
Ни малейшего желания общаться с заводным каплеем у меня не было.
- С добрым утром, - сказал я с затаенной досадой. - И почему же вы обиделись?
- За нетоварищеское поведение. Ударился, понимаешь, в бега, а друга не взял!
Меркулов и не думал понижать голос. Близость сотни спящих офицеров его не смущала.
Итальянцы, жестикулировавшие в углу, прервали беседу и с испугом посмотрели на нас.
Я перешел на громкий театральный шепот.
- Мы сейчас всех перебудим.
- Ты, Пушкин, от темы не увиливай… Ладно, погоди секунду. Сейчас я оденусь, выйдем, поговорим.
- Может, потом?
- Никакого потом не будет! Скоро взлетим и начнется: Х-переход, орбитальный маневр, Большой Муром. На Муроме перекинут нас в другой транспорт, а там уже "контра" с распростертыми объятиями. Где были? Что делали? Как вели себя в плену? Замотают нас, Пушкин, до полного оюения. Какие там разговоры!
- Хорошо, пойдем, пойдем. Только чш-ш-ш-ш… - Мы вышли в коридор.
Меркулов был бодр, румян и весел. Его вполне зримо распирало какой-то неведомой мне новостью, а еще - предвкушением моего рассказа о десятках собственноручно задушенных пехлеванах, сбитых вертолетах и взорванных мостах.
- Ну, рассказывай, чертяка, про свое нетоварищеское поведение и как дошел ты до жизни такой, - сказал он, по-шутовски важничая, изображая из себя не то пресс-офицера, не то следователя военпрокуратуры.
Я начал нехотя, лениво, надеясь, что он вот-вот меня перебьет и скажет: "Ясно, молодец. А вот я…"
Но он слушал на удивление внимательно, несколько раз требовал подробностей, а когда я дошел до манихеев - засыпал ворохом вопросов, неожиданно компетентных. На многие из них я, честно признаюсь, просто не знал, что и ответить.
В самом деле: были на манихеях "шапочки", как выразился Меркулов, или нет? А перстни с крупными непрозрачными каменьями, по виду - "булыжники чистой воды"? А розовое прямоугольное пятно на правой кисти? А заметил ли я у них жаберные щели на шее под ушами?
- Товарищ капитан-лейтенант! - наконец взмолился я. - Ну войдите в мое положение! Темень, стрельба, вертолеты… Я - считайте голый, раненный в плечо, окоченевший в этом проклятом Стиксе! И в довершение всех бед тот человек, который знал русский язык и назвал себя Сержантом, подозревает во мне клонского шпиона! И собирается перерезать мне горло здоровенным ножом! Какие я должен был разглядеть щели у него на шее?!
- Жаберные. - Меркулов невозмутимо пожал плечами. - Ладно, не мучайся. Не заметил - значит не заметил… Так чем, говоришь, дело кончилось?
- Счастливым концом. Зло победило очень большое зло.
- Чего?
- Иронизирую, извините… Факты таковы. Егеря устроили засаду ниже по течению Стикса. Перестреляли манихеев. Катамаран сел на мель. Я добрался до берега. Там меня подобрал вертолет Второго Народного кавполка и доставил в госпиталь.
- Это когда было?
- Я так понимаю, трое суток назад. Имею в виду - стандартных.
- Так тебя послушать, Шапуру очень хотелось, чтобы ты никогда больше на этот транспорт не попал…
- Да. Кстати, я по сей момент не понимаю, чему или кому обязан своим спасением. Не просветите?
- А ты проще выражаться не пробовал? Говорят, помогает.
- На кого нас меняют, если проще.
- На заотаров твоих любимых, в рот им дышло!
"На заотаров?! Сколь много нам открытий чудных!.."
- Здорово… Я думал - на пехлеванов. А где взяли?
- Не в курсе. Была специальная операция. Наш осназ захватил транспорт, который облетал оккупированные планеты Синапского пояса. На транспорте путешествовали заотары самого высокого ранга.
- Может, свои зороастрийские храмы закладывали и освящали? Что-то такое?
- Что-то такое, - равнодушно согласился Меркулов. И тут же, припомнив нечто, с его точки зрения, куда более интересное, вновь оживился: - Ладно, Пушкин, чтоб им всем сдохнуть - заотарам, пехлеванам… Главное, ты молодец. Выжил, вернулся. Я, еще когда ты мне по роже въехал, сказал себе: "Богдан, вот это человек! Человек с большой буквы!"
- Ну уж. - Я был польщен.
- Да нет, правда-правда… Но я тоже ничего себе такой человечек. Гляди чего у меня есть. - Меркулов ухмыльнулся.
Передо мной снова стоял шкодный, всласть наозорничавший мальчишка. А на его раскрытой ладони лежал неказистый металлический цилиндрик на цепочке.
- Это что?
- Ты не глазами гляди, а руками. - Я взял.
Вещица не производила особого впечатления. На ощупь и на вес - заурядный металлический сплав, скорее всего алюминиевый. Ни окраски, ни маркировки.
Когда-то в этом цилиндрике, наверное, хранилась маленькая сигара-сигарилла. Или офицерский маркер. Или подарочный мундштук из слоновой кости.
- Да открой же ты! - Меркулова распирало от нетерпения, хотя он-то и так знал, что там внутри, а я нет.
Я открутил неплотно притертую крышечку. Перевернул, потрусил на ладонью.
Нехотя показался край свернутого в трубку полупрозрачного листка.
Я попробовал ухватить его ногтями, как пинцетом. Увы, после госпиталя у меня были известные проблемы с координацией движений.
- Руки крюки! - фыркнул Меркулов. - Ладно, дай сюда. - Капитан-лейтенант ловко (чувствовалось, делает он это уже не первый и не второй раз) вытащил листок, а точнее сказать - маленький свиток, и раскатал его на ладони.
Свиток имел желтоватый оттенок и едва приметную микрофактуру, которая показалась мне смутно знакомой. Почти наверняка материал природного происхождения… Может быть, тонкая кожа?
Свиток был усыпан рукописными закорючками - черными и красными. После того, что мне показал Ферван в молельне манихеев, я уже боялся высказывать свои предположения вслух.
Скажу фарси - окажется арамейский. Арамейский? Окажется фарси.
Выпалю: "Арамейский или фарси"? И снова попаду впросак! Потому что арабский.
Меркулов избавил меня от мучений недоучки.
- Фарси, - гордо изрек он, будто бы сам по себе этот факт объяснял решительно все.
- И что пишут?
Я был уверен, что он ответит: "Откуда ж я знаю? Думал, ты по-ихнему умеешь".
Но Меркулов меня удивил:
- Какую-то ахинею. Сплошные числа и шелуха религиозная.
- Так вы знаете фарси?!
- А там и знать нечего!
- Но откуда?
- Что значит откуда? Ходил на курсы.
- Зачем?!
- Чудак человек… Затем, что надбавка! За немецкий дают пять процентов оклада, за испанский - десять, а за фарси в свое время назначили тридцать!.. А, я забыл, ты ж учился еще тогда… Так подумай: походил на курсы годик, сдал экзамен - и богатеешь. - Меркулов мечтательно улыбнулся. - Войны-то тогда не было, боевых не доплачивали. Только космические. Но "Нахимов" тогда в плановом ремонте торчал, значит - никаких космических. А у меня две дочки и жена-дурочка…
"Никогда бы не подумал! Где же обручальное кольцо?.."
- …Чем их кормить? Ну то есть кормить, конечно, пожалуйста… Но: шубки, юбки, Фиджи-Мадагаскары, летающая дача в кредит… Вот и долбил я клонский…
Меркулов продекламировал:
- "Бехзад и Виспа соседи. Они учатся в одной школе. Бехзад любит знание. Виспа любит животных. Виспа встречает Бехзада и говорит: "Встань на путь солнца! Бехзад, ты любишь животных?" - "Не всяких. Я не люблю злотворных животных, я не люблю хфрастра. Ты хорошая девочка, Виспа. Но тебе надо уметь отличать благих животных от злотворных…" Я, Саша, думал - с ума сойду от этого бреда. Но, к счастью, прошедшие времена мы проходили уже на темах поинтересней. "Виспа выросла и стала офицером связи. Бехзад вырос и стал пилотом. Виспа встретила Бехзада на космодроме. Они были очень рады видеть друг друга в добром здравии. Виспа засыпала Бехзада вопросами: "Ваша эскадрилья прибыла на космодром вчера? Сколько флуггеров в вашей эскадрилье? Кому вы подчинены? Как фамилия командира? Где находилась ваша эскадрилья раньше? Вы обеспечены топливом? Вы уже получили флуггеры новой модели? Куда отправлены другие эскадрильи полка?" Ну, сам понимаешь, к чему нас готовили…
- Да уж не в школьные учителя. - Я усмехнулся. Меркулов захохотал.
- Точно! Не в учителя!
Между тем маленький свиток на его ладони занимал меня все больше. Я даже перестал жалеть, что Меркулов проснулся.
- И все-таки, товарищ капитан-лейтенант, что там написано? Я верю, что ахинея, но интересно же!
- Ага, видишь, уже интересно? А говорил: "Потом, потом…" На самом деле интересно, как и где я его нашел. Сам-то свиточек - так, ерунда, вещественное доказательство…
Впоследствии оказалось, что Меркулов глубоко заблуждается. Ценность представляла именно "ахинея" из свитка, а вовсе не "как и где".
Но в ту минуту я, конечно, не мог знать, что важно, а что нет. И потому, не перебивая, внимал Меркулову, который принялся взахлеб рассказывать о своих похождениях.
- Когда ты убежал, я ведь действительно страшно обиделся. Подумал: ну вот, хорош друг! Этот Пушкин изображал из себя пай-мальчика, меня от побега битый час отговаривал, а потом вжих - и дал деру при первом же удобном случае! Теперь-то я знаю, что ты от Фервана этого ухорвана не сбегал, а он сам тебя бросил… А тогда нам Шапур задвинул версию, что вот, Пушкин ваш какая сволочь! Убежал не попрощавшись! Ну ладно, мы все это слопали, кто-то назвал тебя идиотом, я - героем, а Гладкий задвинул речь, что Пушкин по-любому не прав, в первую очередь как христианин, потому что побег на Глаголе - форма медленного самоубийства. На том и успокоились. А под конец тех суток у нас в лагере поднялась ужасная суматоха. Муть снова загустела, начала подниматься из ущелий и, представь, стала почти вровень с плато! Егеря мечутся, начальство мечется, разогнали нас по баракам и говорят: "Ради вашей же безопасности, наружу - ни-ни!" Ладно, сидим, стучим шахматами. На дворе вроде тихо. Потом из цитадели к Западному КПП прогромыхала какая-то жуткая машина…
Рассказ Меркулова сводился к тому, что манихеи пытались взять лагерное плато штурмом - причем средь бела дня, ведь полночь тех стандартных суток пришлась примерно на полдень фактических.
При этом, по мнению капитан-лейтенанта, манихеи умеют как-то возгонять Муть, чтобы использовать ее как естественное прикрытие для атаки. Забавно, что, по его же мнению, в цитадели у клонов была некая спецмашина, которая, в свою очередь, умеет Муть останавливать и даже прорубать в ней временные коридоры видимости. Так они и воюют: манихеи Муть гонят, а егеря ее нейтрализуют.
В принципе, после того как я увидел пробой, подстроенный манихеями для уничтожения вертолетов Второго Народного, все эти новости не казались таким уж откровением.
- Ну ты меня знаешь, Пушкин. Чтобы я да сидел при таком шурум-буруме сложа руки? Запереть-то нас в бараках они не решились, благородные… Выбрал я подходящий момент, выскользнул из барака - и что я вижу! В ограде, которую и так любой нормальный мужик перемахнет, не заметит, - свежая дыра! Танк проедет! Выбрался я на южный край плато и думаю: что дальше-то делать? Вниз же не прыгнешь… Во-первых, Муть пенится, гадина. Во-вторых, я же не дурак, помню: там обрыв. Над головой вертолеты "Атурана" тарахтят, но это их личное дело - пусть тарахтят, у них своя работа, а у меня своя. И вот пока я, понимаешь, думал, появляется… он! Нет, только представь, Пушкин, между нами - полтора шага! Ну, может, три. Так это уже ты мне рассказал, что эти шустрики манихеями называются и с клонами воюют. А тогда я ничего этого не знал. Я вижу только, что весь он будто маслом обмазан, морда черная, глаза змеиные, на голове что-то вроде шапочки, а в руках у него - автомат. Думаю: хо, клонский осназ пожаловал! И говорю я ему: "Друг, иди сюда, сейчас я тебе скажу кое-что важное". Сам понимаешь, мысль у меня одна: вмазать ему по морде, автомат отобрать - а там уже и весь наш барак поднять можно. На борьбу за мировое благо, хе-хе.
Да, Меркулов себе не изменял: ни о чем, кроме побега, он в лагере думать не мог. Вот и не думал.
- Но он, морда манихейская, тоже не лыком шит. Взял - и недолго думая в меня выстрелил. Только, представь себе, в ту самую секунду, когда он нажимал на спусковой крючок, один из вертолетов порвал его на тряпки! Можешь себе представить: серия прямых попаданий, каждый снаряд - двадцать пять мэмэ! Кишки из мерзавца так и брызнули! Я сразу же залег, а когда вертолетчики отвлеклись и дальше полетели, подполз к манихею. Мне автомат нужен или культурная беседа? Но автоматом можно было только гвозди заколачивать, его из пушки тоже зацепило. Думаю, ну, может, пистолетик найду какой-нибудь завалящий? Обыскал я то, что от парня осталось… А вот это у него на груди висело.
Капитан-лейтенант указал взглядом на цилиндрик со свитком.
Собственно, все приключения каплея на этом и закончились. Через минуту прибежали егеря, наорали на него и загнали обратно в лагерь. Затем на плато прибыл огромный конвой - грузовики, бронетранспортеры, спецтехника.
Всех пленных погрузили в КУНГи - герметичные контейнеры без окон, установленные на грузовиках. И доставили на космодром Гургсар, куда вскоре приземлился "Сухуми".
На фоне моих похождений история Меркулова выглядела бледновато. Зато капитан-лейтенанту досталась настоящая манихейская вещица, а мне - ровным счетом ничего, кроме воспоминаний и неприметного шрама.
Я еще раз поглядел на свиток. Все-таки что-то в нем было. Он источал аромат тайны, той самой Тайны, которой дышали камешки Злочева, Стикс и потаенная манихейская пещера, циклопический Котел и угрюмая, новорожденная красная луна. И даже если в нем, в этом свитке, записано какое-нибудь там "Родословие Заратустры" - все равно хотелось бы ознакомиться…
Тут капитан-лейтенант меня приятно удивил. В целом он производил впечатление человека, который слушает только себя и не очень-то следит за реакцией собеседника. Оказалось, вовсе нет.
- Ну, Пушкин, вижу, ты свиточек этот просто сожрать готов, - хитро прищурившись, сказал он. - Но подарить я его тебе не могу, извини.
- Да я и не думал просить! - запротестовал я. - Эта вещь сама к вам в руки приплыла, значит - часть вашей судьбы, не моей!
- Во-во. Но ты человек культурный. А вас, головастых, я знаю, хлебом не корми - дай какой-нибудь забубон религиозный почитать. Так чтобы ты не думал, что я насчет фарси того, присвистел маленько, слушай же, чего они пишут. Ни хрена не понятно, хотя слова довольно простые в основном… Может, ты что-нибудь протараканишь?
Меркулов уткнулся в свиток носом и принялся читать вслух.
- "Знаю, когда стала плоть и когда стала…" Стала… ну, скажем так, "ткань", "материя"… Так вот, "…когда стала материя, разлилась повсюду Тьма. Тридцать два айона Свет был потерян. Свет нашел себя в тридцать третий айон…" Что такое айон, а, Пушкин?
- Понятия не имею.
- Значит, два мы дурака. Ладно, "…нашел себя в тридцать третий айон. Свет нашел себе жилище…" Жилище… Ну, в общем, не такое грязное жилище, как все остальные "места", как они пишут… Мысль такая, Пушкин, что везде очень грязно и противно, и Свету этому долго не находилось места…
- Где не находилось места?