Человечество не сможет ни отменить смерти Вселенной, ни выскочить за её пределы. Оно умрёт вместе с нею.
Но до этого пока далеко. Срок существования всех нейтронов Вселенной – сто миллиардов лет. Потом они превратятся в излучение. А прошли лишь пятнадцать миллиардов лет.
Впрочем, на этой длинной дороге ждёт человечество гораздо более близкая и ужасная космическая катастрофа. Дело в том, что на сближение с нашей Галактикой идёт со страшной скоростью громадная галактика, известная как туманность в созвездии Андромеды (М-31 по каталогу Мессье).
Туманность Андромеды в несколько раз больше нашей Галактики и, вонзившись в неё примерно через пять миллиардов лет, запросто её разрушит. Как разрушила недавно два своих небольших спутника – карликовые галактики М-32 и М-33.
Подобные спутники есть и у нашего Млечного пути – карликовые галактики Большое и Малое Магеллановы облака. Но наша Галактика не агрессивна – на сближение с ними не идёт.
Неизбежное столкновение двух галактик вынудит земное человечество – если оно доживёт до той поры! – искать себе новое пристанище уже в пределах звёздных систем других галактик. И, следовательно, возникнет со временем крайняя необходимость изучать соседние галактики, хотя бы по их окраинам.
Таковы вполне научные астрономические перспективы, разом обрушившиеся на человечество.
Вот на такой весёленькой ноте та давняя дискуссия и завершилась. Спорить стало не о чем, и вычислительные центры подвели итоги.
Тогда и было принято решение о строительстве корабля "Рита-1", уже полностью спроектированного добровольцами, и об отборе молодых астронавтов для первого полёта.
В той давней, самой широкой земной дискуссии мы, понятно, не участвовали. Однако отвечать за судьбу целой планеты и её народов нам теперь придётся.
А ведь мы ещё мальчишки и девчонки. Мы очень немногое знаем и умеем. Наши ошибки, даже самые малые, могут стать великими кровавыми бедами для человечества Риты. Наши подвиги, даже самые скромные, могут ускорить его прогресс на целые века. От нас слишком многое будет зависеть. Потому что мы будем невероятно сильны на этой дикой планете.
Но большая сила требует и большой осторожности. Ибо неосторожная сила – бедствие. Даже если она и добра.
Доброты у нас хватит.
Хватит ли осторожности?
12. Фантастика и жизнь
Кончаются наши сто дней. Послезавтра начнём отогревать свою смену. Эти сто дней пролетели быстро, незаметно, как пролетает лето на Урале. В июне дождливо, холодно, и кажется, что лета ещё нет, что оно где-то далеко впереди. В июле, в зной, кажется, что лето тягуче и бесконечно. Ещё бездна тёплых дней в запасе! А в октябре облетят листья, оглянешься, и – будто всего день прожил. И впереди – тягучая бесконечная зима.
С нами ничего не случилось. Космос больше не говорил, механизмы работали исправно, мёртвые космические корабли на пути не попадались. Короче, не было ни одного из тех захватывающих приключений, которые так здорово разрисовывала в своём фантастическом рассказе милая моя Бирута.
Коэма помогла ей. Бирута написала рассказ быстро. Вернее, записала. Я просмотрел эту запись – дух захватило. Я увидел то, что – кто знает? – и на самом деле могло бы случиться, если бы, проходя мимо радиомаяка, мы повернули корабль к звезде Б-132, а от неё – к звёздному скоплению.
Но, видимо, рано ещё коэмам состязаться с книгами. Потому что Бирута, "уложив" рассказ в коробочку, записала его потом и от руки. И очень долго черкала написанное. И затем дважды – терпеливо, медленно – перечитывала рассказ диктографу.
И когда я прочитал вынутые из диктографа аккуратные листки, я увидел гораздо больше, чем тогда, когда сжимал в кулаке коэму с первой записью рассказа. По существу, я увидел на отпечатанных листках совсем другой рассказ – более полный, более умный, более интересный.
Теперь я мог быть совершенно спокоен: мои коэмы не погубят литературу на Земле. Но помочь писателям, ускорить их труд – они, пожалуй, способны.
Сто дней мы с Бирутой дежурили в рубке, вели дневники – корабельный и свой, занимались в спортзале, прочитали немало книг. В космосе человек меньше спит и меньше устаёт физически, чем на Земле, и мы всё время чувствовали себя свежими, бодрыми. Нам не было скучно, хотя мы почти всё время были вдвоём. Мы слишком мало были вдвоём на Земле. И неизвестно ещё, как сложится всё на Рите. И мы считали эти сто дней своим свадебным путешествием.
По жребию нам с Бирутой предстояло будить Женьку Верхова и Розиту. Но мне не хотелось будить Женьку и водить его по кораблю, и сдавать ему дежурство. Гораздо приятнее было бы разбудить Али и Аню и провести сутки с ними.
Как-то я сказал об этом Бируте, и она удивлённо покосилась на меня, а потом рассеянно поддержала:
– Да, да! Конечно! Лучше будить Бахрамов!
Она не говорила больше ничего, но я и так понял: думала она не о Женьке, а о Розите. Бируте не хотелось, чтобы я водил по кораблю Розиту. Это было странно, смешно и бессмысленно, но Бирута до сих пор ревновала. Только потому, что когда-то давно, ещё в "Малахите", я однажды слишком горячо хвалил голос Розиты и слишком долго смотрел на неё.
А меня тогда просто поразило, что Розита – с Женькой. Но не объяснять же это Бируте!
Ещё с первых дней дежурства я собирался попросить Бруно обменяться "подопечными". Но всё оттягивал разговор. Было как-то неловко. Бруно наверняка спросит: "Почему?" Сказать правду – что Женька мне неприятен – нельзя. Лгать? Не привык.
И вот уже последние дни, и тянуть больше с разговором нельзя. И тут я вспомнил Марата и подумал: зачем себя насиловать? Почему я не могу провести эти сутки с Али просто потому, что Али – мой друг?
В общем, я сказал Бруно. А он даже не спросил: "Почему?" Он сразу согласился:
– Ладно. Мне всё равно.
А Женька, когда проснулся, обиделся. Он знал, что будить его должны были мы с Бирутой. И всё понял.
Мне давно казалось, что Женька хотел бы заставить меня забыть о том давнем, школьном, разделившем нас. Он как бы каждый раз искренне, но, разумеется, молчаливо удивлялся, когда нечаянно обнаруживалось, что я помню.
И это его немое удивление как бы подчёркивало, что плох не он, совершавший некогда подлости, а я – потому что помню их. А мне просто не хотелось с ним общаться. Всего-навсего. Ещё когда я был маленьким мальчишкой, отец внушил мне презрение к подлости, и неверие в то, что подлец способен исправиться. "Подлость как горб, – сказал однажды отец. – Это на всю жизнь".
Я хорошо помнил его слова. И вообще: у меня хорошая память. Таня не раз говорила, что с моей образной памятью можно было стать писателем.
Разумеется, если бы я к тому же любил писать!
Может, у Женьки слаба образная память? Он забывает многое сам и потому невольно надеется, что забыли другие… И искренне удивляется, когда видит, что не забыли…
Впрочем, отец говорил, что подлецы всегда надеются на забвение.
Женька почти не разговаривал со мной, пока мы сдавали дежурство. Только так – обычные и неизбежные фразы. И он сам вызвался остаться в рубке, когда мы затеяли традиционный прощальный вечер.
На этом вечере я пил редкое старинное вино из тёмной бутылки. Оно было невероятно ароматным, и пьянило, кажется, одним своим запахом. И от этого лёгкого опьянения жизнь казалась проще и веселее, и люди – красивее, и будущее – лучезарнее.
У нас был весёлый вечер. И мы умудрялись плясать в маленькой кают-компании. И, должно быть, из-за того старого вина Розита решила сплясать бешеную кубинскую "байлю". Мы плясали "байлю" вместе – Розита и я. И казалось, что отступили стены и столы тесной кают-компании, что стало просторно, как в залах "Малахита", что пол, в который мы отчаянно били каблуками, прочно стоит на земле, а не висит в бездне, которой нет ни конца, ни края.
Ах, какой жаркий танец, эта "байля"! Ах, как улыбаются кубинские женщины, когда пляшут её! С ума можно сойти!
Когда мы улетали, кубинская "байля" была самым весёлым танцем на Земле. А что сейчас пляшут земные мальчишки и девчонки? Забыли, небось, "байлю"? И только мы лихо отплясываем её – в космосе, в пятнадцати парсеках от Земли…
Оборвалась мелодия, я остановился и увидел, что у Бируты такие глаза!.. Нет, просто невозможно плясать с Розитой, когда у твоей жены такие измученные глаза.
Я сел рядом с Бирутой и обнял её худенькие беззащитные плечи, и затянул какую-то песню, и все поддержали. Потом Али гортанно пел весёлые арабские песни, а Розита – весёлые испанские. А я подумал, что нынешнему молодому арабу или испанцу там, на Земле, эти песни показались бы старинными, полузабытыми. Полвека! Если бы на Земле у нас остались дети – они уже годились бы нам в родители.
А ведь я чуть было не оставил на Земле ребёнка. С помощью Лины…
И как это меня Бог уберёг? Вот было бы мучений!..
Лина, наверное, сейчас уже бабушка. И я вполне годился бы ей в младшие сыновья. Небось, всё такая же пухленькая… Она очень хотела, чтобы я вспомнил её, когда прилечу на Риту. А сама-то Лина меня ещё помнит? Вряд ли…
От всего этого стало грустно, но не надолго, потому что я ещё раз хлебнул ароматного старого вина из пузатой тёмной бутылки.
13. Снова на двадцать лет
И снова плотно, герметически, закрыта дверь нашей тесной, но уже привычной обжитой каюты. Кончились наши с Бирутой сто дней. Теперь эта дверь откроется через двадцать лет. Или не откроется совсем – кто знает?
У нас остались минуты. Вот-вот включится микрофон там, в рубке, и раздастся голос Али, и мы будем прощаться. И разбудят нас уже перед посадкой на Риту, когда всех будут отогревать и будить.
Нам будет тогда по семнадцать. На Земле нам даже не разрешили бы жениться.
Может, Марат не верил, что ему снова стукнет семнадцать? Может, его мучили какие-то страхи или предчувствия, и поэтому он попросил лишние сутки?
Сейчас и я не отказался бы от лишних суток. Но не из-за предчувствий, у меня нет их. Из-за Бируты! Мне очень хорошо с ней!
Мы сидим на койке обнявшись, и молчим. Мы уже всё сказали друг другу, мы устали от ласк. Но не чувствовать Бируту рядом в эти последние минуты – выше моих сил.
Если бы кто-нибудь дал мне власть над Временем, кажется, я решился бы сейчас сказать это сакраментальное: "Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!"
Но у меня нет власти над Временем. И ни у кого никогда её не было и не будет. Люди могут только мечтать об этом. И, наверно, это единственная вечная их мечта, которой никогда не суждено стать реальностью.
Время неумолимо и не способно считаться с желаниями и чувствами живых существ. От него смешно ждать милости. Её не будет.
Далеко от нас, в рубке, щёлкает микрофон. Это Али. Сейчас он – наше Время. Но Али – друг. А если бы с нами прощался Женька, казалось бы, что Время – враг.
– Тарасовы! Слышите меня?
До чего нежен голос Али! До чего робок!
Я тоже включаю микрофон, и Бирута тихо отвечает:
– Слышим, Али. Нам пора?
– Это как вы решите, ребята. Я не ваш судья. Я ваш слуга.
– Всё равно, – говорит Бирута. – Когда-то надо.
– Тут я не властен, – признаётся Али. – Я хотел бы стать добрым богом. Но мне не доверяют. В старину сказали бы, что я не подхожу по анкетным данным.
– Ждать – хуже, – вставляю я. – Давай прощаться, Али! Давай прощаться, Анюта!
Ещё я помню, как ложились мы на койки, как застёгивали ремни. И помню, как сжал я в последний раз длинные тонкие холодные от волнения пальцы Бируты.
И это было последнее, что сделал я во второй ленте своей первой жизни.
Лента третья. Мечта моя, боль моя – планета Рита
1. "Ритяне приветствуют вас!"
Вставать нам ещё не разрешали, но я осторожно поднялся и включил наружный телевизор.
Половину экрана занимает край громадного голубого шара. Он вертится под нами, и мы видим белые острова ватных облаков, и голубые океаны, и небольшие жёлто-зелёные материки. Голубой шар очень похож на Землю.
Мы на орбите возле нашей новой родины. Давно ли – не знаю. Надо бы спросить в рубке, но там не до нас.
Зато, пожалуй, можно попробовать вызвать маму. Наверно, и её разбудили.
Я отыскиваю кнопку семнадцатой каюты на панели, включаю микрофон.
– Ма, – тихо говорю я. – Мама.
В ответ – молчание.
Оно кажется мне долгим, бесконечным, страшным.
Я успокаиваю себя тем, что мама не сразу может ответить. Она одна – некому даже расстегнуть ей ремни.
А может, её ещё не разбудили?
Но вот я слышу щелчок.
– Алик? Здравствуй! Как чувствуешь себя? Как Рута?
– У нас всё прекрасно, ма! Как ты?
– Ещё не разобралась. Но кажется – нормально.
– Телевизор включила, ма? Наружный.
– Ещё не вставала. А там что-то интересное?
– Рита, ма! Она очень похожа на Землю! Но ты не спеши. Мы, наверно, ещё долго будем на орбите.
– Даже дольше, чем тебе кажется.
– Почему?
– Прививки. Наверняка будут делать прививки.
– А мы и не думали.
– А вам и не надо! Об этом думают медики. А почему Рута молчит?
– Я слушаю, мама. Здравствуй.
Впервые Бирута назвала её мамой. На Земле она говорила: "Лида".
– Я очень соскучилась по тебе, девочка.
– Я тоже, мама. Как только разрешат выйти – мы придём к тебе.
– Как вам дежурилось? – спрашивает мама.
– Отлично! – отвечает Бирута. – Мы много раз стояли перед твоей каютой, мама.
Я чувствую, Бируте нравится произносить: "мама".
– Только не спеши вставать, ма! – предупреждаю я. – Когда нас будили на дежурство, я поспешил и упал.
– Ты всегда был торопыгой! – Я чувствую, что мама улыбается. – За меня не волнуйся.
– Внимание! – врывается в разговор громкий голос из рубки. – Внимание! Астронавты "Риты-три"! Поздравляем вас с прибытием к планете Рита!
Я узнаю чёткий жестковатый голос одного из наших командиров, Фёдора Красного.
Он должен был вести корабль на последнем этапе. Он и вывел его на орбиту.
– К нашему кораблю, – продолжает Фёдор, – только что подошла ракета. В рубке сейчас Михаил Тушин – вот он, рядом со мной, можете поглядеть, если у вас включены видеофоны. И ещё к нам прибыли десять медиков, которые будут делать прививки. Передаю микрофон Тушину.
– Здравствуйте, ребята! – Это уже глуховатый, знакомый по земным телепередачам голос Тушина. – Ритяне приветствуют вас! Мы очень ждали вас, ребята! Нам трудно. Много дел и мало рук. А ведь вас тут столько же, сколько и нас на Рите. Теперь горы свернём.
Тушин откашливается и продолжает:
– Рая мы вам, конечно, не обещаем. Рая нет. Да и не за тем вы летели. Так ведь? Вы понимаете – мы сделали всё, что могли, чтобы вам было легче, чем нам. Но пока не всё тут легко. Ну, с болезнями справились. Однако заплатили за это несколькими жизнями. У нас сейчас есть мощные средства против местных болезней. Вам сегодня всем сделают прививки. Но у нас тут не только болезни. Местные племена кочуют, переплывают на плотах моря. Два диких племени высадились на наш материк. Когда мы прилетели, он был совершенно пустым. А теперь нам поздно уходить, слишком многое сделано. Строится город, действуют заводы, рудник. Нефть качаем на Севере. Поздно уходить! Но дикари есть дикари. Они на нас нападают, охотятся за нами в лесах. Мы потеряли из-за этого немало людей. В основном – женщин. Гибнут неосторожные. Те, кто не пользуется защитным электромагнитным полем. Кто забывает надеть космошлем. Я особенно хочу предупредить наших молодых астронавток. Не увлекайтесь в лесах всякими цветочками и бабочками! Они здесь очень красивы, но среди них есть ядовитые. А главное – увлекаясь ими, женщины забывают об осторожности. И тогда в них летят отравленные стрелы. Мы делаем всё, что возможно. Но мы не способны и не имеем права истреблять туземцев.
Тушин снова откашливается и тихо отвечает на какой-то вопрос там, в рубке:
– А? Нет! Спасибо!
Потом громко продолжает:
– Пожалуй, я рассказал вам самое сложное. Остальное проще. Остальное зависит от нашего труда, нашей настойчивости, нашей дисциплины. А теперь ещё и от вашего труда, вашей настойчивости, вашей дисциплины. Мы справились с природой на Земле, справимся с нею и тут. Человек – везде человек! Встанем прочно на ноги и сами пойдём к аборигенам. В конце концов все они станут нашими друзьями, нашими братьями. Но для этого мы должны создать промышленность, построить с избытком школы и больницы, построить с избытком жилища. Местные жители не поймут наших слов, не поверят нашим обещаниям. В их сознании мир ещё целиком враждебен им. Они не способны усвоить ту идею, что чужое племя желает им добра просто так, ни за что, безо всякой корысти для себя. Но они не смогут не оценить те материальные блага, которые мы им предложим со временем. И именно с этого начнётся их быстрый прогресс. Мы верим, что через несколько поколений на этой планете будет единое общество, где потомки сегодняшних дикарей смогут выполнять самую сложную, самую квалифицированную работу. Эти потомки смогут овладеть современной наукой, создадут своё искусство, и сами будут просвещать дальние дикие народы. Тот путь, который они прошли бы без нас за десятки тысяч лет, с нами они пройдут за столетие или за два. И это будет означать, что коммуна Земли выполнила свой братский долг перед человечеством Риты. Наше поколение начинает эту работу. И мы наверняка увидим первые её результаты.
Мы аплодируем у себя в каютах, подняв руки к микрофонам.
По всему кораблю слышатся эти аплодисменты. Словно морской шторм бушует в динамиках.
А потом сквозь них пробивается настойчивый стук. Это Тушин стучит по микрофону: просит слова.
Аплодисменты стихают.
– Так-то лучше, – тихо произносит Тушин. – Мы не в театре… К вашему прибытию, ребята, – говорит он уже громче, – мы приготовили небольшой подарок. Вас ждут сто двадцать квартир. Так что двести сорок человек сразу могут поселиться в современном доме.
И снова мы аплодируем перед микрофонами.
И снова Тушин стучит по микрофону в рубке, чтобы успокоить нас.
– Остальное будем строить, – добавляет он. – Месяцев через восемь из корабля уйдут все. Теперь ещё хочу похвалиться. У нас есть школа. Большая. И ваши дети будут в неё ходить. Есть больница. Тоже большая. Работает сталеплавильный цех, ремонтный завод, заводы пластмасс, клеецемента, железобетона, пластобетона, текстильная фабрика. В общем, кое-что есть. В недрах вашего корабля сложено несколько новых предприятий. Но и в трюмах "Риты-два" ещё лежат два завода. Не успеваем…