- Если бы я снова стал молодым, моим друзьям по-прежнему оставалось бы по пятидесяти, шестидесяти лет, ведь так? И я оказался бы навсегда отрезанным от них, потому что не мог бы сказать им, что со мной случилось, правда? А если бы они узнали об этом, они бы возмутились. Они бы возненавидели меня. Их интересы перестали бы быть и моими интересами, так? В особенности главное, что их беспокоит. Им остались бы болезни и смерть, а мне - новая жизнь. Разве в этом мире есть место для человека, который выглядит на двадцать, а сам старше Мафусаила; и кто мог бы перенести такое? Карнавал не убережет вас от послеоперационного шока. Я держу пари, что шок есть, и больше того! Итак, что же происходит? Вы получаете свой подарок: безумие. Изменение тела, изменение всей обстановки, изменение и многого другого. С другой стороны, - вина, вина в том, что вы оставляете жену или мужа, оставляете друзей умирать в те сроки, в какие умирают все люди… Господи, да одно это доведет до безумия! Но карнавалу только этого и надо - еще больше страха, еще больше агонии подается ему на завтрак. А вы, задыхаясь в болотных испарениях, в которых барахтается ваша раздавленная совесть, лепечете, что хотите вернуться назад, сделаться таким же, как были! А карнавал слушает и кивает. Да, они обещают, что если вы будете вести себя хорошо, они вернут вам через некоторое время ваши полсотни лет или сколько там требуется… На одном только обещании вернуть к прежнему возрасту карнавальный поезд может разъезжать по миру, он полон безумных людей, они ждут, когда их выпустят из рабства, а на самом деле они - всего лишь кокс для топки его паровоза.
Уилл что-то пробормотал.
- Что? - спросил отец.
- Мисс Фоли, - простонал Уилл, - о бедная мисс Фоли, они захватили ее в точности, как ты говоришь… Сначала она получила от них то, что хотела, но это испугало ее, ей стало плохо, о, как горько она плакала, папа, как горько; теперь, держу пари, они обещали ей, что ей снова станет пятьдесят, если она выполнит то, что ей велят. Страшно подумать, что они сделают с ней, о папа, о Джим!
- Да поможет ей Бог, - отец Уилла с трудом протянул руку, чтобы отыскать старые портреты участников карнавала. - Ее, вероятно, поместили вместе с уродами. Кто же они? Может, грешники, которые, надеясь на освобождение, так долго странствовали с карнавалом, что приняли образ самого греха? Вот, например, Толстяк - кем он был раньше? Если бы я мог разгадать ту иронию, с какой действует карнавал, взвешивая на своих весах путь грешника, то сказал бы, что раньше он был хищником, охотившимся за всеми видами похоти и вожделения. Во всяком случае теперь он переполнен плотскими удовольствиями. И рядом с ним - Скелет, Тощий Человек, или что бы это ни было, не морил ли он свою жену и детей голодом, духовным и телесным? А Карлик? Был он или не был вашим другом, торговцем громоотводами, всю жизнь проведшим в дороге, он всегда бежал впереди молний и продавал громоотводы, оставляя другим возможность смело глядеть в лицо грозы; неизвестно, почему он соблазнился даровым катанием на карусели; он превратился не в мальчишку, а в спутанный клубок нелепого хлама. Или Предсказательница Судьбы, цыганка, Пылевая Ведьма? Может быть, когда-то она предпочитала жить завтрашним днем, пренебрегая сегодняшним, вроде меня, и была так наказана, обречена гадать о неистовых восходах и ужасных закатах для других. Ты говорил, что видел ее совсем рядом. А Болван? Робкий мальчик? Пожиратель Огня? А Сиамские Близнецы, Боже милостивый, кто они были? Может быть, это воплощенная самовлюбленность? Мы никогда этого не узнаем. Они никогда не расскажут. Мы пробовали угадать и, вероятно, угадали неправильно, наверное, многое не так. А теперь - что нам делать. Куда мы пойдем отсюда?
Чарльз Хэлоуэй разложил на столе карту города и обвел карандашом место, где расположился карнавал.
- Сможем ли мы скрыться? Нет. С мисс Фоли и с таким количеством других людей, вовлеченных в эту историю, никак не сможем. Ладно, тогда как нам их атаковать, чтобы нас не расстреляли с первых шагов? И какое оружие нам выбрать…
- Серебряные пули! - выпалил Уилл.
- Куда загнул! - фыркнул Джим. - Они же не вампиры!
- Если бы мы были католиками, то взяли бы в церкви святой воды и…
- Брось ты, - сказал Джим, - все это чепуха из кинофильмов. В жизни так не бывает. Или я неправ, мистер Хэлоуэй?
- Хочется, чтобы ты был прав, дорогой.
Глаза Уилла яростно сверкнули:
- Ладно. Остается одно - прихватить пару галлонов керосина, спички и сбегать на луг…
- Это противозаконно! - запротестовал Джим.
- Смотрите, кто это говорит!
- Продолжай!
Но тут все замолчали.
Шорох.
Слабый порыв ветра пронесся по библиотечным коридорам и влетел в комнату.
- Парадная дверь, - прошептал Джим. - Кто-то только что открыл ее.
Вдалеке раздался негромкий щелчок. Сквозняк, который только что прошелся по ногам мальчишек и растрепал волосы мужчины, исчез.
- Кто-то только что закрыл ее.
Молчание.
Только огромная темная библиотека со сложными лабиринтами спящих книг.
- Кто-то вошел.
Мальчики приподнялись, тревожно полураскрыв рты.
Чарльз Хэлоуэй подождал, затем тихо сказал лишь одно слово:
- Прячьтесь.
- Мы не можем тебя оставить…
- Прячьтесь.
Мальчишки метнулись в сторону и исчезли в темном лабиринте полок и стеллажей.
Чарльз Хэлоуэй медленно глубоко вдохнул, потом выдохнул, затем заставил себя усесться обратно в кресло, приказал себе опустить глаза на пожелтевшие газеты и стал ждать, ждать, и затем опять… ждать.
41
Тень скользнула среди теней.
Чарльз Хэлоуэй почувствовал, что душа его уходит в пятки.
Бесконечно долго тень и сопровождающий ее человек шли по коридору. Тень казалась неторопливой и осторожной в своей медлительности, и все же она впилась в Чарльза Хэлоуэя, она терзала его как сыр на терке, рвала и крошила его твердое спокойствие. И когда, наконец, тень дотянулась до двери, с ней вошли не один, не сотня, а тысяча людей, и заглянули в дверь комнаты.
- Меня зовут Дак, - сказал голос.
Чарльз Хэлоуэй разжал кулаки и вздохнул.
- Я более известен как Разрисованный Человек, - пояснил голос и добавил: - Где мальчики?
- Мальчики? - Отец Уилла повернулся, наконец, чтобы рассмотреть высокого мужчину, который стоял в дверях.
Разрисованный Человек принюхивался к желтой пыльце, слетевшей с древних книг, и тут отец Уилла вдруг увидел мальчиков, вышедших из своего убежища и стоявших на свету; он даже подскочил от неожиданности, затем попытался заслонить их собой и остаться один на один с незваным гостем.
Разрисованный Человек сделал вид, что ничего не заметил.
- Мальчиков нет дома, - сказал он. - Оба дома пусты. Какая досада, они пропустят бесплатные представления.
- Мне кажется, я знаю, где они были. - Чарльз Хэлоуэй принялся расставлять книги по полкам. - Черт побери, если бы они знали, что вы здесь с бесплатными билетами, они были бы в восторге.
- Вот как? - улыбка мистера Дака растаяла, как брошенная в огонь розовая парафиновая игрушка. Затем он тихо и мягко добавил. - Я мог тебя убить.
Чарльз Хэлоуэй кивнул, медленно расставляя книги.
- Ты слышал, что я сказал? - рявкнул Разрисованный Человек.
- Да. - Чарльз Хэлоуэй взвесил на руке книги, словно они были его приговором. - Однако теперь ты не сможешь меня убить. Ты слишком приметен. Ты слишком примелькался за это время.
- Прочитал несколько газет и думаешь, что знаешь о нас все?
- Нет, не все. Но достаточно, чтобы испугаться.
- Пугайся, пугайся, - прошипела теперь уже целая толпа мрачных картинок, кишевших под его черной одеждой. - Один из моих друзей, тут неподалеку, может прикончить тебя так, что будет казаться, словно ты умер от самой обыкновенной сердечной недостаточности.
Сердце его бешено заколотилось, Чарльз Хэлоуэй почувствовал, что кровь ударила в виски и ослабели руки.
Ведьма, подумал он.
Должно быть, его губы непроизвольно дернулись, как бы произнося это слово.
Мистер Дак кивнул:
- Совершенно верно, Ведьма.
Чарльз Хэлоуэй продолжал расставлять книги по полкам, и тем сдерживал страшного гостя.
- Ну, что это там у тебя? - мистер Дак прищурился. - Библия? Очаровательно. Так по-детски и так освежающе старомодно.
- Вы читали ее когда-нибудь, мистер Дак?
- Конечно, читал! Каждая страница, каждый параграф и слово были прочитаны при мне, сэр! - Мистер Дак закурил сигарету и выпустил дым в сторону таблички "НЕ КУРИТЬ", а потом на отца Уилла. - Ты действительно воображаешь, что эта книга может повредить мне? Это твое единственное реальное оружие? Вот, гляди!
И прежде чем Чарльз Хэлоуэй сообразил, в чем дело, мистер Дак подбежал и выхватил у него Библию. Он держал ее обеими руками.
- Ты не удивлен? Смотри, я дотрагиваюсь, держу, даже читаю из нее.
Мистер Дак дохнул на страницы дымом, словно хотел пустить по ним рябь, как по воде.
- Ты надеешься победить меня этим ворохом свитков Мертвого моря? К сожалению, это всего-навсего мифы. Жизнь, а под жизнью я имею в виду множество очаровательных вещей, продолжается, она течет, постоянно меняется, выживают хищники, и я хищник не более, чем многие другие. Твой царь Давид и его литературная версия некоторых довольно скучных поэтических материй - стоящее описание такого понимания жизни, какому я посвятил много времени и трудов.
Мистер Дак швырнул Библию в мусорную корзину и больше не глядел на нее.
- Я слышу, как колотится твое сердце, - сказал мистер Дак. - У меня не столь тонкий слух, как у Цыганки, но я слышу. Ты все время поглядываешь куда-то за мое плечо. Мальчишки прячутся там, как кролики? Ладно. Мне безразлично, удерут они или нет. Ведь никто не поверит их болтовне, которая в сущности представляет неплохую рекламу для наших шоу; люди чувствуют приятное возбуждение, заранее облизываются и приходят взглянуть на нас, вкладывают деньги в наше дело. Вот ты, например, пришел к нам, посмотрел и не просто любопытства ради. Сколько тебе лет?
Чарльз Хэлоуэй поджал губы.
- Пятьдесят? - промурлыкал мистер Дак. - Пятьдесят один? - прожурчал он. - Пятьдесят два? Нам хочется быть помоложе, а?
- Нет!
- Зачем же так кричать. Пожалуйста, повежливее. - Мистер Дак прошелся по комнате, пробегая рукой по книгам, как если бы это были годы, которые надо сосчитать. - Ах, это действительно приятно - быть молодым. Разве плохо вновь стать сорокалетним? Сорок лет лучше, чем пятьдесят, а тридцать еще лучше.
- Я не буду вас слушать, - Чарльз Хэлоуэй закрыл глаза.
Мистер Дак слегка наклонил голову, затянулся сигаретой и заметил:
- Странно - чтобы не слушать, вы закрыли глаза. Было бы логичней заткнуть уши…
Отец Уилла зажал уши руками, но голос проходил и сквозь них.
- Скажу вам вот что, - промолвил мистер Дак, стряхнув пепел, - если вы поможете мне в течение пятнадцати секунд, я преподнесу вам ваш сороковой день рождения. Десять секунд, и вы празднуете тридцатипятилетие. Исключительно молодой возраст. Почти юноша, сравнительно, конечно. Я начну отсчитывать по моим часам, и если вы согласитесь, просто протяните руку, и тогда я просто отсеку тридцать лет вашей жизни! Выгодная сделка, как говорится в рекламных афишках. Подумайте об этом! Все начать сначала, все прекрасно, все свежо и великолепно, все сделать, обдумать и попробовать снова. Последний шанс! Начинаю. Раз. Два. Три. Четыре…
Чарльз Хэлоуэй сгорбился, почти пригнулся к полу, тяжело опираясь на полки, заскрежетал зубами, чтобы не слышать голоса, ведущего счет.
- Вы много теряете, старик, мой дорогой старый парнишка, - сказал мистер Дак. - Пять. Теряете. Шесть. Теряете очень много. Семь. Ведь действительно теряете. Восемь. Растрачиваете на ерунду. Девять. Десять. Боже мой, да вы дурак! Одиннадцать. Хэлоуэй! Двенадцать. Почти прошло. Тринадцать. Прошло. Четырнадцать. Потеряли! Пятнадцать! Потеряли навсегда!
Мистер Дак опустил руку с часами.
Чарльз Хэлоуэй, задыхаясь, отвернулся, чтобы спрятать лицо в запахах старых книг, ощутить у щеки потертую кожу переплетов, почувствовать вкус древней пыли и засушенных между страницами цветов.
Мистер Дак уже стоял в дверях, собираясь уходить.
- Оставайтесь там, - приказал он. - Слушайте свое сердце. Я пришлю кое-кого остановить его. Но сначала, мальчики…
Толпа вечно бодрствующих существ, населявших его длинное тело, тихо шагнула вперед в темноту, унося с собой мистера Дака. Крики этих существ, их хныканье, их невнятные, мучительные восклицания звучали в его голосе:
- Мальчики? Вы там? Где бы вы не были… ответьте.
Чарльз Хэлоуэй бросился вперед, но тут же почувствовал, как комната повернулась и закружила его, как приказал этот тихий, этот легкий, этот очень приветливый голос мистера Дака. Чарльз Хэлоуэй упал на стул, думая об одном: слушай свое сердце! Опустившись на колени, он сказал: слушай свое сердце! Оно взрывается! О Боже, оно разрывается! - и не мог сдвинуться с места.
Разрисованный Человек кошачьей походкой вступил в лабиринт книг, стоящих на полках и мрачно ждущих чего-то.
- Мальчики?.. Вы слышите меня?..
Молчание.
- Мальчики?..
42
Где-то там, за миллионами книг, одинокие, неподвижные, потерянные за двумя дюжинами поворотов направо, тремя дюжинами поворотов налево, за переходами, за коридорами, ведущими к мертвым тупикам, запертым дверям, полупустым полкам, где-то в книжной копоти диккенсовского Лондона или Петербурга Достоевского, или в степях за ним, где-то в пергаментной пыли атласа или самой Географии, с чиханьем, спрятанным в пыли как капкан, скорчившись, лежали мальчики, мокрые от холодного пота и слез.
Спрятавшийся где-то Джим думал: он подходит!
Спрятавшийся где-то Уилл думал: он близко!
- Мальчики?..
Мистер Дак подошел, облаченный в доспехи из своих друзей, неся на себе коллекцию каллиграфических рептилий, которые покрывали его тело и светились в полуночной темноте. Мистер Дак шагал как чудовищная ящерица, покрытая пышной ризой стеклянных капель росы, защищенный броней нанесенных молнией изображений отвратительных плотоядных, позволявших ему бежать, опережая бури, благодаря сокрушительной силе тела. Там был птеродактиль с зубами и крыльями, острыми, как коса, который вскидывал его руки для полета под мраморными сводами. Вместе с намеченными тушью и вспыхивающими огнями образами разящей, острой, как бритва, судьбы, явилась и обычная толпа прихлебателей, крепко прицепившихся к каждой конечности, сидящих на чуть изогнутых лезвиях плеч, глядящих с его хрипящей груди, висящих в беспорядке микроскопическими миллионами в пещерах его подмышек, вопящих, как летучие мыши, готовые к охоте и, если понадобится, к убийству. Словно черная волна, хлынувшая на пустынный берег, шумящая в темноте, наполненная фосфоресцирующими красотами и подпорченными грезами, мистер Дак продвигался вперед, шипя и свистя ступнями, ногами, телом и острым лицом.
- Мальчики?..
Тихий, мягкий, настойчивый голос точно лучший друг звал бедняг, прячущихся в своих норах, проносился по сухой книжной пустыне; он скользил, крался, спешил, пробирался на цыпочках, он постоял среди египетских скульптур, изображавших божественных животных, прошаркал по темным историям мертвой Африки, ненадолго задержался в Азии, а затем направился к странам новейшей истории.
- Мальчики, вы слышите меня, я знаю! На стене табличка: "ТИШИНА"! Хорошо, я буду говорить шепотом: один из вас все еще хочет того, что мы предлагаем. Ну же? Ну?
Джим, подумал Уилл.
Я, подумал Джим. Нет! О, нет! Не я!
- Выходи! - цедил сквозь зубы мистер Дак. - Я гарантирую вознаграждение! Любому!
Бам-барарам!
Мое сердце! подумал Джим.
Это я? - подумал Уилл, - или Джим?
- Я слышу вас. - Губы мистера Дака дрогнули. - Теперь ближе. Уилл? Джим? Тот, который такой находчивый и проворный, не Джим ли? Выходи, мальчик…
Нет! - подумал Уилл.
Я ничего не знаю, - смятенно подумал Джим.
- Конечно же, Джим… - Мистер Дак выбрал новое направление. - Джим, покажи мне, где твой друг. - И зашептал тихонько. - Мы заткнем ему глотку и устроим тебе катание, которое досталось бы ему, если бы он думал своей головой. Верно, Джим? - проворковал он кротко. - Ты уже ближе. Я слышу, как прыгает твое сердце!
Стой! - думал Уилл, обращаясь к своей груди.
Стой! - Джим задержал дыхание. Стой!
- Любопытно… не в этой ли нише?..
Мистер Дак повиновался толпе изображений, тащившей его вперед.
- Ты здесь, Джим?.. Или… там, позади?..
Он без всякого умысла толкнул тележку с книгами, и она покатилась на резиновых роликах в ночную темноту. Через некоторое время она врезалась во что-то, опрокинулась, и книги вывалились на пол, словно мертвые черные вороны.
- Вы оба ловко играете в прятки, - сказал мистер Дак. - Но есть кое-кто и половчей вас. Вы слышали этой ночью карусельный орган-каллиопу? А знаете ли вы, что кто-то очень дорогой вам катался на этой карусели? Уилл? Уилли? Уильям. Уильям Хэлоуэй. Где сейчас твоя мама?
Молчание.
- Она каталась на ночном ветру, Уилли-Уильям. По кругу. Мы посадили ее туда. По кругу. Мы оставили ее там. По кругу. Ты слышишь, Уилли. Один круг - год, еще один - год, еще один, кругом, кругом!
Папа! - подумал Уилл. - Где ты!
В это время в маленькой комнате сидел Чарльз Хэлоуэй, прислушивался к своему колотящемуся сердцу и думал: Дак не найдет их, я не двинусь, пока он ищет, он не может найти их, они не станут его слушать, они ему не поверят! Он уйдет!
- Твоя мама, Уилл… - вкрадчиво нашептывал мистер Дак. - Круг за кругом, и угадай, куда, Уилли?
Мистер Дак в темноте между полками описал круг своей тонкой, как у привидения, рукой.
- По кругу, по кругу… и когда мы разрешили твоей маме слезть и показали ей, как она выглядит в Зеркальном Лабиринте, тебе следовало бы услышать один-единственный звук, который она издала. Она была похожа на кошку, проглотившую большой липкий клубок шерсти, от которого не избавиться, она не может даже орать из-за волос, торчащих из ее ноздрей, из ушей и глаз; так-то, мальчик, и она старая, старая, старая. Последнее, что мы видели, мальчик Уилли, это то, как она удирала, посмотрев на себя в зеркало. Она постучится в дом Джима, но когда его мама увидит двухсотлетнюю особу, распустившую нюни возле замочной скважины, вымаливающую смерть, как милостыню, мой мальчик, тогда мама Джима заставит ее замолчать, как это делают с паршивой кошкой - ударом ноги отшвырнет ее прочь, отправит побираться по улицам, и никто не поверит, Уилл, такому мешку с костями, что он был красавицей, подобной розе, твоей доброй мамочкой! Итак, Уилл, в наших силах побежать, чтобы найти ее и спасти, ведь мы-то знаем, кто она - верно, Уилл, правильно, Уилл, ведь правда, правда, правда?!
Голос человека в темноте постепенно затихал, и вовсе смолк.
Теперь где-то в библиотеке кто-то едва слышно рыдал.
Ах…
Разрисованный Человек с удовлетворением выдохнул из влажных легких тошнотворные миазмы.
Даааааа…