- Теперь мы никогда его не найдем, - сказал Уилл.
- Нет, - возразил из темноты отец, - мы найдем его.
Где? - подумал Уилл и остановился.
Далеко за дорогой скрипела карусель, орган-каллиопа вымучивал из себя музыку.
Там, подумал Уилл. Если Джим и есть где-нибудь, так непременно там, где музыка; старый смешной Джим, держу пари, что бесплатный билет на карусель все еще лежит у тебя в кармане! О, проклинаю, проклинаю, проклинаю, закричал он, а затем подумал, нет! Нельзя проклинать, ведь он уже почти проклят! Но как же мы отыщем его во тьме без спичек, без света, и нас только двое среди всех их, и мы так одиноки?
- Как… - промолвил Уилл вслух.
Но отец тихо сказал: "Смотри!"
И Уилл шагнул к двери, которая теперь слегка осветилась.
Луна! Благодарю тебя, Господи!
Она только что поднялась над холмами.
- Вызвать полицию?
- Некогда. Надо что-то делать сию минуту, или не делать ничего. Есть три человека, о них-то мы и должны подумать…
- Уроды!
- Три человека, Уилл. Номер первый - Джим, номер два - мистер Кугер, который жарится на своем электрическом стуле. Номер три - мистер Дак с его кожей, кишащей чудовищами. Спасти первого, столкнуть двух других в адское пекло и бежать. Тогда, я думаю, уроды тоже разбегутся. Ты готов, Уилл?
Уилл посмотрел на дверь, на балаганы, на сияющее небо.
- Господи, благослови луну!
Взявшись за руки, они вышли из двери.
Словно приветствуя их, ветер трепал брезенты балаганов, похожие на изъеденные проказой гремящие крылья огромного доисторического ящера.
51
Они бежали в тени балаганов, провонявших мочой, они бежали по лугам, пахнущим ледяным лунным светом.
Орган-каллиопа шептал, посвистывал, выводил трели.
Музыка! - подумал Уилл, - как она звучит, наоборот или правильно?
- Нам куда? - шепотом спросил отец.
- Вот сюда! - показал Уилл.
В сотне ярдов от подножия холмов-балаганов вспыхнул голубой свет, искры взлетали, падали и снова наступала темнота.
Мистер Электрико! - подумал Уилл. - Они пытаются сдвинуть его во времени, точно! Потащили его к карусели, чтобы убить или вылечить! И если они вылечат его, тогда, черт побери, тогда они вместе с Разрисованным Человеком… Где же Джим? Этой дорогой он шел в первый день, этой дорогой на следующий день, а… сегодня ночью? На чьей стороне окажется он, заведенный, как игрушка, чьим-то ключиком? На нашей! Старый дружище Джим! Конечно, на нашей! Но Уилл колебался. Неужели друзьями остаются навсегда? Если говорить о вечности, то можно ли их с Джимом сложить так, чтобы получилось что-то круглое, теплое и красивое?
Уилл посмотрел налево.
Там, запутавшись в развевающихся на ветру флагах и тросах, неподвижно стоял Карлик.
- Смотри, папа, - сдавленно крикнул Уилл, - а там Скелет.
Поодаль, словно засохшее дерево, стоял высокий человек, составленный из мраморных костей, обернутых египетскими папирусами.
- Эти уроды, почему они нас не останавливают?
- Боятся.
- Нас?
- Они испуганы, может, ранены, и теперь бродят неприкаянные. Они видели, что случилось с Ведьмой. Взгляни на них.
Они стоят, словно подпорки, словно столбы балаганов, натыканные по всему лугу, они прячутся в тени и чего-то ожидают. Чего? Уилл проглотил комок, застрявший в горле. Может быть, они вовсе и не прячутся, а расположились в ожидании начала сражения. В условленное время мистер Дак подаст сигнал, и они тотчас нас окружат. Но сигнала не было. Мистер Дак был занят. Если бы он собирался сделать это, он бы давно крикнул своим уродам. Значит? Значит, мы никогда не услышим его крика.
Уилл шел по траве.
Отец немного впереди.
Когда они проходили мимо, уроды провожали их стеклянными, блестевшими под луной глазами.
Орган сменил мелодию. Он насвистывал печально и нежно, и музыка, огибая дугу балаганов, сливалась с потоком темноты.
Он играет правильно, от начала к концу! - подумал Уилл.
Точно! Сначала он играл мелодию задом наперед. Но потом остановился и начал снова, на этот раз правильно. Что они задумали?
- Джим! - заорал Уилл во все горло.
- Шшшш!.. - оборвал его папа.
Он крикнул только потому, что услышал, как орган-каллиопа суммировал золотые годы, отмеренные вперед, он почувствовал, что Джим остался где-то в одиночестве, притянутый теплым соблазняющим притяжением, покачиваясь в такт мелодии восхода солнца; заинтересованный тем, на что может быть похоже превращение в шестнадцати, семнадцати, восемнадцатилетнего, и тогда, о, тогда и девятнадцатилетнего, и самое невероятное - в двадцатилетнего! Ветер Времени выдувал из медных труб прекрасную, веселую, манящую летнюю мелодию, и даже Уилл, услышав ее, побежал навстречу музыке, которая вырастала, словно персиковое дерево, увешанное вызревшими на солнце плодами…
Нет! - подумал он.
И вместо того, чтобы позвать навстречу притягательному и пугающему, заставить радостно подпрыгнуть, заслышав мелодию, гудение органа вызвало у него спазмы в горле, прервало дыхание, ударило в голову и ушло обратно в трубы каллиопы.
- Смотри, - тихо сказал отец.
Впереди между балаганами они увидели странное шествие.
Чем-то знакомая фигура, словно мрачный султан в паланкине, восседала на стуле, который поддерживали плечи разных размеров и форм.
После папиного крика процессия пошла вприпрыжку, а затем бросилась бегом!
- Мистер Электрико! - догадался Уилл.
Они несут его к карусели!
Процессия исчезла.
Ее заслонял балаган.
- Бежим кругом, туда! - Уилл потащил за собой отца.
Орган наигрывал что-то нежное, прелестное. Увлекая и маня Джима.
А когда принесут мистера Электрико?
Музыка заиграет наоборот, и карусель закрутится наоборот, чтобы скинуть его жесткую как крылья жука кожу, омолодить его, убрать годы!
Тут Уилл споткнулся и упал. Папа помог ему подняться.
А потом…
Впереди послышались человеческие голоса, затем раздалось что-то похожее на плач, тявканье и завыванье, точно все, кто там был, упали. Оттуда доносились стоны, кто-то задыхался, кто-то содрогался от судорожных вздохов, и потом толпа людей с сорванными голосами повторила стон вместе, хором.
- Джим! Они схватили Джима!
- Нет… - со странной интонацией прошептал Чарльз Хэлоуэй. - Может быть… Джим… или мы… схватили их…
Они подошли к последнему балагану.
Ветер бросил пыль им в лицо.
Уилл загородился рукой и зажал нос. Пыль была древней пряностью, золой кленовых листьев, оседавшей на землю. Образуясь в тени балагана, она просачивалась через брезент.
Чарльз Хэлоуэй чихнул. Странные фигуры подпрыгнули и стремительно побежали прочь, бросив что-то, что они несли.
Этим что-то был опрокинутый электрический стул с ремнями, свисавшими с деревянных подлокотников и подножек, и увенчанный металлическим колпаком, болтавшимся на подголовнике спинки.
- Но, - сказал Уилл, - где же мистер Электрико! Я думаю, что… мистер Кугер!?
- Это, должно быть, было им.
- Что, должно быть, было им?
Но ответ уже витал здесь, он оседал на дорогу и кружился, в бесовских порывах ветра… Он был сожженной пряностью, осенним пеплом, который осыпал их, когда они повернули за балаган.
Убить или исцелить, подумал Чарльз Хэлоуэй. Он представил людей карнавала, поспешно бегущих несколько секунд тому назад, ковыляющих по затоптанной траве с пыльным мешком, набитым грудой старых костей, привязанным к стулу; возможно, это была попытка поддержать и сохранить жизнь, тогда как в действительности все это было не чем иным, как погребальным костром и никакой ветер не мог уже раздуть огонь в умерших и остывших углях. Однако они, должно быть, пытались. Сколько раз за последние сутки они уже совершали такие панические попытки, пытаясь остановить процесс распада, потому что пустячный толчок, слабейший вздох угрожали растрясти старого древнего Кугера в мякину, в пыль, в прах? Лучше всего было оставить его так как есть - пусть бы сидел в электрическом тепле своего стула, - и выставлять его в вечно продолжающемся представлении, и со временем попытаться снова вернуть ему прежний облик, однако обстоятельства изменились, и именно сейчас, когда огни погасли и стадо зрителей скрылось в темноте, надо было сделать это; это было нужно им всем - людям карнавала, напуганным единственной улыбкой, вырезанной на пуле, всем им был необходим Кугер такой, каким он был до его страшного преображения - высоким, сильным, рыжеволосым. Но каких-то десять, двадцать секунд назад разлезлись последние остатки клея, связывавшего его, упал последний болт, скреплявший его жизнь, и безжизненная мумия, обратившись в клубы дыма и ноябрьские листья, была развеяна по ветру. Мистер Кугер был перемолот, развеян в лугах, словно шелуха кофейных бобов.
- О нет, нет, нет, нет, нет… - шептал кто-то.
Чарльз Хэлоуэй коснулся руки Уилла.
Уилл перестал кричать свое "нет, нет, нет". В эти последние несколько секунд он так же, как и отец, думал о мертвеце, которого несли, и о костяной муке, в которую тот обратился, чтобы удобрить соседние холмы…
Теперь оставался только пустой стул и частички слюды, осевшие на ремнях светящимися чешуйками. - Уроды, тащившие эту причудливую груду старья, улепетывали под покровом темноты.
Мы заставили их убежать, думал Уилл, но что же заставило их бросить это!
Нет, не что-то. Кто-то.
Уилл прищурился.
Опустевшая карусель продолжала крутиться вперед сквозь время.
Но между упавшим стулом и каруселью кто-то стоял, не урод ли? Нет…
- Джим!
Папа толкнул Уилла локтем, и тот замолчал.
Джим, подумал он.
А где же сейчас мистер Дак?
Где-то здесь. Ведь это он запустил карусель, так? Да! Запустил, чтобы приманить их, приманить Джима, и что еще?.. Раздумывать было некогда, потому что…
Джим обогнул упавший стул и медленно пошел к пустой крутившейся карусели.
Он шел туда, куда должен был идти, он всегда это знал. Подобно флюгеру, он вращался и блуждал, указывая светлые горизонты и направления теплых ветров, а теперь повернулся и в полусне вздрогнул, ощутив притяжение до блеска начищенной меди, услышав летнюю музыку марша. Он не мог оторвать взгляда от карусели.
Еще шаг. Еще. Так Джим и шел.
- Задержи-ка его, Уилл, - сказал отец.
Уилл побежал.
Джим поднял правую руку.
Медные стойки карусели отражали свет и отбрасывали его в будущее, они вытягивали тело, словно густой сироп, и как ириску растягивали кости, они окрашивали щеки Джима в цвет солнечного металла и придавали жесткое выражение его глазам.
Джим дотянулся. Медные стойки застучали по его ногтям, вызванивая новую мелодию.
- Джим!
Медные стойки мелькали желтыми бликами, словно лучи солнца, взошедшего среди ночи.
Музыка светлым фонтаном била ввысь.
- И-и-и-и-и-и-и-и…
И Джим тоже завизжал.
- И-и-и-и-и-и-и-и…
- Джим! - на бегу кричал Уилл.
Джим хлопнул ладонью по медной стойке. Она проскочила мимо.
Он хлопнул по другой стойке. На этот раз его ладонь крепко ухватила металл.
Пальцы потянули за собой запястье, вслед за запястьем потянулась рука, за рукой - плечо, за плечом - все тело. И Джима оторвало от земных корней.
- Джим!
Уилл подскочил к карусели, ухватил было Джима за ногу, но не удержал.
Джим закружился среди завывающей ночи на огромном, темном, по-летнему нагретом круге; Уилл бежал за ним.
- Джим, слезай, Джим, не оставляй меня здесь!
Стремительно разогнавшись, Джим крутился, крепко сжимая стойку одной рукой, уйдя в себя, повинуясь лишь последним темным инстинктам; свободной оставалась только другая рука, которую относило ветром, и она была единственной маленькой светлой частицей, которая еще помнила их дружбу.
- Джим, прыгай!
Уилл попытался ухватиться за эту руку, но промахнулся, споткнулся и едва не упал. С первого раза не получилось. Но Джим должен прокрутиться еще раз. Уилл стоял, ожидая следующего забега карусельных лошадей и стремительно летящего по кругу мальчика… впрочем, теперь не совсем уже мальчика…
- Джим! Джим!
Джим, проснись! Теперь, после полукруга полета, его лицо выглядело то июльским, то декабрьским. Скуля и жалуясь, он цеплялся за столб. Он хотел и не хотел всего этого. Он желал, но отвергал, и снова пылко желал, захваченный этим полетом, жарким, влекущим потоком ветра и искрящегося металла, галопом июльских и августовских коней, чей стук копыт напоминал звук падения зрелых плодов; его глаза сверкали.
- Джим! Прыгай! Папа, останови ее!
Чарльз Хэлоуэй огляделся, отыскивая пульт управления, который оказался в пятидесяти футах отсюда.
- Джим! - крикнул Уилл и почувствовал острую боль в боку. - Ты мне нужен! Вернись!
А там, на другой стороне карусели, летний, стремительно летящий Джим боролся с собственными руками, со стойкой, с полетом в хлещущей ветром пустоте, с навалившейся на него ночью и крутящимися в вышине звездами. Он отпускал стойку. Он хватал ее. И его правая рука, протянутая наружу, молила, словно Уилл был его последней надеждой.
- Джим!
Джим проехал круг. Там, внизу, на темной ночной станции, с которой его поезд отошел в неизвестность, в метели конфетти от прокомпостированных билетов, он увидел Уилла-Уилли-Уильяма Хэлоуэя, юного приятеля, юного друга, который будет для него еще более юным в конце этого путешествия, и не просто юным, но и вовсе незнакомым, смутным воспоминанием из какого-то другого времени, какого-то иного года… но сейчас этот мальчик, этот друг одиноко бежал за поездом, догоняя его, спрашивая, куда он едет? или требуя, чтобы он сошел с поезда? Что же ему нужно?
- Джим, ты помнишь меня?
Уилл бежал по кругу. Пальцы коснулись пальцев, ладонь коснулась ладони.
Снежно-белое лицо Джима смотрело вниз.
Уилл бежал за крутящейся каруселью.
Где папа? Почему он не выключает ее?
Рука Джима была теплой, знакомой, настоящей. Она накрыла его руку. Уилл сжал ее, пронзительно закричав:
- Джим, пожалуйста!
Но они продолжали крутиться, Джим ехал, Уилл в сумасшедшем галопе бежал следом.
- Пожалуйста!
Уилл резко дернулся. Джим тоже резко дернулся. Пойманная Джимом рука Уилла была охвачена июльским жаром. Она двигалась как пойманный зверек, которого удерживал и ласкал Джим, удаляясь по кругу в будущие времена. Так его рука, отправляясь в даль времени, становилась чужой ему, она узнавала то, о чем сам он мог лишь догадываться, лежа в полусне. Четырнадцатилетний мальчик с пятнадцатилетней рукой! И одновременно она была у Джима, он крепко стиснул ее и не выпускал. А лицо Джима, стало ли оно старше, совершив круг этого путешествия? Было ли ему сейчас уже пятнадцать!?
Уилл тянул к себе. Джим тянул к себе, в другую сторону.
Уилл упал на помост карусели.
Они оба оседлали ночь.
Теперь не только рука, весь Уилл целиком ехал со своим другом.
- Джим! Папа!
Как это славно - просто стоять, кататься, ехать вместе с Джимом, коли уж не смог ни стащить Джима с карусели, ни оставить его на ней, - вперед, вперед! Все соки его тела пришли в движение, потекли, ослепив его, ударив в уши, прострелив поясницу электрическими разрядами.
Джим кричал. Уилл кричал.
Они проскакали уже полгода в скользящей мимо темноте, наполненной теплыми запахами плодов, прежде чем Уилл, крепко схватив Джима за руку, решился выскочить из этих зовущих, прекрасных, растущих ввысь лет; он спрыгнул с круга, увлекая за собой Джима. Но Джим не мог выпустить из рук стойку, не мог отказаться, покинуть эту чудесную карусель.
- Уилл!
Вопил Джим, ухватившись одной рукой за друга, второй за карусель. Его душа, тело, одежда рвались на части.
Глаза Джима сделались слепыми, как у статуи.
Карусель вертелась.
Завопив, Джим свалился, перекувырнувшись в воздухе.
Уилл попытался поймать его, но Джим ударился о землю, покатился и затих.
Чарльз Хэлоуэй рванул рубильник щита управления.
Опустевшая карусель замедлила ход. Ее кони перешли на шаг и не спеша поскакали в сторону далекой ночи, перевалившей на вторую половину лета.
Чарльз Хэлоуэй и его сын опустились на колени около Джима, чтобы прощупать пульс и послушать сердце. Побелевшие глаза неподвижно смотрели на звезды.
- О Господи, - закричал Уилл, - неужели он умер?
52
- Умер?..
Отец Уилла провел рукой по похолодевшему лицу и по холодной груди Джима.
- Непохоже…
Вдалеке на дороге кто-то позвал на помощь.
Они посмотрели в ту сторону.
Внизу, огибая билетные кассы, спотыкаясь о растяжки балаганов и оглядываясь через плечо, бежал мальчик.
- Помогите! Он гонится за мной! - кричал мальчик. - Ужасный! Ужасный! Я хочу домой!
Мальчик подбежал и прижался к отцу Уилла.
- О помогите, я потерялся, я боюсь. Отведите меня домой. Это человек с татуировками!
- Мистер Дак! - удивился Уилл.
- Да, он! - затараторил мальчик. - Он там внизу! Ой, остановите его!
- Уилл, - отец поднялся на ноги, - позаботься о Джиме. Попробуй сделать искусственное дыхание. Хорошо, малыш, идем.
Мальчишка пустился бежать.
- Сюда, сюда!
Побежав следом, Чарльз Хэлоуэй присматривался к обезумевшему от страха мальчику, увлекавшему его за собой; он разглядывал голову, очертания фигуры, и в особенности, как линия спины переходила в бедра.
- Мальчик, - окликнул он его уже в двадцати футах от того места, где Уилл склонился над Джимом, - как тебя зовут?
- Некогда! - крикнул тот на бегу. - Джед. Скорее! Скорее!
Чарльз Хэлоуэй остановился.
- Джед, - позвал он. - Мальчик остановился и, обернувшись, потер ладонями локти. - Сколько тебе лет, Джед?
- Девять! - ответил мальчуган. - Черт побери, нам надо спешить. Мы…
- Прекрасный возраст, Джед, - перебил его Чарльз Хэлоуэй. - Всего лишь девять? Такой юный. Я никогда не был таким.
- Черт бы вас побрал! - злобно заорал мальчишка.
- Пожалуй, ты и сам возьмешь, кого захочешь, - сказал Хэлоуэй и шагнул к нему. Мальчик отшатнулся. - Ты боишься только одного человека, Джед. Меня.
- Вас? - мальчик все еще пятился назад. - Что за вздор! Ерунда! Почему же вас?
- Потому что иногда добро вооружено, а зло безоружно. Иногда трюки не получаются. Иногда людей не удается перестрелять поодиночке. Этой ночью из твоего "разделяй и властвуй" ничего не получится, Джед. Так, куда же ты ведешь меня, Джед? Может быть, в львиную клетку, которую ты приготовил для меня заранее? Куда-нибудь вроде Зеркального Лабиринта? Ну так что же, Джед? Давай-ка закатаем твой правый рукав, а, Джед!
Огромные глаза как лунные камни сверкнули на Чарльза Хэлоуэя.
Мальчик отпрянул назад, но он успел схватить его за рубашку, и вместо того, чтобы просто закатать рукав, сорвал всю ее целиком.
- Да, Джед, - почти спокойно заключил Чарльз Хэлоуэй. - Все в точности, как я и думал.
- Вы, вы, вы, вы!..
- Да, Джед, я - это я. Но главное - ты. Посмотри-ка на себя.
И оглядел его.