Потому, ответил он сам себе, что час этот особенный. Женщины никогда не просыпаются в три, не так ли? Они спят сном младенцев. А мужчины среднего возраста? Они хорошо знают этот час. О Господи, полночь - это совсем неплохо, вы просыпаетесь и снова засыпаете; час ночи или два, тоже терпимо, вы беспокойно мечетесь, однако продолжаете спать. В пять или шесть часов вы уже надеетесь, что вот-вот взойдет солнце. Но три, сейчас три часа, Господи Иисусе, три утра! Доктора говорят, что в это время тело ущербно. Душа покидает его. Кровь движется медленно. В этот час вы близки к смерти, и кажется, вам не спастись от нее. Сон - клочок смерти, но когда в три часа утра вы лежите без сна, уставясь в потолок, - это подлинная смерть! Вы грезите с открытыми глазами. Боже мой, если у вас хватит сил подняться, вы разрушите свои бредовые видения и вернетесь к жизни! Но нет, вы лежите, намертво придавленный ко дну. Идиотская рожа луны заглядывает в окно, чтобы посмотреть, как вы там распластались. Это долгий путь от заката и мучительный путь к рассвету, когда вы перебираете дурацкие игрушки, накопленные за целую жизнь, дурацкие прелестные игрушки, сделанные другими людьми, знавшими, что хорошо, а что плохо, и давным-давно умершими… "И не было ли правдой, - вычитал он где-то, - что именно в три часа утра люди умирают в больницах чаще, чем в любое другое время?…"
Стоп! Он беззвучно заплакал.
- Чарли? - произнесла жена, не просыпаясь.
Он медленно снял ботинки.
Жена улыбалась во сне.
Почему?
Она бессмертна. У нее есть сын.
Но ведь он и твой сын тоже!
Однако какой отец действительно верит этому? Ведь он не несет бремени женщины, не чувствует такой боли. Какой мужчина, подобно матери, ложится спать поздней ночью и поднимается с ребенком в самую рань? Нежные, улыбающиеся женщины сами по себе достойная загадка. О, какие странные, удивительные часы эти женщины. Они вьют гнезда во Времени. Они создают плоть, которая прочно поддерживает их и связывает с самой вечностью. Они живут, окруженные дарами, сознают свою силу и не нуждаются в благодарности. Да и зачем говорить о Времени, когда сами они и есть Время, когда они превращают мгновения в теплоту и жизнь? Как завидуют, а зачастую и ненавидят мужчины эти живые часы, этих женщин, которые знают, что они будут жить вечно. И что же мы делаем? Мы, мужчины, ожесточаемся, потому что не можем совладать ни с миром, ни с самими собой. Мы не видим непрерывности жизни, мы все разрушаем, падаем, слабеем, останавливаемся, разлагаемся или спасаемся бегством. Итак, поскольку мы не можем создавать Время, что нам остается? Бессонница. Тоска.
Три часа пополуночи. Вот оно, наше вознаграждение. Три часа утра. Это полночь нашей души. Время отлива, когда душа угасает. И поезд прибывает в этот час безысходности и отчаяния… Почему?
- Чарли?..
Рука жены коснулась его.
- С тобой… все в порядке… Чарли?
Она вновь задремала.
Он ничего не ответил.
Он не мог объяснить, что с ним.
15
Поднялось желтое как лимон солнце.
Купол неба был голубым.
Звонкое пение птиц разносилось в воздухе.
Уилл и Джим выглянули из окон.
Вокруг ничего не изменилось.
Кроме выражения глаз Джима.
- Прошлой ночью… - сказал Уилл. - Это было на самом деле?
Оба пристально посмотрели на далекие луга.
Воздух был сладким, как сироп. Нигде, даже под деревьями, не было ни одной тени.
- Шесть минут! - закричал Джим.
- Пять!
Через четыре минуты кукурузные хлопья с молоком уже были проглочены, а мальчики, оставляя позади шлейф из красных осенних листьев, бежали вон из города.
Потом, запыхавшись от дикого бега, они зашагали спокойней и огляделись вокруг.
Карнавал был на месте.
- Ого… вот это да…
Карнавальные балаганы были лимонные, как солнце; латунь духового оркестра отливала цветом пшеничных полей. Флаги и знамена, как яркие синие птицы, хлопали крыльями над брезентовыми куполами цвета львиной шкуры. Из палаток, шатров и киосков, ярких, как леденцы, плыли по ветру замечательные, субботние запахи яичницы с беконом, горячих сосисок и блинов. Повсюду шныряли мальчишки, за ними следовали невыспавшиеся отцы.
- Самый обыкновенный старый карнавал, - сказал Уилл.
- Черт возьми, - добавил Джим. - Не приснилось же нам. Пошли!
Они прошли сотню ярдов вглубь карнавального городка. Они шли все дальше, и становилось ясно, что они не найдут людей, по-кошачьи пробиравшихся давешней ночью в тени воздушного шара, пока из грохочущих облаков сами собой складывались странные шатры и балаганы. Вместо этого они видели лишь заплесневелые веревки, побитый молью и непогодой, кое-как накинутый от дождя брезент да выцветшую на солнце мишуру. Афиши висели на столбах, как прибитые за крыло мертвые альбатросы, их трепало ветром, из-под них сыпалась старая краска, и они лепетали что-то о чудесах вовсе не чудесного тонкого человека, толстого человека, человека с головой острой как кол, чечеточника и исполнителя хулы.
Мальчики бродили по карнавальному городку, но не находили ни таинственного полночного шара, наполненного газом зла, и привязанного загадочными азиатскими узлами к кинжалам, воткнутым в черную землю, ни маньяков, способных на ужасную месть. Орган-каллиопа возле билетного киоска не вопил о смертях и не мурлыкал про себя идиотские песенки. Поезд? Он отъехал по железнодорожной ветке в нагретую солнцем траву, он был старым, изъеденным ржавчиной, и казался громадным магнитом, притянувшим к себе через континенты многие ярды костей локомотива, шатуны и колеса, дымящиеся патрубки и старые кошмары, которые длятся лишь несколько секунд. Он нисколько не изменил свой черный погребальный силуэт. Он словно просил позволения остаться таким и лежал мертвым телом в осеннем прибое, распространяя вокруг запах отработанного пара и черного как порох железа.
- Джим! Уилл!
К ним шла улыбающаяся мисс Фоли, учительница седьмого класса.
- Ребята, что случилось? - спросила она. - У вас такой вид, будто вы что-то потеряли.
- Да, - согласился Уилл и добавил: - Вы не слышали, как ночью играл орган-каллиопа?
- Каллиопа? Нет…
- Тогда почему, мисс Фоли, вы пришли сюда так рано? - спросил Джим.
- Просто я люблю карнавалы, - сияя, ответила мисс Фоли, маленькая, словно бы затерянная среди седин своих пятидесяти лет. - Сейчас я куплю сосисок и вы покушаете, а я поищу моего глупого племянника. Кстати, вы видели его?
- Вашего племянника?
- Да. Роберта. Он живет у меня уже две недели. Его отец умер, а мать болеет. Он из Висконсина. Я взяла его к себе. Он сегодня так рано убежал сюда. Обещал меня встретить. Но вы же знаете мальчишек! А вы что-то уж очень мрачные. - Она протянула им сосиски.
- Ешьте и выше нос! Аттракционы откроются через десять минут. Я хочу посетить Зеркальный Лабиринт и…
- Нет, - сказал Уилл.
- Что нет? - спросила мисс Фоли.
- Только не Зеркальный Лабиринт. - Уилл проглотил кусок сосиски и мысленно вгляделся в мили отражений. Там невозможно достичь дна. Он стоит как зима и ждет, чтобы убить своим ледяным сверканием… - Мисс Фоли, - продолжил он и сам удивился тому, что говорит, - не ходите туда.
- Почему же?
Джим зачарованно поглядел на Уилла.
- Верно, скажи, почему туда нельзя?
- Там люди теряются… - поколебавшись, ответил Уилл.
- В этом, пожалуй, есть резон. Роберт мог там заблудиться, мог не найти выхода и будет теперь бродить, пока я не схвачу его за ухо и не вытащу оттуда…
- Никогда нельзя сказать, - говоря это, Уилл не мог оторвать взгляда от миллионов миль сверкающего стекла, - что может плавать там, внутри…
- Плавать! - мисс Фоли засмеялась. - Что за чудесные мысли приходят тебе сегодня, Уилли. Пусть так, но ведь я старая рыба. Итак…
- Мисс Фоли!
Мисс Фоли покачнулась, но удержала равновесие, шагнула и скрылась в зеркальном океане. Мальчики смотрели, как она опускалась, погружаясь все глубже и глубже, и, наконец, вовсе растворилась в серебре.
Джим схватил Уилла.
- Что все это значит?
- Черт побери, Джим, эти зеркала! Ведь они… Мне это не нравится. Я к тому, что они похожи на случившееся прошлой ночью.
- Милый мальчик, ты перегрелся на солнышке, - фыркнул Джим. - Этот лабиринт там… - его голос оборвался. Он втянул холодный ветер, исходящий от отблесков и отражений Лабиринта, словно от ледяного дома.
- Джим? Ты что-то сказал?
Но Джим молчал. Потом вдруг хлопнул себя по затылку.
- Это и в самом деле бывает! - крикнул он в изумлении.
- Что бывает?
- Волосы! Я много раз читал про это. В жутких историях о них пишут в самом конце! Со мной это случилось сейчас!
- Черт возьми, Джим! И со мной тоже!
Они стояли, испуганные, чувствуя, как по шее бегают холодные мурашки, а волосы на голове стоят дыбом.
В зеркалах разворачивалось роскошное представление света и тени.
Они увидели двух, четырех, дюжину мисс Фоли, пробирающихся через Зеркальный Лабиринт.
Они не знали, какая из них была настоящая, поэтому помахали им всем сразу.
Ни одна из мисс Фоли не обратила на них внимания и не махнула в ответ рукой. Она двигалась точно слепая. И как слепая ощупывала и царапала ногтями холодное стекло.
- Мисс Фоли!
Ее глаза широко раскрылись, как от магниевой вспышки фотографа, кожа сделалась совершенно белой, как у статуи. Она двигалась в глубине стекла и что-то говорила… бормотала… хныкала. Вот она заплакала… закричала… завопила… Она билась о стекло головой, локтями, пьяно дергалась, как ослепленный мотылек, воздевала в отчаянии руки и снова царапала стекло. "Господи, помоги! - молила она. - Помоги, о Господи!".
И тут Джим и Уилл увидели в глубине зеркал свои собственные лица, такие же бледные, с широко открытыми глазами.
- Мисс Фоли, идите сюда! - Лицо Джима исказилось.
- Сюда! - но Уилл наткнулся лишь на холодное стекло.
Рука высунулась из пустого пространства. Старая женская рука, вынырнувшая в последний раз. Она судорожно схватилась за что-то, чтобы спастись. Этим что-то оказался Уилл. Она потащила его вниз, в пустоту.
- Уилл!
- Джим! Джим!
И Джим удержал его здесь, а он удержал мисс Фоли и выхватил из безмолвных, стремительно двигающихся зеркал, из глубины необитаемых призрачных морей.
Она выскочила на волю, к солнечному свету.
Мисс Фоли, прижав руку к ушибленной щеке и тяжело дыша, жаловалась, бормотала, потом вдруг засмеялась и вытерла глаза.
- Спасибо вам, Уилл, Джим, ох, как же мне вас благодарить - ведь я чуть не утонула! Я имею в виду… Ах, Уилл, как ты был прав! Боже мой, вы видели ее, она потерялась, утонула там, бедная девочка! О бедная, пропавшая, милая… надо спасти ее, ох, мы должны спасти ее!
- Мисс Фоли, вы ушиблись. - Уилл твердо отвел ее вцепившиеся в него руки. - О ком вы? Там никого нет.
- Я видела ее! Пожалуйста! Посмотрите! Спасите ее!
Уилл метнулся ко входу в Лабиринт и остановился.
Билетный контролер окинул его ленивым пренебрежительным взглядом. Уилл вернулся к мисс Фоли.
- Клянусь, больше никто не входил туда, мэм. Это я виноват, я просто пошутил насчет воды и глубины, а вы, должно быть, заблудились там, и испугались.
Но если даже она и слышала его слова, то не воспринимала их и продолжала прижимать руку к губам, и голос ее был голосом человека, который вынырнул из морской глубины после того, как уже почти утонул, долго пробыл под водой без воздуха, без надежды на жизнь, и вдруг получил свободу.
- Ушла? Она на дне! Бедная девочка. Я знала ее. "Я знаю тебя!" - сказала я, как только увидела ее. Я махнула рукой, она тоже… "Привет!" Я побежала - бам! Я упала. Она упала. Дюжины, тысячи их упали. "Подожди!" - попросила я. О, она была такая красивая, такая милая, такая юная. Но она испугалась меня. "Что ты делаешь здесь? - спросила я. - Почему?", - и мне показалось, она сказала: "Я настоящая, а ты нет!" Она засмеялась уже глубоко под водой. Она убежала в Лабиринт. Мы должны ее найти! Прежде…
Опираясь на руку Уилла, Мисс Фоли последний раз судорожно вздохнула и стала успокаиваться.
Джим пристально вглядывался вглубь холодных зеркал, высматривая в них невидимых злодеев.
- Мисс Фоли, - спросил он, - на кого она была похожа?
Голос мисс Фоли был слабым, но спокойным:
- Дело в том… она выглядела… совсем как я много, много лет тому назад…
- А теперь я пойду домой, - сказала она.
- Мисс Фоли, мы проводим…
- Не надо. Оставайтесь. Со мной все в порядке. Веселитесь, ребята.
И она медленно пошла прочь, вниз, по дороге.
- Я тоже ухожу, - сказал Уилл.
- Нет, Уилл, - ответил Джим, - мы, брат, останемся до вечера, до самой темноты, когда все прояснится. Или тебе слабо?
- Нет, - пробормотал Уилл. - Но… разве кто-нибудь еще захотел нырнуть в Лабиринт?
Джим с болезненным любопытством вглядывался в бездонное море зеркал, где теперь отражался лишь чистый свет, в нем была пустота над пустотой, пустота под пустотой, пустота позади пустоты - и только.
- Никто, - Джим переждал два удара сердца и добавил: - Я догадываюсь…
16
Несчастье случилось на закате.
Исчез Джим.
Весь день они визжали от восторга почти на всех аттракционах, сбивали пустые молочные бутылки, давили стаканчики от мороженого, выигрывали призы, вбирая глазами, вдыхая и слушая все, что попадалось на пути через праздничную толпу, шагающую по листве.
И вдруг, совсем неожиданно, Джим исчез.
Никого не спрашивая, надеясь лишь на самого себя, Уилл, молча и уверенно пробирался сквозь вечернюю толчею, и когда небо стало темным, как слива, подошел к Лабиринту, заплатил десять центов, ступил внутрь и тихо позвал:
- Джим?..
Джим оказался там; он стоял, наполовину захваченный холодными стеклянными потоками, как человек, которого друг покинул на морском берегу, когда ушел далеко-далеко, и кажется чудом, что он вернется. Видимо, он стоял так уже долго, и казался застывшим и остекленевшим, как глаза, если не мигать целых пять минут; приоткрыв рот, он пристально смотрел, ожидая следующей волны зеркальных отражений, которая вот-вот накатится и откроет ему нечто еще большее, чем он уже успел увидеть.
- Джим! Вылезай оттуда!
- Уилл… - Джим слабо вздохнул. - Позволь мне побыть тут еще…
- Еще? Да ведь здесь, как в аду! - Уилл в один прыжок оказался возле Джима, схватил его за ремень и потащил за собой. Волоча ноги, Джим плелся сзади, и, казалось, не понимал, что его хотят вытащить из Лабиринта, сопротивлялся в благоговейном трепете перед каким-то невиданным чудом:
- О Уилл, - лепетал он, - о Уилли, Уилл, о Уилли…
- Джим, ты просто спятил. Говорю тебе, пошли домой!
- Что?.. Что?..
Похолодало. Небо стало темней, чем спелые сливы, и там, на самом верху, пылали облака, зажженные последними лучами солнца. Закат осветил лихорадочно горевшие щеки Джима, его открытый рот, расширенные, невозможно зеленые блестящие глаза.
- Джим, что ты там видел? То же, что и мисс Фоли?
- Что?..
- Сейчас получишь! Иди сюда! - Уилл толкал, дергал, пихал, почти тащил на себе своего возбужденного и безвольного друга.
- Не могу сказать тебе, Уилл, ты не поверишь, не могу сказать тебе… там, ох, там, там…
- Заткнись! - Уилл ударил его по руке. - Пугаешь меня, точно также, как она испугала нас. Сумасшедшие! Ведь уже пора ужинать. Дома подумают, что мы умерли и нас успели похоронить!
Они прибавили шагу и, путаясь в осенней траве, почти бежали по полю, удаляясь от балаганов.
Уилл смотрел вперед на очертания родного города, Джим постоянно оглядывался назад на развевающиеся, потемневшие в сумерках знамена.
- Уилл, мы должны сюда вернуться. Сегодня ночью…
- Прекрасно, возвращайся один.
Джим остановился.
- А мне казалось, ты не отпустишь меня одного. Ведь ты всегда будешь рядом, правда, Уилл? Будешь защищать меня?
- Смотрите, он нуждается в защите! - засмеялся Уилл.
Однако тут же оборвал смех, перехватив взгляд Джима, в котором было бешенство: дикая сила, сжав рот, дрожала в его тонких ноздрях и в неожиданно глубоко запавших глазах.
- Ох, Уилл, ты всегда будешь со мной?
Джим вздохнул, и Уилл почувствовал тепло этого вздоха, его охватило волнение, и он выпалил старый, знакомый ответ: "Да, да, ты ведь знаешь, да, да".
Собравшись идти дальше, они повернулись и разом зацепились за огромную как холм, загремевшую кожаную сумку.
17
Какое-то время они стояли перед этой непомерно большой сумкой.
Как бы ненароком, Уилл пнул ее ногой. Раздался лязг железа.
- Ого, - удивился Уилл, - это же сумка торговца громоотводами.
Джим сунул руку в кожаную пасть и вытащил металлический стержень, на котором тесно переплелись химеры и клыкастые китайские драконы с вытаращенными глазами и позеленевшими панцирями - каждый символ олицетворял свой мир; громоотвод сулил людям опасность, оттягивая мальчишеские руки особым весом и значением.
- Бури не было. Но он ушел.
- Куда он девался? И почему оставил сумку?
Они посмотрели на карнавальный городок, где темнели волны брезента. Вечерние тени равнодушно стирали последние краски. Пресыщенные и усталые люди усаживались в автомобили и отправлялись домой. Слышались гудки машин; мальчишки, опершись на рамы велосипедов, подзывали собак. Вскоре тьма поглотила дорогу, и только тень все еще крутящегося чертова колеса закрывала звезды.
- Люди так просто не бросают вещи, которыми живут, - сказал Джим. - Ведь это все, что есть у старика… Что-то очень важное, - Джим прерывисто вздохнул, - заставило его бросить свою сумку. Видно, он только что ушел отсюда.
- Что? Что же может быть таким важным, что забываешь все на свете?
- Почему так случилось, - Джим пытливо посмотрел в помрачневшее лицо друга, - никто тебе не скажет, если сам не узнаешь. Тут сплошные тайны и тайны. Грозовой торговец… Сумка грозового торговца. Если мы теперь в нее не заглянем, мы никогда ничего не поймем.
- Джим, через десять минут…
- Конечно! На дороге совсем стемнеет. Все разъедутся по домам. Мы останемся одни… Разве ты не понимаешь - как это важно? Только мы! И потом двинемся обратно.
Бродя по Зеркальному Лабиринту, они видели два войска: миллиард Джимов и миллиард Уиллов, которые сталкивались, мелькали, исчезали… И так же, как эти войска, исчезали толпы людей, заполнявших карнавальный городок.
Мальчишки одиноко стояли среди сумеречных биваков, покинутых армией зрителей, представляя, что все в городе сидят сейчас в светлых комнатах перед тарелками с горячей вкуснятиной.