Сии малые
"Горе тому, кто соблазнит единого из малых сих!"
Соблазненные такими речами, сии малые захотели большего. Они обивали высокие пороги, высиживали в приемных, предъявляли справки о том, что они действительно малые. Власти предержащие выслушивали их со вниманием.
- Вы добрые малые, и горе тому, кто вас соблазнит! - говорили предержащие власти и выдавали малым самые лестные характеристики.
- Вы добрые малые… - говорили они и заверяли характеристики своими подписями.
Но время шло, воздавалось кесарю кесарево, богу богово, а добрым малым никто ничего не воздавал. И они сидели в приемных с заверенными характеристиками.
Овцы и козлища
Стали отделять овец от козлищ.
- Ты кто есть?
- Овечка.
- А откуда рога?
- Честным трудом добыты.
- А борода?
- В поте лица нажита.
- Проходи, проходи, овечка!
Отделяют дальше.
- Ты кто?
- Овечка.
- Где ж твоя борода?
- Беда ободрала.
- Где ж твои рога?
- Нужда обломала.
- Проходи, проходи, овечка!
Проходят козлища, лезут, прут, нагоняют страх на честных овечек. "Ох, - трясутся овечки, - трудные времена пошли! Не знаешь, когда бороду отпускать, когда постригаться!"
Назореи
Иудейские секты - начало, становление христианства… Не забылось, не отзвучало слово древнего Экклезиаста:
- Сердце мудрого в доме плача, сердце глупого - в доме веселья…
Назореи, вот незадача: где же вам справлять новоселье?
Вас никто осуждать не станет, обижать никто не посмеет: вы и добрые христиане, вы и честные иудеи. Вы и глупыми быть перестали, вы и умными стать не успели…
Вы живете, свой дом печали называя домом веселья.
Нечистая сила
Не стало бесам житья: отовсюду их изгоняют. Только вселится бес в человека, а тут уже целая куча праведников:
- Чур тебя, нечистая сила! Изыди!
Изошли бесы кто в чем стоял и удалились в изгнание.
Бредут они по грешной земле, на судьбу свою плачутся.
- Совести у них нет, - плачется Бес Совестный.
- Черствые сердца, - плачется Бес Сердечный.
И вдруг чуют бесы - идет им навстречу праведник. В темноте не видать, но у бесов на это особое чутье.
- Наше вам почтение! - поклонился Бес Церемонный. - Позволено будет спросить, откуда путь держите?
- Из города.
- А что вы делали в городе, позволено будет спросить?
- Изгонял бесов, - говорит праведник.
Притихли бесы, опустили глаза, чтобы в темноте не так блестели.
- А это хорошее дело - бесов изгонять? - осторожно спросил Бес Совестный.
- Видно, хорошее, если за него деньги платят, - сказал праведник и пошел своей дорогой.
Призадумались бесы: вот ведь как устроился человек. Кого-то там погонял - и деньги в кармане. И сердце у него не болит, и совесть его не мучит…
- Я бы так, наверно, не смог, - вздохнул Бес Церемонный.
Бесы отводили глаза и старались не смотреть друг на друга.
- Платят, видно, на совесть, - между прочим сказал Бес Совестный. - А работа ничего. Чистая работа.
Бес Сердечный молчал. Он долго молчал, а когда заговорил, то сразу высказал общее мнение:
- Хватит! Айда в город, бесов гонять!
По дороге запаслись одежонкой, чтоб принять человеческий вид, подзубрили кой-какие молитвы. И - закипела работа.
Поначалу было трудно: известно, дело непривычное. Но потом изловчились, во вкус вошли. Иного беса можно б и не изгонять, а они и того изгоняют.
- Нечего с ними церемониться! - говорит Бес Церемонный.
- У нас работа на совесть! - заявляет Бес Совестный.
А Бес Сердечный только сплюнет в сердцах да еще на руки поплюет для надежности.
Раздобрели бесы, остригли хвосты, животы отпустили - такие тебе стали праведники!
- Чур тебя! - говорят. - Изыди, нечистая сила!
Раз, два сказал - и деньги в кармане, так почему б не сказать?
Любит нечистая сила чистую работу!
Последний Ромул
Все началось при Ромуле и кончилось при Ромуле, будто и не было этих двенадцати веков триумфов и побед, будто не было величия Римской республики и могущества Римской империи, и славы, славы, немеркнущей славы ее полководцев, консулов, императоров и рабов.
Последний Ромул - Ромул Августул Момилл (что отличает его от первого - просто Ромула) - живет на вилле, построенной еще знаменитым римлянином Лукуллом, которого, возможно, тоже не было, как и его современников - Цезаря и Суллы. А было - что?
Последний Ромул, Августул Момилл, пытается вспомнить - что было…
Сначала семь холмов и посреди них - волчица, кормящая мать, воспитавшая основателя вечного города (ничего нет вечного на земле - поздняя мудрость, неизвестная основателям). Первый Ромул построил город, и с этого, собственно, все началось… а быть может, совсем и не с этого, потому что первый Ромул давно уже стал легендой.
Легенды, легенды… Много их накопилось за тысячу двести лет. Самнитские войны. Пунические войны. Дакийские войны. И в результате - владычество Рима на юге и севере, западе и востоке… Легенды говорят, что было такое владычество.
Варвар Одоакр, которому Ромул отдал престол в обмен на роскошную виллу Лукулла, называет все это римскими сказками.
- Чепуха! - смеется варвар Одоакр. - Каждый себе что-то придумывает. И если хотите знать, ваш Цезарь ничего не смыслил в политике, а Цицерон был никудышный оратор.
А похищение сабинянок? А мудрые законы Нумы Помпилия?
- Чепуха!
Одоакр сейчас в Риме король, поэтому он разбирается в римской истории. И может быть, действительно Цезарь был не того… Цицерон был не того?..
Последний Ромул, Августул Момилл, готов с этим согласиться. В конце концов, не он делал эту римскую историю, и если в ней что-то не так, - пусть спрашивают с других. С Помпилиев. С Клавдиев. С братьев Гракхов. Ведь не он, Ромул, основал этот Рим - его основал тот, другой Ромул.
Выкормыш волчицы. Смешно сказать! И придумают же такое!
Последний Ромул смеется. Он представляет, как тот, первый строил город без лопаты и топора, без всякого нужного инструмента. С одной волчицей, смеется последний Ромул.
Без инструмента, смеется он, даже эту виллу не построишь. Правда, вилла построена хорошо, этот Лукулл, был он там или не был, видно, любил пожить. А кто не любит? Все любят. Да, чего там говорить, вилла неплохо построена. Сам Одоакр, король, останавливается здесь во время охоты.
Король Одоакр останавливается здесь, и Августулл Момилл принимает его, как настоящий хозяин, и даже сидит с ним за одним столом. И тогда Одоакр называет его императором - в шутку, конечно, но не без основания, потому что Ромул ведь и вправду был императором…
Был или не был? Кажется, все-таки был.
Тарквиний Гордый, Помпеи Великий, Антонин Благочестивый… Доблестный Марий, потерпев поражение, сказал знаменитую фразу: "Возвести своему господину, что ты видел Мария сидящим на развалинах Карфагена". Непокорный Катилина, потерпев поражение, сказал знаменитую фразу: "Я затушу развалинами пожар, который хочет уничтожить меня". Последний Ромул смеется: от всей истории остались одни знаменитые фразы. А может быть, и их тоже не было?
Трубят рога. Входит варвар Одоакр. Король Одоакр. Он хлопает Ромула по плечу, он опирается на его плечо и так проходит к столу, где для него уже все приготовлено. Он садится, он пьет ("Твое здоровье, Ромул!"). Он рассказывает что-то смешное - и сам смеется, и Ромул смеется. Он разрывает мясо руками и глотает его, и заливает вином…
- Погляди, - говорит Одоакр, - какую я приволок волчицу.
Удачная охота. Сегодня хороший день. И вечер будет хороший.
Сколько лет Рим воевал с варварами, а все так просто - посадить варвара на престол…
Последний Ромул стоит над телом мертвой волчицы.
Праздник на улице Варфоломея
В жизни каждого Варфоломея есть своя Варфоломеевская ночь. Была такая ночь и у святого Варфоломея.
Она пришла с большим опозданием, где-то в середине средних веков, когда о самом апостоле уже почти забыли. Но он не унывал, он знал, что и на его улице будет когда-нибудь праздник.
И вот наконец…
Варфоломей побрился, надел свой лучший костюм, доставшийся ему в наследство от распятого учителя, и вышел на улицу.
На улице была ночь. Варфоломеевская ночь.
- Спасибо, родные, порадовали старика, - бормотал апостол, глядя, как братья во Христе уничтожают друг друга, - господь не забудет ваше святое дело!
Варфоломей прослезился. Потом выпрямился и крикнул громко, впервые за всю свою безответную жизнь:
- Так их! Истинно так! А теперь - этих!
К нему подошли двое.
- Именем Варфоломея! - сказали они и взяли святого за шиворот…
Была ночь. Варфоломеевская ночь. Варфоломеевская ночь, но уже без Варфоломея.
Простая старушка
Старушка подошла к костру, на котором сгорал Ян Гус, и сунула в него вязанку хвороста.
- О святая простота! - воскликнул Ян Гус.
Старушка была растрогана.
- Спасибо на добром слове, - сказала она и сунула в костер еще вязанку.
Ян Гус молчал. Старушка стояла в ожидании. Потом она спросила:
- Что ж ты молчишь? Почему не скажешь: "О святая простота"?
Ян Гус поднял глаза. Перед ним стояла старушка. Простая старушка.
Не просто простая старушка, а старушка, гордая своей простотой.
Памятник Мигелю Сервету
Кальвин сжег Мигеля Сервета. Кальвинисты воздвигли ему памятник.
- Вот здесь, - говорили кальвинисты, - на этом самом месте безвременно сгорел великий Сервет. Как жаль, что он не дожил до своего памятника! Если б он так безвременно не сгорел, он бы сейчас порадовался вместе с нами!
- Но, - говорили кальвинисты, - но он недаром сгорел. Да, да друзья, великий Сервет сгорел не напрасно! Ведь если б он здесь не сгорел, откуда б мы знали, где ему ставить памятник?
Отречение Галилея
- Между нами говоря, дорогой Галилей, я и сам думаю, что она вертится. - Отец инквизитор покрутил пальцем, показывая, как вертится Земля. - Но одно дело - думаю, а другое дело - говорю. Вы ученый человек, неужели вы до сих пор не поняли разницы?
- Нет, я понял, - сказал Галилей, - и именно поэтому я говорю, а не только думаю.
- В таком случае говорите так, чтобы вас никто не слышал. А то ведь - я не хочу вас пугать - у вас могут произойти неприятности… Вспомните Джордано Бруно.
Галилей вспомнил.
"Я уже стар, - подумал он, - и у меня впереди большая работа. Это очень важная работа, и не хочется умереть, не закончив ее…"
Святая церковь пышно праздновала отречение Галилея. Рекой лилось виной, приготовленное из крови Спасителя. А когда был провозглашен тост за дружбу науки и религии, отец инквизитор подмигнул Галилею и шепнул:
- А все-таки она вертится!
Ньютоново яблоко
- Послушайте, Ньютон, как вы сделали это свое открытие, о котором теперь столько разговору?
- Сам не знаю, как… Просто стукнуло в голову…
- Яблоко стукнуло? А ведь, признайтесь, это яблоко было из моего сада…
Они стояли каждый в своем дворе и переговаривались через забор, по-соседски.
- Вот видите, моя ветка свешивается к вам во двор, а вы имеете привычку здесь сидеть, я это давно приметил.
Ньютон смутился.
- Честное слово, не помню, что это было за яблоко.
На другой день, когда Ньютон пришел на свое излюбленное место, ветка была спилена. За забором под своей яблоней сидел сосед.
- Отдыхаете? - кивнул соседу Ньютон.
- Угу…
Так сидели они каждый день - Ньютон и сосед за забором. Ветки не было, солнце обжигало Ньютону голову, и ему ничего не оставалось, как заняться изучением световых явлений.
А сосед сидел и ждал, пока ему на голову упадет яблоко.
Может, оно и упало, потому что яблок было много и все они были свои. Но сейчас это трудно установить. Имени соседа не сохранила история.
Спектральный анализ
На вкус и цвет товарищей нет, и когда Ньютон заговорил сразу о семи цветах, у него стало в семь раз меньше товарищей.
- Он и прежде любил утверждать, что белое - это черное, - припоминали бывшие товарищи. - А теперь выходит, что белое - это красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, синее и фиолетовое? Так, что ли, надо его понимать?
Все знали, как надо понимать, и все ничего не понимали. И тогда, чтобы им объяснить, Ньютон взял семь цветов и соединил в один белый цвет.
- Ну, знаете! Семь цветов - в один! - зашептались вокруг.
И у Ньютона стало еще в семь раз меньше товарищей.
Дон-Кихот
Говорят, что в самом конце Дон-Кихот все-таки женился на своей Дульсинее. Они продали Росинанта и купили себе козу. Коза дает два литра молока, но это, говорят, не предел. Говорят, бывают такие козы, которые дают в день до трех литров…
Впрочем, это только так говорят…
Санчо Панса, трезвый человек, человек не сердца, а расчета, вот уже подряд который век ходит на могилу Дон-Кихота.
И уже не бредом, не игрой обернулись мельничные крылья… Старый рыцарь - это был герой. А сегодня он лежит в могиле.
Был старик до подвигов охоч, не в пример иным из молодежи. Он старался каждому помочь, а сегодня - кто ему поможет?
Снесены доспехи на чердак, замки перестроены в хоромы. Старый рыцарь был большой чудак, а сегодня - мыслят по-другому…
Видно, зря идальго прожил век, не стяжал он славы и почета…
Санчо Панса, трезвый человек, плачет на могиле Дон-Кихота.
Комедия масок
Простак, Убийца и Король, играя без подсказки, со временем входили в роль и привыкали к маске.
И даже кончив свой спектакль и сняв колпак бумажный, держался простаком Простак, Убийца - крови жаждал, Скупой - копил, транжирил - Мот, Обжора - плотно ужинал, Любовник - все никак не мог вернуться к роли мужа…
И не поймешь в конце концов - где правда, а где сказка. Где настоящее лицо, а где - всего лишь маска.
Йорик
Мне хочется во времена Шекспира, где все решали шпага и рапира, где гордый Лир, властительный король, играл не выдающуюся роль; где Гамлет, хоть и долго колебался, но своего, однако, добивался; где храбрый Ричард среди бела дня мог предложить полцарства за коня; где клеветник и злопыхатель Яго марал людей, но не марал бумагу; где даже череп мертвого шута на мир глазницы пялил неспроста.
Мне хочется во времена Шекспира. Я ровно в полночь выйду из квартиры, миную двор, пересеку проспект и - пошагаю… Так, из века в век, приду я к незнакомому порогу. Ссудит мне Шейлок денег на дорогу, а храбрый Ричард своего коня. Офелия, влюбленная в меня, протянет мне отточенную шпагу… И я поверю искренности Яго, я за него вступлюсь, презрев испуг. И друг Гораций, самый верный друг, меня сразит в жестоком поединке, чтобы потом справлять по мне поминки.
И будет это долгое - Потом, в котором я успею позабыть, что выпало мне - быть или не быть? Героем - или попросту шутом?
Панург
Всем известно - кому из прочитанных книг, а кому - просто так, понаслышке, сторонкой, - как бродяга Панург, весельчак и шутник, утопил всех баранов купца Индюшонка. После торгов недолгих с надменным купцом он купил вожака, не скупясь на расходы. И свалил его за борт. И дело с концом. И все стадо послушно попрыгало в воду.
Ну и зрелище было! И часто потом обсуждал этот случай Панург за стаканом. И смеялся философ, тряся животом, вспоминая, как падали в воду бараны.
Но одно утаил он, одно умолчал, об одном он не вспомнил в застольных беседах: как в едином порыве тогда сгоряча чуть не прыгнул он сам за баранами следом. Он, придумавший этот веселенький трюк, испытал на себе эти адские муки, когда ноги несут и, цепляясь за крюк, не способны сдержать их разумные руки Когда знаешь и помнишь, что ты не баран, а что ты человек и к тому же - философ… Но разумные руки немеют от ран, от жестоких сомнений и горьких вопросов…
А теперь он смеется, бродяга хмельной, а теперь он хохочет до слез, до упаду… Но, однако, спешит обойти стороной, если встретит случайно на улице стадо.
Слово
Человек простой и неученый, всей душой хозяина любя, Пятница поверил в Робинзона. Робинзон уверовал в себя.
Он уверовал в свое начало и в свои особые права.
И - впервые Слово прозвучало. Робинзон произносил слова.
Первое - пока еще несмело, но смелей и тверже всякий раз. Потому что, став превыше дела, слово превращается в приказ. И оно становится законом, преступать который - смертный грех.
Ибо должен верить в Робинзона Пятница, туземный человек.
Фауст
Над землей повисло небо - просто воздух. И зажглись на небе звезды - миф и небыль, след вселенского пожара, свет летучий… Но закрыли звезды тучи - сгустки пара. Слышишь чей-то стон и шепот? Это ветер.
Что осталось нам на свете? Только опыт.
Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск - дух сомненья.
И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера - это небо. Что космические искры - это звезды…
Нам остались наши мысли - свет и воздух.
- Доктор Фауст, хватит философий, и давайте говорить всерьез!
Мефистофель повернулся в профиль, чтобы резче обозначить хвост.
Все темнее становилась темень, за окном неслышно притаясь. За окном невидимое время уносило жизнь - за часом час. И в старинном кресле - неподвижен - близоруко щурился на свет доктор Фауст, маг и чернокнижник, утомленный старый человек.
- Доктор Фауст, будьте оптимистом, у меня для вас в запасе жизнь. Двести лет… пожалуй, даже триста - за здоровый этот оптимизм!
Что он хочет, этот бес нечистый, этот полудемон, полушут?
- Не ищите, Фауст, вечных истин. Истины к добру не приведут…
Мало ли иллюзий есть прекрасных? Доктор Фауст, ну же, откажись!
Гаснут звезды. В доме свечи гаснут. В старом кресле угасает жизнь.
Гулливеры
Гулливеры не внушают веры, слишком в гору забирают круто, и высокий титул Гулливера присуждают чаще лилипутам.
Человечки маленькие ловко лезут и карабкаются в гору, и гора вскружает им головки, но не расширяет кругозора.
На земле невидимые глазу и невразумительные уху, лилипуты произносят фразы, высшего исполненные духа. Лилипуты издают законы, лилипуты подают примеры…
И за ними следуют покорно рядовые люди - Гулливеры.
Мушкетеры
Бражники, задиры, смельчаки - словом, настоящие мужчины… Молодеют в зале старики, женщины вздыхают беспричинно.
Горбятся почтенные отцы: их мечты - увы! - не так богаты. Им бы хоть бы раз свести концы не клинков, а собственной зарплаты.
Но зовет их дивная страна, распрямляет согнутые спины - потому что женщина, жена, хочет рядом чувствовать мужчину.
Бой окончен. Выпито вино. Мир чудесный скрылся за экраном.
Женщины выходят из кино. Каждая уходит с д'Артаньяном.