Вон посмотрел на Томми рядом с его догорающим автомобилем: в руках чемодан и пишущая машинка в футляре. Оглядел открытую и доверчивую его улыбку, худое лицо, копну темных волос, и в мозгу его двадцатым кеглем всплыло английское слово "жертва" - из публикации на третьей полосе "Кроникл": "В Вырезке найдена жертва, до смерти забитая пишущей машинкой". Вон тяжко вздохнул. Он любил читать "Кроникл" каждый день, и ему не хотелось пропускать третью полосу, пока не минет трагедия.
- Пойдешь со мной, - сказал он.
По Коламбусу Вон пошел в Чайна-таун. Томми ковылял следом, время от времени оглядываясь на горящий "Вольво".
- Я очень любил эту машину. Пять штрафов за превышение скорости. Квитанции по-прежнему внутри.
- Очень жалко. - Вон остановился у помятой железной двери между бакалеей и рыбной лавкой. - Полста есть?
Томми кивнул и полез в карман джинсов.
- Полста неделя, - сказал Вон. - Двести полста месяц.
- Недели вполне хватит, - ответил Томми, отслюнивая две двадцатки и десятку от похудевшей денежной скатки.
Вон открыл дверь и пошел по узкой неосвещенной лестнице. Томми тащился за ним, стукаясь багажом, пару раз чуть не сверзился.
- Меня зовут Ч. Томас Флад. Ну, вообще-то под этим именем я только пишу. Люди зовут меня Томми.
- Хорошо, - сказал Вон.
- А вы? - Томми остановился на верхней площадке и протянул китайцу руку.
Вон на нее посмотрел.
- Вон, - сказал он.
Томми поклонился. Вон наблюдал за его телодвижениями, недоумевая, что это за чертовщина. Но полста есть полста, подумал он.
- Ванна по коридору, - сказал Вон, распахивая дверь и щелкая выключателем. С коек подняли головы пятеро заспанных китайцев. - Томми, - сказал Вон, показывая на Томми.
- Томми, - хором повторили китайцы.
- Этот Вон, - сказал Вон, ткнув в человека на левой нижней койке.
Томми кивнул.
- Вон.
- Этот Вон. Тот Вон. Вон. Вон. Вон, - сказал Вон, отсчитывая каждого, как костяшки на счетах, чем в уме оно, собственно, и было: полста, полста, полста. Он показал на пустую койку внизу справа: - Спишь тут. Бай-бай.
- Бай-бай, - сказала пятерка Вонов.
Томми произнес:
- Извините, мистер Вон…
Тот обернулся.
- Когда за постой платить? Завтра я иду искать работу, но налички у меня мало.
- Вторник и воскресенье, - ответил Вон. - Полста.
- Но вы же сказали - пятьдесят долларов в неделю.
- Двести полста месяц или полста неделя, платить вторник и воскресенье.
Вон ушел. Томми сунул чемодан и машинку под койку, а сверху на нее вполз сам. Не успев хорошенько обеспокоиться горящей машиной, он уже спал. "Вольво" он пригнал и Сан-Франциско прямо из Недержанья, штат Индиана, по пути останавливался только заправиться да отлить. Из-за баранки он три раза видел, как встает и заходит солнце. Измождение наконец догнало его на побережье.
Томми происходил из двух поколений работников конвейера "Недержаньевой компании вилочных погрузчиков". Когда в четырнадцать лет он объявил, что намерен стать писателем, отец его, Томас Флад-ст., воспринял известие с той недоверчивой терпимостью, кою родители обычно приберегают для чудовищ под кроватью и невидимых друзей. Когда Томми устроился работать в бакалейную лавку, а не на завод, отец неслышно вздохнул с облегчением - лавка, по крайней мере, профсоюзная, у мальчика будут льготы и пенсия. И лишь когда Томми купил старый "Вольво", и по городку пошли слухи, что из него растет коммунист, Том-старший озаботился всерьез. С каждым вечером отцовская экзистенциальная тревога росла - он слушал, как сын ночи напролет стучит по клавишам портативной "Оливетти"; и вот однажды вечером в среду он нажрался в зюзю в "Дорожках под звездами" и проболтался своим корешам по кегельбану.
- Под матрасом у мальца я нашел номер "Нью-Йоркера", - с трудом пробормотал он сквозь пары пяти кувшинов "Бадвайзера". - Надо признать: мой сын - педик.
Остальные члены "Радиаторной команды Билла по кеглям" сочувственно склонили головы и втайне возблагодарили Господа, что пуля попала в соседа по строю, а их сыновья по-прежнему надежно дрочат на движки "шевролетов" с цилиндрами малого диаметра и большие сиськи. Харли Бусински, которого недавно повысили до мелкого божества за то, что он выбил триста очков, обхватил Тома медвежьей лапой за плечи.
- Может, он просто немного попутал, - предположил он. - Пошли поговорим с пацаном.
Когда в комнату мальчика ворвалась пара ядрено-синих рубашек для кегельбана тройного размера с вышивкой, набитых парой собственно завсегдатаев кегельбана столь же тройного размера, к тому же на пивном ходу, Томми опрокинулся со стула.
- Привет, па, - произнес он с пола.
- Сын, нам надо поговорить.
Следующие полчаса два мужика гоняли Томми в хвост и в гриву отеческой версией допроса кнутом и пряником, изображая злого и доброго следователей - ну, или, допустим, Джо Маккарти и Санта-Клауса. В ходе допроса установили следующее: да, Томми действительно нравятся девчонки и машины. Нет, он не член коммунистической партии и никогда им не был. И да, он собирается делать писательскую карьеру, невзирая на свою нехватку связей с АФТ-КПП.
Томми пытался ходатайствовать о карьере в беллетристике, но понял, что аргументы его бездоказательны (в немалой степени благодаря тому факту, что оба его допросчика были убеждены, будто "Отелло" - крик радости при встрече с женщиной). Его уже прошиб пот, и он было совсем смирился с поражением, но в отчаянии пульнул:
- А знаете, "Рэмбо" ведь тоже кто-то написал?
Томас Флад-старший и Харли Бусински с ужасом переглянулись. Откровение их поразило, потрясло и покоробило.
Томми гнул свое.
- И "Паттона" - кто-то же написал "Паттона".
Томми подождал. Мужики сидели бок о бок на его узкой кровати, покашливая и поерзывая, стараясь не встречаться с ним взглядами. Куда б ни посмотрели они, к стенам везде были прикноплены цитаты, написанные "Волшебным маркером"; повсюду лежали книги, ручки и пачки писчей бумаги; плакатами висели увеличенные фотографии писателей. В них вперялся Эрнест Хемингуэй, и блеск в глазах его как бы говорил: "Валили б рыбу ловить, ебилы".
Наконец Харли произнес:
- Ну, если хочешь быть писателем, тебе здесь нельзя.
- Прошу прощения? - осведомился Томми.
- Тебе надо жить в большом городе и голодать. Я Кафку от пюре не отличу, но прекрасно знаю: хочешь быть писателем - должен голодать. Ни шиша хорошего из тебя не выйдет, если не поголодаешь.
- Я даже не знаю, Харли, - вмешался Том-старший, не уверенный, что ему нравится перспективное отощание его и без того тощего сына.
- Кто в прошлую среду триста выбил, Том?
- Ты.
- И вот я говорю, что мальчишке надо ехать в город и там голодать.
Том Флад посмотрел на Томми так, словно его отпрыск стоял на крышке люка под виселицей.
- Сынок, ты уверен насчет писателя?
Томми кивнул.
- Может, тебе сэндвич сделать?
Если б не особо наглядный документальный телефильм о бомбе в Мировом торговом центре, Томми вообще-то поехал бы голодать в Нью-Йорк, но Том-старший не намеревался разрешать сыну "нарываться на шоблу террористов с полотенцами на бошках". И в Париже мог бы поголодать, если бы при беглом осмотре "Вольво" не обнаружилось, что машина не перенесет сырости перегона своим ходом. Так он оказался в Сан-Франциско, и хотя завтрак бы ему не помешал, цветы волновали его больше еды.
Томми подумал: "Надо просто посидеть здесь, посмотреть, кто их оставляет. Застать на месте преступления".
Но безработным он был уже больше недели, и среднезападная трудовая дисциплина вынудила его слезть с койки.
В душ он сходил в теннисках, чтобы ноги не вошли в соприкосновение с полом, затем надел лучшую рубашку и рабоче-охотничьи джинсы, прихватил блокнот и похлюпал вниз по лестнице в Чайна-таун.
На тротуарах бурлили азиаты - мужчины и женщины целеустремленно перемещались мимо открытых прилавков, торговавших живой рыбой, жареным мясом и тысячами овощей, которые Томми и назвать-то никак не умел. Он миновал одну лавку, где из пластмассовых молочных ящиков пытались выбраться каймановые черепахи, каждая фута два в поперечнике. В следующей витрине вокруг копченых свиных голов располагались подносы с утиными лапами и клювами, а сверху висели доспевающие ощипанные фазаны целиком.
В воздухе носились ароматы скученного человечества, соевого соуса, кунжутного масла, лакрицы и автомобильных выхлопов - автомобильные выхлопы присутствовали во всем. Томми прошел вверх по Грант и перешел Бродвей на Северный пляж, где толпа несколько поредела, а запахи сменились на миазмы пекущегося хлеба, чеснока, майорана и опять выхлопов. Куда бы ни пошел он по Городу, везде в ноздри лезла благоухающая смесь еды и транспорта - словно алхимические составы спятившего гурмана-автомеханика: Гунбао Сааб-Турбо, Бьюик-Скайларк Карбонара, Кисло-сладкий Рейсовый Автобус, Хонда Болонезе под Соусом Горелой Передачи.
Из обонятельной грезы Томми вырвал визгливый боевой клич. Он вскинул голову: на него очертя голову несся конькобежец на роликах, во флуоресцентном шлеме и щитках. Впереди прямо на тротуаре сидел старик, кормил круассанами двух своих собак - он посмотрел в ту же сторону и швырнул корку через тротуар. Собаки метнулись за угощением, их веревочные поводки туго натянулись. Томми поежился. Конькобежец столкнулся с веревкой и взлетел, описал десятифутовую дугу в воздухе и смятенной кучей колесиков и обитых разноцветных членов рухнул к ногам Томми.
- Вы целы?
Томми протянул конькобежцу руку, но тот отмахнулся:
- Нормалды. - Из царапины у него на подбородке капала кровь, а обтекаемые солнечные очки неоновой расцветки съехали набок.
- На тротуарах можно бы и помедленней! - крикнул старик.
Конькобежец сел и повернулся к старику.
- Ой, Ваше Величество, я не знал. Простите.
- Безопасность прежде всего, сынок, - улыбнулся в ответ старик.
- Слушаюсь, сэр, - сказал парень. - Дальше буду осторожней. - Он поднялся и кивнул Томми: - ‘Звини. - Поправил на лице очки и медленно покатил своей дорогой.
Томми воззрился на старика - тот как ни в чем не бывало кормил собак и дальше.
- Ваше Величество?
- Или Ваше Императорское Величество, - ответил Император. - Ты в Городе новенький.
- Да, но…
Шествовавшая мимо молодая женщина в чулках-сеточках и красных атласных шортиках приостановилась и слегка поклонилась Императору:
- Утро, Вашличество.
- Безопасность прежде всего, дитя мое, - напутствовал ее тот.
Она улыбнулась и отошла. Томми смотрел ей вслед, пока она не свернула за угол, после чего снова посмотрел на старика.
- Добро пожаловать в мой Город, - произнес Император. - Ну как оно у тебя пока?
- Я… я это… - Томми смешался. - Вы кто?
- Император Сан-Франциско, Защитник Мексики, к твоим услугам. Круассан? - Император протянул белый бумажный пакет жерлом вперед, но Томми покачал головой. - Вот этого порывистого приятеля, - сказал Император, показывая на бостонского терьера, - зовут Фуфел. Он плутоват, должен сказать, но лучший пучеглазый крысятник во всем Городе.
Песик заворчал.
- А это, - продолжал Император, - Лазарь, обнаружен мертвым на Гири-стрит после неудачного столкновения с французским экскурсионным автобусом, но из цепких лап вырван целительным ароматом слегка использованной палочки вяленой говядины.
Золотистый ретривер подал лапу. Чувствуя себя глупо, Томми наклонился и пожал ее.
- Приятно познакомиться.
- А ты будешь? - спросил Император.
- Ч. Томас Флад.
- И "Ч" означает?
- Ну, вообще-то ничего. Я писатель. Я просто добавил "Ч" к своему псевдониму.
- До чего изящный росчерк. - Император пожевал кончик круассана. - Итак, Ч, как с тобой покамест обходится мой Город?
Томми решил было, что его только что неким образом оскорбили, но поймал себя на том, что ему нравится болтать со стариком. После приезда в Город у него ни с кем не завязывалось бесед длиннее нескольких слов.
- Город-то мне нравится, но у меня тут неприятности.
И он рассказал Императору о кончине своего автомобиля, о последовавшей за нею встрече с Воном-Один, о своем скученном мерзостном жилье - и завершил повествование таинством цветов на своей койке.
Император сочувственно вздохнул и почесал косматую седеющую бороду.
- Боюсь, с обустройством я помочь тебе не в силах; нам с гвардией посчастливилось считать своим домом весь Город. Но вот с работой могу присоветовать - как, вероятно, помогу и разрешить цветочный ребус.
Император помолчал и подманил Томми к себе поближе. Тот присел на корточки и подставил ухо:
- Да?
- Я его видел, - прошептал он. - Это вампир.
Томми отшатнулся, словно на него плюнули.
- Вампир-цветочник?
- Ну, как только смиришься с вампиром, привыкнуть к цветочнику будет совсем легко, не правда ль?
ГЛАВА 5
Немертвая и несколько огорошенная
В номере по соседству еблись французы; Джоди слышала их каждый стон, смешок и скрип пружины. В номере сверху телевизор изрыгал щебет телевикторины:
- Я беру Скотоложество за пятьсот, Алекс.
Джоди завалила голову подушкой.
Просыпаться - совсем не так. Нет плавного скольжения из снов к реальности, нет приятного рассвета осознания в уютном сумраке дремоты. Нет, тут словно кто-то включил мир на полную громкость, и радиобудильник заиграл сразу сорок раздражающих хитов действительности.
- Президенты-Преступники за сотню, Алекс.
Джоди перевернулась на спину и уставилась в потолок.
"Я всегда считала, что со смертью секс и викторины заканчиваются, - подумала она. - Говорят же "Покойся с миром", нет?"
- Vas-il plus fort, mon petit cochon damour!
Ей хотелось кому-нибудь пожаловаться, кому угодно. Она терпеть не могла просыпаться в одиночестве - да и засыпать в одиночестве, если уж на то пошло. За пять лет она жила с десятью разными мужчинами. Серийная моногамия. К решению этой проблемы перед тем, как умереть, она только подступала.
Джоди сползла с кровати и раздвинула мотельные шторы на резинках. Комнату залил свет уличных фонарей и неоновых реклам.
И что теперь?
Обычно она бы сходила в туалет. Но никакого позыва теперь не ощущала.
"Я уже два дня не писала. Может, писать мне вообще не доведется".
Джоди зашла в туалет и села на стульчак - проверить теорию. Ни капли. Она развернула пластиковый стаканчик, налила воды из-под крана и залпом выпила. Желудок встал на дыбы, и вода струей выплеснулась на зеркало.
Ладно, без воды обойдемся. Душ? Переодеться и выйти в город? Делать - что? Охотиться?
От этой мысли она содрогнулась.
"Мне что же, придется людей убивать? Ох господи, Курт. А если он тоже изменится? А если уже изменился?"
Джоди быстро натянула на себя то же, в чем была вчера, схватила сумку и ключи и выбежала из номера. Минуя контору мотеля, помахала ночному портье, тот подмигнул ей и помахал в ответ. За сотню они все с тобой дружить будут.
Она свернула за угол и прошла по Каштановой, давя в себе тягу побежать. У своего дома остановилась и сосредоточилась на окне квартиры. Там горел свет, а она, немного напрягшись, услышала, как Курт говорит по телефону:
- Да, эта сука чокнутая вырубила меня цветочным горшком. Нет, кинула в меня. Я на два часа на работу опоздал. Не знаю, она что-то говорила - дескать, напали на нее. На работу уже два дня не ходит. Нет, ключей у нее нет - я сам ей дверь открывал…
Значит, она его не убила. И он не изменился, иначе днем на работу пойти бы не смог. Голос вроде обычный. Злится, но все как всегда. "Интересно, если я просто извинюсь и объясню, что произошло…"
- Нет, - сказал Курт в трубку. - Я снял ее фамилию с почтового ящика. Мне вообще все равно, она не отвечала тому образу, что я пытаюсь создать. Подумываю, не позвать ли на свидание Сьюзен Бэдистоун - Стэнфорд, семья денежная, республиканская. Я знаю, но для того бог и создал имплантаты…
Джоди развернулась и пошла обратно в мотель. Остановилась у стойки и заплатила портье еще за двое суток, после чего зашла в номер, села на кровать и попыталась заплакать. Но слезы не текли.
В иное время она бы позвонила подружке и весь вечер провисела бы на телефоне, сим утешаясь. Слопала бы полгаллона мороженого и всю ночь бы решала, что ей делать со своей жизнью. Наутро позвонила бы на работу, сказалась больной, затем звякнула бы маме в Кармел - занять денег на задаток для съема новой квартиры. Но то было бы в иное время, когда она еще кем-то была.
Та меленькая уверенность в себе, что она чувствовала накануне, испарилась. Теперь она просто не понимала и боялась. Попробовала вспомнить все, что видела или слышала о вампирах. Оказалось - немного. Страшные книжки или фильмы ей не нравились. Припоминаемое по большей части казалось неправдой. Спать в гробу ей не обязательно, это очевидно. Но так же очевидно и то, что она не может выйти на дневной свет. Убивать кого-нибудь каждую ночь не нужно, а если она кого-то покусает, он или она не обязательно должны превращаться в вампира: мудаком стать - это запросто, но не упырем. Но опять же, Курт и раньше был мудак, поэтому как тут отличишь? Почему же она превратилась? Надо бы попасть в библиотеку.
Джоди подумала: "И вернуть машину. И еще мне нужна новая квартира. Непременно днем зайдет горничная и до хруста меня изжарит - это лишь вопрос времени. Мне нужен тот, кто может что-то делать днем. Мне нужен друг".
Адресную книжку она потеряла вместе с "дипломатом", но это не важно. Все ее подруги ныне погрязли в прочных отношениях, и хотя любая выразила бы сочувствие ее разрыву с Куртом, все они слишком увлечены собой, по-настоящему помочь не смогут. Они с подружками бывали близки только одинокими.
"Мне нужен мужчина".
От такой мысли стало тоскливо.
Ну почему все вечно сводится вот к этому? Я современная женщина. Умею сама открывать банки и убивать пауков. Могу сводить сальдо чековой книжки и менять в машине масло. Сама зарабатывать на жизнь. Хотя, может, и нет. Как я, кстати, собираюсь зарабатывать на жизнь?
Джоди кинула сумку на кровать, вытащила белый пакет из булочной, набитый деньгами, и вытряхнула их на покрывало. Сосчитала банкноты в пачке, потом - сколько пачек. Тридцать пять по двадцать стодолларовых купюр. Минус пятьсот, что она истратила на мотель: почти семьдесят тысяч долларов. Ее охватило внезапное и глубоко укорененное желание отправиться по магазинам.