Фастер ощутил себя в другой темноте - темноте собственной каюты. Проснулся… Нащупал свое тело, кровать, окончательно успокоился и долго смотрел в невидимый потолок, облик искусственной ночи, вспоминая только что пережитые события и, насколько позволяли догмы его религии, осмысливая их. Затем он взял лежащие под рукой четки и совершил несколько традиционных утренних мантр, лишь после этого позволил себе встать и включить свет.
Мир законности и порядка: он опять был перед его глазами. Наваждение длиною в целую жизнь - самое верное для него название. Аккуратно убранная каюта, еще дремлющая, бесшумно меняющиеся цифры бортовых часов, взоры духовных учителей, смотрящие со всех сторон живым взглядом из неживых портретов, - все это являлось лучшим успокоением для взбудораженных нервов. Фастер размял тело и принялся напяливать спортивный костюм, заметив несколько опаленных дыр на его ткани…
Он мотнул головой, вопросительно посмотрел на одного из гуру, потом - на свой костюм, и через секунду понимающе кивнул, словно в этом факте было что-то доступное пониманию.
На сегодняшние сутки в связи с похоронами Оди все остальные похоронные работы были отменены. Впервые за все обитание на черной планете никто никуда не торопился. Замолкла привычная шумная суета. Не стало криков, ругани (раньше на "Гермесе" такое сложно было вообразить), всякие уста сомкнулись в гнетущем молчании. И это молчание, облаченное в неподдельный траур, являлось для всех предвестником чего-то нехорошего, оно хранило в себе страшную загадку и повергало участников компании в болезненное недоумение.
– Ну как?.. как?.. как такое могло произойти?! - лишь однажды возвысил голос Кьюнг и снова замолк. Надолго.
Все находились в центральном отсеке, что являлось привычным местом любых сходок. Труп Оди лежал рядом. Белый саван, полумертвый отблеск искусственных лучей искусственного утра. Воздух стал тяжелым и вязким. Вообще, при смерти близкого человека, которого хорошо знал, судьба которого тесно переплеталась с твоей собственной (тем более, если его кончина внезапна), вся жизнь вокруг теряет свои реальные очертания, становится некой зыбкой субстанцией, которая вот-вот развеется… Лишь смерть реальна… лишь гроб наш вечный дом… лишь крест над ним вещает нам о том…
Фастер воспользовался всеобщей заминкой, чтобы рассказать свой сон. Слушали тоже молча. Никто не перебивал, и у того стало возникать обманчивое впечатление, что эта, по сути своей безбожная, компания всерьез воспринимает услышанное. Впечатление, разумеется, поспешное и абсолютно ошибочное.
– Бред с большой буквы! - заорал Айрант, как только Фастер закончил. - Бред полусумасшедшего, полусвихнувшегося, полуобъидиотившегося религиозного фанатика! Даже мой друг Фабиан такое бы не сочинил!
– Послушай, Фастер, - мягко произнес капитан. - Ты не обижайся, у нас, как в демократическом обществе, свобода мнений. Но я тоже считаю все эти вымыслы насчет душ умерших, разгуливающих по планете… нет, не вздором, даже не глупостью, а скажем так: устоявшимся в веках недоразумением. Мы в материальном мире. Очнись, друг мой! Впрочем, мы с тобой уже неоднократно дискутировали по этому поводу, теперь перестали, потому как оба осознаем бессмысленность абстрактных споров. Люди понавыдумывали тысячи противоречащих друг другу религий, и каждый за свою жизнь видит сотни подобного рода пророческих видений, так что теперь? Да, методом слепого случая сбываются один-два процента. Но твой случай… особенно тяжелый, я скажу. Если, живя в реальном мире, мы не способны найти истолкования его странным неизученным акциденциям, то конечно, нет ничего легче, как удариться в мистику и ссылаться на таинственных духов, вытворяющих всяческие сверхъестественные безобразия… Подумай на досуге.
Фастер с силой, можно сказать - с гневом, сжимал свои четки, и понятно, что не из молитвенного усердия, а от бушующего в душе негодования, которое всегда испытывал, когда его религиозные чувства были задеты и оскорблены. Но все же долгие тренировки по медитации дали ему силы быстро прийти в норму, и он произнес:
– Уважаемые братья по разуму, я очень хорошо понимаю, какое произвожу на вас впечатление со стороны. Вы, люди здравомыслящие, снисходительно терпите в своем обществе меня - забитого безмозглого фанатика…
– Ну, ну… Фастер… - пытался было возразить капитан, но тот продолжал еще с большим раздражением:
– …ничего не знающего, кроме своих молитв. Вы считаете религию примитивным объяснением мира, наивной фантазией древних, в то время как в ваших, если так можно выразиться, мозгах… сидит религия куда более пустая и глупая: мол, существует только то, что я вижу и слышу, что могу пощупать собственными руками. Вы, материалисты, сами того не осознавая, обожествляете саму материю, приписывая ей самые чудодейственные силы. Ее величество Природа, Его могущество Случайность - вот ваши мизерные боги…
– Хватит, хватит! - остановил Кьюнг, поднимая обе руки вверх. - Фастер, сколько раз мы это уже слышали…
– Нет, не хватит! - тот явно взорвался (честное слово - феномен, подобного с ним практически никогда не случалось). - Я должен высказаться, а вы воспринимайте это как сочтете нужным.
Линд неопределенно вздохнул, вяло реагируя на происходящее. Айрант размазал по лицу издевательскую ухмылку, выражающую целую смесь разнообразных чувств, но тем не менее промолчал. Капитан лишь слегка кивнул головой: мол, черт с тобой, высказывайся. Вообще-то нравоучительные сентенции воспринимались на "Гермесе" на уровне неудавшихся анекдотов, мораль всерьез здесь никогда не обсуждалась, религиозные догмы сектантов - и подавно. Но Фастеру было наплевать, он встал со своего кресла и принялся расхаживать крупными шагами по всему отсеку, как проповедник внезапно подвергшийся наитию горнего вдохновения, потом громогласно выложил все, что накопилось внутри:
– Вы все слышали, что истинное вероисповедание признает идею реинкарнации, то есть переселение души после смерти в другое тело. На Земле все просто, и этот закон выполним: там миллионы существ рождаются и умирают каждый день. Но здесь… - последовала ничего не значащая пауза, затем продолжение, уже более спокойным голосом: - Здесь мертвые пески, и поэтому души людей обитают на планете в так называемом "зависшем" состоянии, не находя себе нового воплощения.
"Ни богу свечка, ни черту кочерга", - подумал Айрант, хотел сказать вслух, но сдержался. Фастер еще не закончил:
– Может, и право было движение "Севастия", запрещающее хоронить людей на других планетах. Тут я не судья. Но один вывод очевиден: мы здесь не одни… Далеко не одни.
– Это все? - флегматично, чуть ли не зевая, спросил Кьюнг.
– Нет, не все… Помните еще перед посадкой я сообщил вам, что мне приснился нехороший сон, я бы рассказал его еще тогда, если бы Айрант не заткнул мне рот…
– А я тебе и сейчас его заткну! - бортмех схватил пустой стакан и размахнулся, всерьез намереваясь запустить им в глашатая истины.
– Поставь стакан на место! - крикнул Кьюнг и ударил кулаком по столу, что показалось - он треснул. - А ты давай продолжай, высказывайся! Может, хоть на душе легче станет.
Неловкое молчание продлилось считанные секунды. Накаленным нервам с той и с другой стороны необходимо было немного остыть.
– Итак, сон был коротким и внушительным. Во-первых, я увидел поверхность Флинтронны, это знаменитое космическое кладбище прежде, чем увидеть его телесными очами. Могилы и многогранные памятники, помнится, так ясно стояли перед глазами и так хорошо отразились в сознании, что, едва я их сравнил с оригиналом - меня бросило в пот… Именно поэтому, впервые в жизни ступив на поверхность Флинтронны, я испытал назойливое чувство, что здесь уже бывал. Все хотел сказать, да вот молчал, выжидал удобного случая… Короче, в том сне я видел ту самую Черную Леди без лица, что вновь явилась мне минувшей ночью. Она сказала, что… никто из нас не вернется с этой планеты. Причем, сказала так спокойно и даже ласково, словно сообщала долгожданную радостную новость. Страха я, помнится, не испытывал, но спросил ее: почему? Она ответила: "вас ожидает то же, что случилось с экипажем "Астории"". Я еще что-то хотел выяснить, но она исчезла, и сон на этом закончился.
Когда капитан понял, что Фастеру больше нечего добавить, он встал из-за стола и налил себе прохладительного напитка.
– Кто-нибудь хочет пить?
Ни звука… Опять молчанье, тишина. Похоже лишь одна она способна душу исцелить да свой покой нам подарить. (почти стихи)
Все сидели, уткнувшись взорами в зашарканный пол, и даже забыли, что совсем рядом под белым саваном покоится уже ушедший от них товарищ, не способный ни видеть этого бардака, именуемого миром, ни слышать их препирательств, ни высказать собственного мнения. Волею духов или небес, или по законам так и не познанной матери-природы, но он покинул их навсегда - и этот факт был единственным недвусмысленным событием, взбудоражившим относительно спокойную жизнь на "Гермесе". Но жизнь, как известно, и так является бредом человеческой души, вносить же в нее еще больше абсурда шизофреническими сектантскими идеями было бы уж совсем непростительной глупостью. Капитан после долгого философского молчания возобновил речь:
– Ну хорошо, Фастер, я на какое-то время забуду о здравом рассудке и стану таким же имбецильным как и ты. Не обижайся, сам вынуждаешь. Давай разберемся с твоим "пророческим" сном. Там явные несуразицы. Первое: Оди не обращался ко мне за помощью, и уж тем более я не мог ответить ему, что мол занят и собираю (на кладбище!) искусственные цветы в подарок для своей жены… Ну, вдумайся сам, какой маразм ты несешь! Всем известно, что меня вызвал по связи Линд, и в момент смерти Оди я находился в полмили от того места. Второе: Оди умер от чего угодно, только не от удара кинжалом, можешь внимательно его осмотреть. Я уже не говорю о тех откровенных глупостях, что звезда Эпсилон вращается вокруг планеты, и что памятник загорелся от того, что по нему чиркнули жженой спичкой.
– Добавь сюда, - вставил молчаливый доселе Линд, - что Оди не курит и, как мне известно, никогда не курил.
– Вот-вот…
Фастер, как утонченный схоластик, быстро нашел ответ:
– Тут все объяснимо. Ведь сон - это аллегория. Неужто вы думаете, я всерьез верю, что Смерть с кинжалом гонялась за ним среди могил? Здесь простая метафора. Что же касается факта, что он обращался за помощью к Кьюнгу - это наверняка происходило в его душе. Радиосвязь, возможно, была отключена или вышла из строя. Капитан в тот момент действительно был занят другими делами, а его странноватый ответ - прообраз глухоты и слепоты, всем нам свойственной. Оди не курил, и я это прекрасно знаю, но на протяжении всей жизни он вдыхал в себя яд греховного мира. А одно мало чем отличается от другого.
Речь закончена. Последние минуты Айрант в нетерпении ерзал на кресле, только и ожидая этого момента. Его грубый голос, предвестник всякого скандала, всколыхнул все пространство центрального отсека:
– Так! Засуньте этому придурку кляп в ротовую полость, или я заткну ее вот этим кулаком! - он с такой силой сжал увесистую пятерню, что побелели косточки на пальцах.
– Остынь, остынь… - миротворчески произнес Линд.
Все-таки загадочная личность этот Фастер Роунд, внутренний эклектизм его талантов и убеждений выглядел просто вопиюще и никак не склеивался в чьем-либо понимании. С одной стороны - гениальный специалист по радиотехнике, чудотворец в царстве запутанных электронных плат, микросхем, гелиевых микропроцессоров, с другой - мастер красноречивого абсурда. Чего же в нем больше, никто так и не знал.
Линд поднялся со своего места и прошелся по отсеку, чувствуя, что все ждут от него решающего слова… В общем-то, это слово было уже произнесено, и экзотический сон ясновидящего коллеги не вносил сюда никаких корректив. Вид вечной задумчивости и невозмутимого спокойствия отпечатался на его лице, как на гипсовой маске, и внутренние чувства редко когда могли маску эту расшевелить. Лицо у Линда и на самом деле напоминало лик ходячей статуи: абсолютно белое (точнее - бледное), без тени загара (словно он родился на Флинтронне и всю жизнь не ведал о солнечных лучах), а густые черные брови смотрелись на нем так неестественно, точно были приклеены. И вот губы статуи принялись шевелиться:
– Как бортовой врач, я заявлял и заявляю, - голос звучал как у прокурора, выносящего вердикт: твердый, властный, не допускающий возражений. - Наш несчастный Оди умер от внезапного паралича сердечной мышцы, связанного с каким-то шоком. Самая правдоподобная версия: он увидел что-то такое, что его смертельно напугало.
– Почему он никого не вызвал на связь? - Кьюнг задавал этот вопрос уже раз пятый. - Почему?!
– Шок, как известно, есть неожиданность, после которой человек уже не контролирует свои действия.
Разговор, блуждая по лабиринту мнений, зашел в очередной тупик и на пару минут прервался пустым бездумным молчанием. Капитан, в отличии от врача, сильно изменился в лице. Возможно, впервые его привычный взор, самоуверенный и немного надменный, стал теперь откровенно-растерянным. Он, впрочем, и не пытался скрывать собственного замешательства. Беда была всеобщей.
– Тысячи галактических чертей и еще один чертенок в придачу! Ну, маразм настоящий! Что он такого мог там увидеть? Мертвый, что ли, с могилы поднялся?
– А что тут особенного? - вставил Айрант. - Может, его черви заели. Почесаться захотел.
– Слушай, заткнись в конце концов! - Кьюнг ударил по столу, да так, что всем пришлось вздрогнуть. - У нас сегодня как-никак траур!
И нервы у всех точно оголенные провода под напряжением - искрятся при любом контакте. Белая простыня со знакомой для любого взора печальной бугристостью скрывала собой невольного виновника всей трагедии. Оди в их компании уже отсутствовал… Навсегда… Его слова, его голос, интонация, его неуклюжая фигура, мимика и движения - все это сохранилось только в памяти, изредка всплывая оттуда и пробуждая чувство некой потери. А там, где присутствуют хоть какие-то чувства, в человеке еще остается что-то человеческое.
Между обитателями "Гермеса" никогда не было ни крепкой дружбы, ни, тем более, взаимной любви, но существовала подсознательная, внешне - чисто механическая, связь, объединяющая всех пятерых в одно целое, пафосно названное экипажем. И потеря одного из них отражалась для остальных образовавшимся рядом вакуумом.
Линд подошел к простыне, откинул ее край и тем самым дал понять, что прощальная церемония началась.
– Кто мне может ответить: что он мог увидеть такого, что его напугало до смерти? - Кьюнг обратился ко всем одновременно. - Хоть мало-мальски убедительная версия… Неужели все-таки эти монстры?
– Да они бы его сожрали и костей не оставили, - иронично заметил Линд.
– Кто знает, может живыми они не питаются, черви-то могильные… - капитан начал уже бредить не хуже Фастера. Никто даже и не подумал, что он говорит на полном серьезе. Просто происходящее жаждало своего объяснения, иначе… - Надо вот что сделать: тщательным образом обследовать ближайшие к тому месту могилы. Кто этим займется?
– Да вроде бы…
– Тщательно!.. Пройти весь путь по его следам. Если ничего так и не удастся обнаружить, будем считать, что с Оди произошел обыкновенный сердечный приступ. Итак, есть желающие? Кое-кто из нас любит проявлять излишнюю смелость, геройски болтая своим языком…
Айрант, слегка побагровев, медленно поднялся с места. Знакомый блеск в звериных глазах и знакомая мимика готовящегося к прыжку хищника… Все ожидали какой-нибудь ядовитой реплики, крика и неминуемого очередного скандала. Но странно: реплики не последовало. Бортмех лишь тихо обратился к Фабиану: "пойдешь со мной".
– Слушаюсь, сэр, - робот впервые подал свой синтезированный голос, в котором прослушивалась не то чтобы фальшь, а некая неудачная пародия на человеческую речь. И оба скрылись в сети переходных салонов.
Молчаливая вечная ночь опять была разбужена. Планетоход, издавая неестественный даже для него самого визг и рев, буравя пески, мчался во тьму. Айрант гнал на предельной скорости, выжимая из него все резервные возможности. Сквозь лобовое стекло уже проглядывалось полчище омертвелых фигур: маленькие бугорки песка, увенчанные многогранными памятниками - эти холодные мрачные жилища с постоянными поселенцами, такими же холодными, мирно спящими под покровом Вечности. Так как утро здесь никогда не наступит, то и их сон будет продолжаться многие века - пока не иссякнет бегущая где-то река времени.
– Не переживай, Фабиан, сейчас разберемся! - Айрант до упора жал рукоятку газа. - Если Оди испугался обыкновенной темноты, то он самый последний дурак!.. Извини, приятель, последним дураком у нас, разумеется, являешься ты… Предпоследний. Короче - придурок! Но если там что-то другое… я непременно узнаю!
Подъехав в самому краю кладбища, бортмех резко развернул руль и столь же резко дал по тормозам. Планетоход чуть не охренел от такого эпатажа, крутанулся вокруг собственной оси, истерически взревел, но тут же заткнулся. Лучи его прожекторов уткнулись в ряды могил, делая их видимыми, и вообще - реально существующими. Первым выпрыгнул Айрант. Фонарь в его руке, как блуждающий глаз некого монстра, вращался, высматривая себе добычу. Затем неуклюже вылез робот, бездарно копируя движения человека.
– Вот его следы, - бортмех указал вниз. - Идем по ним и тщательно высматриваем всю близлежащую поверхность. Ты - то, что слева, я - то, что справа. Вопросы есть?
– Слушаюсь, сэр, - эта фраза, тысячи раз произносимая, вылетающая из него, словно из автоответчика, честное слово, уже действовала на нервы.
Дальнобойный луч фонаря принялся прыгать с одного памятника на другой, все вокруг обшаривая и задерживаясь на всякой подозрительной мелочи. Стояла гнетущая тишина, в которой звуки и голоса казались мертвыми, движения - призрачными. Ощущение некой зловещей неожиданности поселилось бы в душе самого отчаянного храбреца. Айрант нехотя признался себе, что слегка раздавлен. Быть может поэтому раздавшийся вдруг голос Фабиана, вроде спокойный и привычный, заставил вздрогнуть:
– Сэр, идите сюда.
Бортмех сорвался с места и в несколько прыжков оказался рядом. Робот стоял в явной нерешительности и, указав металлическим перстом на одну из могил, произнес:
– Посмотрите, сэр, что это?