- И тем не менее - все не настоящее, - продолжал я вслух. - И я знаю, что мы в доме Мэмми, но не знаю, где находится этот дом.
- Я тебе ведь говорила, - возмутилась Крошка. - Может, ты не расслышал? Ты был как во сне.
- Да нет, расслышал, - с трудом сказал я. - Но не понял. Мне показалось, будто ты сказала, что мы летим на Вегу.
- Думаю, в наших каталогах это место обозначается как "Вега пять". Но они здесь называют его… - Крошка запрокинула голову и воспроизвела звук, напомнивший мне музыкальную тему вороны из "Золотого петушка". - Но этого я тогда не могла произнести, поэтому сказала тебе "Вега", что ближе всего к истине.
Я снова попытался сесть, но не смог.
- Вот это да! Стоит перед тобой человек и сообщает, что мы на Веге! То есть, я хочу сказать, на одной из ее планет!
- Но ты же не предложил мне сесть! - Я пропустил мимо ушей эту колкость и посмотрел на "солнечный свет", льющийся в окно.
- Это свет Веги?
- Нет, это искусственный свет. Настоящий яркий свет Вега выглядит прозрачным. Его спектр ведь в самом верху диаграммы Рассела, если помнишь.
- Что? - спектр Веги я никогда не знал. Как-то не думал, что он может мне пригодиться.
- Будь очень осторожным, Кип, когда начнешь ходить. За десять секунд можно схватить больше загара, чем за всю зиму в Ки-Уэсте, девяти минут хватит, чтобы поджариться насмерть.
Сдается мне, что у меня особый дар - попадать в трудные климатические условия. Интересно, к какому классу звезд относится. Вега? "А" или "Б"? Наверное, "Б". Из классификации я помнил только, что она крупная и яркая, больше Солнца, и очень красиво смотрится в созвездии Лиры.
- Но ради всего святого скажи, как мы попали сюда? Ты случайно не знаешь, Крошка, как далеко от нас Вега? То есть, как далеко от нас Солнце, я хотел сказать.
- Знаю, конечно! - презрительно фыркнула она. - В двадцати семи световых годах.
- Ничего себе! Крошка, возьми-ка мою логарифмическую линейку. Ты умеешь ею пользоваться? А то у меня руки не слушаются.
- Зачем тебе линейка?
- Хочу вычислить расстояние.
- Я тебе и без линейки вычислю.
- С линейкой и быстрее и точнее. Слушай, если не умеешь пользоваться линейкой, скажи, не стесняйся. Я в твоем возрасте тоже не умел. Я тебя научу.
- Вот еще! - возмутилась Крошка. - Конечно умею! Что я, дурочка? Просто я и в уме считать могу. - Губы ее зашевелились: - 159 000 000 000 000 миль.
Я припомнил, сколько миль в световом году, и наскоро прикинул цифру в голове… Да, слишком много ночей, слишком много долгих-долгих миль…
- Похоже, ты права, - сказал я.
- Конечно, права я, - ответила Крошка, - Я всегда права!
- Ну и ну! Ходячая энциклопедия с косичками!
- Я же не виновата, - всхлипнула она, - что я гений.
Это заявление открывало широкие возможности; и я уже собирался подловить ее на какой-нибудь ошибке, но вовремя заметил, как она расстроилась.
Я вспомнил слова отца: "Некоторые люди пытаются доказать, что "среднее" лучше, чем "превосходное". Им доставляет удовольствие подрезать крылья другим, потому что сами они бескрылы. Они презирают интеллект, поскольку напрочь его лишены".
- Извини, Крошки, - попросил я смиренно. - конечно, ты не виновата. Так же, как я не виноват, что нe гений, и в том, что я большой, а ты маленькая.
Она повеселела.
- Пожалуй, я снова начала выпендриваться, - Она покрутила пуговицу. - Мне показалось, что ты меня понимаешь, как папа.
- Ты мне льстишь. Сомневаюсь, чтобы я был способен тебя понимать, но теперь, но крайней мере, буду стараться.
Она все крутила пуговицу.
- Ты ведь и сам очень умный, Кип, но ведь ты не можешь этого не знать?
- Будь я умный, разве попал бы сюда? - усмехнулся я. - Слушай, Крошка, ты не против, если мы все же проверим цифру на линейке? Из чистого любопытства.
Еще бы, за двадцать семь световых лет и Солнца не увидишь. Звезда-то, прямо скажем, довольно заурядна.
- Видишь ли, Кип, от нее нет никакого толка, от этой линейки.
- Что? Да это лучшая линейка, какая только может быть.
- Кип, прошу тебя! Это же не линейка, она просто на столе нарисована.
- Вот как? - я был обескуражен. - Извини, совсем забыл. Слушай, а холл за дверью, наверное, не очень большой?
- Оформили только ту часть, которую видно с твоей кровати при открытой двери. Но будь у нас побольше времени, мы и линейку бы сделали. Они еще как в логарифмах разбираются.
"Побольше времени". Вот что меня беспокоило.
- Крошка, мы долго летели сюда?
Двадцать семь световых лет, надо же! Даже со скоростью света далековато… Что ж, путешествие, по законам Эйнштейна, возможно, покажется быстрым мне, но не Сентервиллю. Отец к тому времени может уже умереть! Отец ведь намного старше мамы и годится мне в дедушки. И еще двадцать семь на обратный путь… Ему уже будет за сто лет; даже мама к тому времени может умереть.
- Сколько времени летели сюда? - переспросила Крошка. - Да нисколько.
- Нет, нет, я понимаю, что так кажется. Ты не стала старше, у меня еще не прошло обморожение. Однако на дорогу ушло по меньшей мере двадцать семь лет, верно?
- О чем ты говоришь, Кип?
- Об уровнях относительности, ты ведь о них слышала?
- А, вот что! Слышала, конечно, но здесь они не подходят. В данном случае путешествие не занимает вообще никакого времени, совсем. Ну, конечно, потребовалось минут пятнадцать, чтобы выйти из атмосферы Плутона, да столько же, чтобы пройти атмосферу и приземлиться здесь. А так - фьить! И все.
- А как же скорость света…
- Да нет, Кип. - Крошка нахмурилась, затем лицо ее озарила улыбка. - А сколько времени прошло с момента, как ты установил маяк, до того, как они нас спасли?
- Что? - До меня дошел вдруг смысл ее слов. Папа не умер. Мама даже поседеть не успела! - Что-то около часа!
- Немногим больше. Но они прилетели бы и раньше, если бы им не пришлось готовить к вылету корабль, тогда они нашли бы тебя в туннеле, а не я. Сигнал маяка они получили в то же мгновение, как ты его включил. Полчаса ушло на подготовку корабля, что очень рассердило Мэмми. Никогда не подумала бы, что она способна сердиться. У них принято, что дежурный корабль готов к мгновенному старту по ее вызову.
- Каждый раз?
- Мэмми может в любое время вызвать любой корабль - она очень важная особа. А потом полчаса маневрирования в атмосфере - и все дела. Все происходит в реальном времени, и никаких парадоксов.
Я напряженно пытался переварить это.
Двадцать семь лет, световых лет, они покрывают за час, да еще при этом получают выговор за опоздание. Этак соседи по кладбищу дадут д-ру Эйнштейну прозвище "врунишка Альберт".
- Но как? Каким образом?
- Ты знаком с геометрией, Кип? Не с Евклидовой, конечно, а со стереометрией?
- Как тебе сказать… Пытался разобраться в открытых и замкнутых поверхностях и читал популярные книги доктора Белла…
- По крайней мере, ты не отмахнешься сразу, если услышишь, что прямая линия вовсе не обязательно является кратчайшим расстоянием между двумя точками. Потому что это неверно, Кип, все пространства соприкасаются. Их можно уложить в ведро, запихнуть в наперсток, если найдутся правильные совмещения.
Очень туманно я представил себе Вселенную, втиснутую в кофейную чашку; плотно сбитые ядра и электроны, по-настоящему плотно, а не как в тонком математическом призраке, который, как считают, представляет собой даже ядро урана. Нечто вроде "первородного атома" - к этому термину прибегают некоторые философы-космисты, пытаясь объяснить расширяющуюся Вселенную. Что ж, может, она одновременно и сжимается, и расширяется. Как парадокс квантовой теории - волна не может быть потоком частиц, а частица не может быть волной, тем не менее все на свете является и тем и другим. Тот, кто не верит в корпускулярно-волновой дуализм, вообще может по этому поводу не беспокоиться и не верить ни во что, даже в собственное существование.
- Сколько измерений? - еле спросил я.
- А сколько, по-твоему?
- Двадцать, наверное. По четыре на каждое из первых четырех, чтобы по углам просторнее было.
- Двадцать - это даже не начало. Я сама не знаю, Кип, и геометрии я не знаю тоже, мне только казалось, что я ее знаю. Поэтому я пристала к ним, как репей.
- К Мэмми?
- Да нет, что ты! Она тоже не знает. Ну, только в той мере, чтобы вводить и выводить корабль из складок пространства.
- Всего-то, - хмыкнул я.
Надо было мне заняться усиленным обучением маникюру и ни за что не поддаваться на уловки отца получить образование.
Ведь этому конца нет: чем больше знать, тем больше остается неизвестного.
- Скажи-ка, Крошка, ведь ты знала, куда маяк посылал сигналы, правда?
- Кто, я? - Она приняла невинный вид. - Как тебе сказать, в общем, да.
- И ты знала, что мы полетим на Вегу?
- Ну… если бы сработал маяк, если о нам удалось послать сигнал вовремя.
- А теперь вопрос на засыпку. Почему ты ничего мне не сказала?
- Видишь ли… - Крошка всерьез решила разделаться с пуговицей. - Я не знала, насколько хорошо ты знаком с математикой. И ты ведь мог упереться и решить, что ты взрослый и все знаешь лучше меня. Ты ведь мне не поверил бы?
- Наверное, и не поверил бы. Но если у тебя еще раз появится желание что-нибудь от меня утаить "ради моего собственного блага", не делай этого. Я знаю, что я не гений, но я постараюсь проявить достаточно здравомыслия и, может быть, еще на что-нибудь пригожусь, если буду знать, что у тебя на уме. И перестань вертеть пуговицу.
Крошка постепенно ее отпустила.
- Хорошо, Кип, я запомню.
- Спасибо. Мне сильно досталось?
- Сильно.
- Их корабли могут мгновенно преодолеть любое расстояние. Почему ты не попросила их доставить меня домой и быстро отправить в больницу?
Крошка замялась. Затем спросила:
- Как ты сейчас себя чувствуешь?
- Прекрасно. Только ощущаю, что мне давали наркоз или что-то в этом роде.
- "Что-то в этом роде", - повторила она. - тебе кажется, что ты поправляешься?
- Я уже поправился!
- Нет. Не поправился. - Она пристально посмотрела на меня. - Сказать тебе все по правде, Кип?
- Говори.
- Если бы тебя доставили на Землю, в самую лучшую больницу, которая у нас есть, ты был бы сейчас инвалидом, ясно? Безруким и безногим. А здесь ты скоро будешь абсолютно здоров. Тебе не ампутировали ни одного пальца.
Хорошо, что в какой-то мере Мэмми подготовила меня. Я спросил только:
- Это правда?
- Да. И то и другое. Ты будешь абсолютно здоров. - Лицо ее вдруг задрожало. - Ты был в таком ужасном состоянии! Я видела.
- В ужасном?
- Да. Меня потом кошмары мучили.
- Плохо, что они тебе разрешили смотреть.
- Она не могла запретить. Я - ближайшая родственница.
- То есть как? Ты что, выдала себя за мою сестру?
- Но я ведь действительно твоя ближайшая родственница.
Я хотел было обозвать ее нахалкой, но вовремя прикусил язык. На расстоянии 160 триллионов миль мы с ней были единственными землянами. Так что Крошка оказалась права, как всегда.
- И поэтому мне пришлось дать разрешение, - продолжала она.
- Разрешение на что? Что они со мной сделали?
- Сначала погрузили в жидкий гелий. И весь последний месяц, пока ты оставался там, использовали меня как подопытного кролика. Потом три дня назад, три наших дня, тебя разморозили и начали над тобой работать. С тех пор ты быстро поправляешься.
- И в каком же я теперь состоянии?
- Как сказать. Регенерируешься. Это ведь не кровать, Кип. Только выглядит так.
- Что же это?
- В нашем языке нет эквивалента, а их ноты я не могу воспроизвести - тональность слишком высока. Но весь дом, начиная отсюда, - она похлопала рукой по кровати, - и до комнаты внизу, занят оборудованием, которое тебя лечит. Ты опутан проводами, как эстрада клуба электронной музыки.
- Интересно бы взглянуть.
- Боюсь, что нельзя. Кип, ты жё не знаешь! Им же пришлось срезать с тебя скафандр по кускам.
Это расстроило меня куда больше, чем рассказ о том, в каком я был плачевном состоянии,
- Что? Они разрезали "Оскара"? Разрезали мой скафандр?
- Я знаю, что ты имеешь в виду. В бреду ты все время говорил с "Оскаром" и сам себе отвечал. Иногда я думаю, что ты - шизоид, Кип,
- Ты запуталась в терминах, коротышка. Скорее уж у меня раздвоение личности. Да ладно, ты ведь сама параноик.
- Подумаешь, я уже давно это знаю. Но я очень хорошо приспособленный параноик. Хочешь увидеть "Оскара"? Мэмми знала, что ты о нем спросишь, когда проснешься.
Она открыла стенной шкаф.
- То есть как? Ты же сказала, что его разрезали!
- А потом починили. Стал, как новый, даже лучше прежнего.
- Тебе пора уходить, милая! Не забывай, с чем мы договорились, - пропела Мэмми,
Ухожу, Мэмми, ухожу! Пока, Кип. Я скорo вернусь и буду к тебе часто забегать.
- Спасибо. Не закрывай шкаф, я хочу видеть "Оскара".
Крошка действительно заходила, но не очень часто. Однако я особенно и не обижался. Вокруг было столько интересного и познавательного, куда она могла сунуть свой вездесущий нос, столько необычного и нового, что она была занята, как щенок, грызущий новые хозяйские тапочки. Но я не скучал. Я поправлялся, а это работа такая, что нужно отдавать ей все свое время, и совсем не скучная, если у человека хорошее настроение. Как у меня.
Мэмми я видел тоже не часто. Я напал понимать, что у нее полно своей работы, хотя она приходила не позже чем через час, если я ее звал, и никогда не спешила уходить.
Она не была ни врачом, ни сиделкой. Вместо нее мною занимался целый полк медиков, контролировавших каждый удар моего сердца.
Они никогда не входили ко мне, если я их не звал, но достаточно было прошептать, они появлялись. Вскоре я понял, что моя комната начинена микрофонами и датчиками, как корабль в испытательном полете, а моя "кровать" представляла собой медицинскую установку, по сравнению с которой наши "искусственное сердце", "искусственные легкие" и "искусственные почки" кажутся игрушками.
Самого оборудования я так и не увидел, постель меняли только тогда, когда я спал, но отчетливо представлял себе его функции: оно заставляло мое тело регенерировать, то есть не заращивать раны шрамами, а воспроизводить утраченные органы.
Умением делать это обладает любая амеба или морская звезда: разрубите их на части, и получите несколько новехоньких звезд. Таким умением должно обладать любое живое существо, поскольку генотип заложен в каждой клетке. Но мы потеряли его несколько миллионов лет назад. Наука пытается его восстановить, по этому поводу публикуют много статей в "Конспекте для чтения" - оптимистических, в "Научном ежемесячнике" - пессимистических и совсем бестолковых в изданиях, научные редакторы которых получали, видимо, образование по фильмам ужасов. Но все же ученые над этим работают, и когда-нибудь наступит такое время, кого от несчастных случаев будут умирать только те, кого вовремя не успеют доставить в больницу.
Мне выпал редкий шанс изучить эту проблему, хотя мне было трудно. Но я старался. Я не испытывал никакого беспокойства по поводу того, что они со мной делают; Мэмми ведь сказала, чтобы я не беспокоился. Однако, подобно Крошке, я все-таки хотел знать, что со мной происходит.
Но возьмите дикаря из самых глухих джунглей, где неизвестна даже торговля в кредит. Предположите, что у него коэффициент умственного развития где-то за IQ 190 и ненасытная любознательность, как у Крошки, пустите его в лаборатории атомного исследовательского центра в Брукхейвене. Многому он там сумеет научиться, сколько ему ни помогай? Он разберется, конечно, какие коридоры куда ведут, и узнает, что красный трилистник представляет собой сигнал опасности.
И все. И не потому, что он не способен - мы ведь говорим о суперинтеллекте, - просто ему нужно лет двадцать учиться, прежде чем он начнет задавать правильные вопросы и получать на них верные ответы.
Я задавал вопросы, неизменно получал ответы и делал свои выводы. Приводить их нет смысла - они путаны и противоречивы, как те выводы, что мог бы сделать дикарь о конструкции и работе оборудования атомных лабораторий. Как говорится в радиотехнике, при достижении определенного уровня шумов передача информации больше невозможна. Вот и я дошел до такого уровня.
По большей части это действительно был "шум" в прямом смысле слова. Задам я вопрос, а кто-нибудь из медиков начнет объяснять. Поначалу ответ кажется понятным, но он рассказывает суть дела, а я слышу только неразборчивое чириканье. Даже когда в роли переводчика выступала Мэмми, те объяснения, для восприятия которых у меня не было научной базы, звучали бодрым канареечным щебетаньем.
Не падайте со стульев, я собираюсь объяснить кое-что, чего сам не понимаю: как Крошка и я говорили с Мэмми, хотя она не могла выговаривать английские слова, а мы были не способны воспроизводить ее певучий язык.
Обитатели Веги, которых я именовал "веганцами", переговаривались между собой тихим пересвистом, хотя "веганцы" по звучанию напоминало шум ветра в каменной трубе. У Мэмми тоже свое "веганское" имя, но чтобы его произнести, надо было иметь сопрано. Крошка выучилась его произносить, чтобы умаслить Мэмми, но это ей никак не помогало. Так вот, веганцы обладают изумительным даром понимания, умением поставить себя на место собеседника. Вряд ли это телепатия; умей они читать мысли, я вряд ли постоянно попадал бы впросак со своими вопросами/Можно назвать это свойство "умением читать чувства".
Но у них оно было развито по-разному; мы, например, тоже все умеем водить машины, но лишь у немногих есть данные автогонщиков. Вот и Мэмми… Я когда-то читал об актрисе, которая так владела итальянским, что ее понимали даже те, кто итальянского не знал. Ее звали Дуче. Нет, "дуче" - это диктатор. Ну, что-то в этом роде. Должно быть, она обладала тем же даром, что и Мэмми.
Первыми словами, которые я усвоил с помощью Мэмми, были "привет", "пока", "спасибо". Ей их хватало, чтобы выразить свою мысль; так человек может разговаривать с чужим щенком.
Позже я начал воспринимать пение как речь. А Мэмми усваивала значения английских слов еще быстрее; она ведь целыми днями беседовала с Крошкой, когда они пребывали в плену.
Если легко понять "здравствуй" и "хорошо бы поесть", то изложить такие понятия, как, скажем, "гетеродин" и "аминокислоты" куда сложнее, пусть даже в языках собеседников и существуют схожие понятия, Когда же в языке одного из них нужной конструкции нет, беседа обрывается. Поэтому мне трудно было беседовать со своими медиками - я не понял бы их, даже если бы они говорили по-английски.
Колебательный контур, посылающий радиосигнал, производит лишь мертвую тишину, если только сигнал не поступает на другой контур, настроенный на те же колебания с целью их воспринимать. Меня же не включили на нужную частоту. Тем не менее, я хорошо понимал их, если разговор не затрагивал профессиональных проблем.