* * *
Ухудшение психологического климата на борту заметили все - кроме лорда Августина и Джека. Температура общения понизилась в среднем не меньше чем на пять градусов - и причиной тому был Дик. Его неуклонно учтивый голос теперь был холодным, как в первый день его знакомства с Моро - но теперь Дик говорил таким голосом со всей командой. Бет очень скоро сдалась и снова начала называть леди Констанс мамой, но Дик был куда тверже нее (и тверже многих взрослых, с кем Констанс была знакома). И, что самое ужасное, - насколько она знала юного Суну, это не было позой. Он действительно чувствовал их чужими теперь. Действительно не мог общаться с ними иначе.
Капитан однажды не выдержал и высказал Констанс все, что у него наболело: мол, когда он был учеником пилота, ему нагорало почем зря и в ухо и в брюхо, и никто не интересовался прав он или виноват - так почему это с Суной нужно церемониться?
- Помилуйте, капитан, да разве он этого требует? - сказала леди Констанс. - По-моему, он безропотно принял то, что вы на него обрушили. А уж как ему к этому относиться - тут вы приказывать не вольны.
Еще плохо было то, что Дик и сам был в этом не волен. Он пытался, честно пытался. Леди Констанс приказала ему молчать о ложности свидетельства Мориты. Признание действительно сильно затруднило бы ему жизнь, потому что Вальдер не сменил гнева на милость. Он продолжал оставаться грубым и продолжал считать себя в своем праве - в конце концов, предупреждение, вынесенное им Дику в самом начала, гласило "если хоть бровью двинешь в ее сторону".
Лишь с Моро Дик сохранил прежний тон. А еще укрепились его отношения с гемами. Что ж, они, по крайней мере, не делали вид, что претендуют на роль семьи. Он сам виноват: не нужно было слишком привязываться. Его дом - Синдэн, он поплатился лишь за то, что забыл об этом. Только в Синдэне есть настоящая дружба - потому что только там есть настоящие люди. Ну, еще леди Констанс, но она - исключение.
Моро теперь интересовал его все сильнее и сильнее. Он был первым взрослым вавилонянином, с которым Дик вышел на прямое общение, и уже этим был интересен. Сначала Дик говорил себе, что он враг, а врага надо знать. Потом он перестал искать оправдания своим ежедневным беседам (да и почему он должен перед кем-то в чем-то оправдываться?) - с господином Моритой было просто интересно. Он знал гораздо больше, чем Бет (чего уж там - за два разговора с ним Дик убедился, что Бет - просто свистушка, которая набивает свою голову знаниями без всякого толка, как глупая чайка тащит блестящие вещи в свое гнездо). И даже когда он заблуждался или говорил откровенно вызывающие вещи, даже еретические - с ним было хотя бы интересно спорить.
Он прежде был богатым и знатным человеком - не доминатором Мауи, но большой шишкой. Правда, он был младшим сыном в семье, считался вроде как непутевым и ездил куда хотел - Анзуд, Хеврон, Старая земля… Даже в Империи он побывал до войны. На какое-то время примкнул к клану Рива. У Дика волосы на спине дыбом встали, когда он это услышал - но он не стал прерывать разговор, а стал подробнее расспрашивать о врагах.
В отличие от других домов, к которым человек принадлежал уже в силу того, что родился на той или иной планете, дома Рива и Кенан больше чем наполовину состояли из пришлецов - слишком гордых, рисковых, необузданных, чтобы вписаться в жизнь Вавилона; слишком амбициозных, чтобы застрять в планетарной гвардии. По странному капризу природы большинство пилотов были именно такими людьми. Впрочем, почему "странному" и "капризу"? Даже у крыс, говорят, есть прирожденные разведчики-первопроходцы, которым не сидится в теплом вольере - какими же свойствами характера должен обладать человек, осязающий и преодолевающий невероятные пространства зримой Вселенной? Как тот, кто протягивает свою душу между двумя звездами, провешивая ее в глухой пустоте дискретного пространства, может быть прагматичным домоседом и резонером?
Но все это, хотя бы в общих чертах, Дик знал и прежде, а не знал - так догадывался. Но Моро сообщил ему и кое-что еще, оказавшееся новым. Дом Рива до того представлялся ему неким монолитом потомственных вояк, безжалостных расхитителей незаселенных и заселенных миров. Но, по словам Моро, большую часть людей Рива и Кенан составляли присоединившиеся - как он в свое время.
- В юности, когда душа рвется на поиски приключений, кажется нелепым похоронить себя на такой планете как Мауи, - сказал он. - И вот ты поднимаешься на станцию, покупаешь место на корабле до Тайроса и присоединяешься к Рива. Пять или десять лет прыгаешь к черту на рога, высаживаешься на планеты, о которых никто и не слыхал, ковыряешься в земле, бывает, неделями не вылезаешь из скафандра, цапаешься с рейдерами, сам пиратствуешь помаленьку - и со временем начинаешь понимать, что нет во всей Галактике планеты прекраснее, чем Мауи… И с этим пониманием возвращаешься. А мне повезло вернуться прежде, чем началась война с Кенан.
- Сколько же вам лет? - удивился Дик.
- Сорок два. Что, не выгляжу? - Моро улыбнулся. - Гены шедайин, как у твоей доминатрикс.
- Только ворованные, - уязвил его Дик.
- Я не просил своих предков их воровать, - спокойно парировал Моро. И, увидев, как напряжен собеседник, добавил: - Я не был на Сунасаки, Дик.
- Чем докажете?
- Ничем. Только мое слово. Но подумай сам - я мог бы вообще не говорить, что когда-то имел какое-то отношение к Рива, чтобы не смущать тебя. Но я вижу, что тебе интересна эта тема… Ты все еще хочешь мстить?
- Что толку, - глухо сказал Дик. - Раньше я думал, что нужно только найти выродков, где они там зарылись, и раздолбать. Молился о том, чтобы это случилось, когда в Синдэне буду я. А сейчас я узнал, что выродки-то, может, уже разбежались по всему Вавилону. Как же мы соберем их всех в одном месте, чтобы раз и навсегда с выродками покончить? Теперь выходит, что выродком может оказаться любой вавилонянин.
- Не любой. После гражданской войны большинство таких, как я, оставило Рива. Это, кстати, было одной из причин их поражения в войне с Доминионами - им пришлось воевать не своими силами, а такой способ был для них непривычен. Рива чем-то походят на Синдэн - короткие, точечные операции, типа "ударь и беги". С управлением мобилизованной армией они не справились.
Дик заставил себя проглотить возмущенный возглас - и услышал нечто, от чего его сердце просто встало поперек груди:
- Если бы ты родился в Вавилоне, ты был бы среди тех, кто примкнул к дому Рива на всю жизнь.
- Неправда!
- Правда. Ты пилот по рождению - или, если хочешь, от Бога. Любого мира тебе будет мало.
- Я не убийца.
- Ты уверен?
Дик опустил ресницы.
- И потом, вопреки твоим представлениям, там хватало таких, кто ни разу в жизни не поднял руки на человека. Странствия интересовали Рива гораздо больше, чем война. Знаешь, на Старой Земле в древние времена были люди, называвшиеся норманнами. Их суровая земля не могла прокормить всех, кого производили чрева их женщин - и они уходили в море. Каждый мужчина их народа, если он был не трус, хотя бы раз в жизни ходил в вик, в военный поход за богатой добычей. Но сам поход, приключения и слава, волновал их куда больше, чем деньги. Они становились открывателями новых земель и основателями королевств. Они первыми пересекли великий океан. Они были ужасом южных королевств, в церквях тогда возглашали молитву: "Господи, спаси нас от гнева норманнов". Но именно их потомки первыми пошли в столь любезный твоему сердцу Крестовый Поход. Их кровь текла в жилах Готфрида и Танкреда. Вот, почему мне кажется, что, родись ты в Вавилоне, ты был бы Рива. Тебе не нашлось бы места больше нигде.
В этом была немалая часть правды. Дик не представлял себе жизни на планете. На любой. Не представлял себе жизни без прыжков от звезды к звезде. Дневное непрозрачное небо Мауи угнетало его - поэтому он любил ночи, когда видны звезды. И неужели в Вавилоне для таких, как он, и в самом деле не было другого пути, кроме как идти в пираты и убийцы?
Моро словно почувствовал что-то и, оторвавшись от своей работы (они вместе ухаживали за бустером, меняя удобрение в лотках), чуть наклонился, чтобы заглянуть Дику в глаза.
- Я понимаю, какую боль причиняю тебе, Львиное Сердечко, - сказал он. - Но и ты пойми: Рива не сводятся к тому, что они сделали на Сунасаки. Они - люди из плоти и крови, а не исчадия ада - и если ты готовишь месть, ты должен об этом знать. По большому счету, они сделали одну большую ошибку: попытались удержать захваченную власть, вместо того, чтобы отступиться от нее. Это послужило причиной всех дальнейших ошибок… и преступлений. Они боялись, что если они оставят безнаказанной Сунасаки - против них взбунтуется весь Вавилон. Вспомни о своем великом тезке, который без всякой жалости приказал перебить несколько тысяч пленных, когда Саладин стал тянуть с переговорами. А ведь ты не стыдишься из-за этого своего имени, и имени своего любимого корабля. Ты скажешь мне: Ричарда нельзя свести к этому приказу - как нельзя его свести к фамильной гневливости или к однополой любви. Но ведь и Рива не сводятся к резне в Курогава. Будь справедлив в своей ненависти, Дик. Ненавидь их за то, что они сделали с твоей семьей и твоей жизнью. Но не за то, что они исчадия ада - хотя бы потому, что это неправда, - с последними словами он поднялся и легким хлопком по плечу вернул Дика к работе.
Вечером, укладываясь спать, Дик сказал Рэю:
- Вы были правы, мастер Порше. Когда-то он служил Рива.
- Еще бы, - тихо прогудел морлок. - Туртана Рива я узнаю по запаху, за пять миль.
- А почему вы не скажете капитану?
- А зачем? Вы знаете, сколько людей Вавилона прошли через дома Рива и Кенан? Кенанцы были еще хуже - они поклонялись бесам и приносили им в жертвы сердца врагов. Раз ваша инквизиция отпустила его - чего я буду встревать? Доносчиком я сроду не был.
Глаза Дика привыкли к темноте, и теперь он различал на фоне стены профиль Рэя.
- Вы принадлежали им, мастер Порше. Какие они были, эти Рива?
- Почему были? Они и сейчас где-то есть. До сих пор не найдена Картаго. Что, интересно сличить мой рассказ с его словами? Ладно, мастер Суна. Мы умели сочинять песенки, но не знали, что такие люди называются поэтами. Рива в странствиях и в войне - поэты, если такое бывает. После драки они сходились и обменивались сложенными стихами, но и сама драка была как стихи. Выйти двумя штурмовыми катерами против линейного корабля и победить его… или не победить… Это было красиво. Я там был морлок, грязь под их ногами - но я гордился тем, что я грязь под их ногами, а не под чьими-то еще. Боевой конь ставит себя выше не только рабочей коняги, но и ее хозяина. Весь Вавилон - большой кусок дерьма, и тот, кто уходит туда из дома Рива - достоин сожаления, а тот, кто никогда не хотел подняться к звездам и рвануться в неизведанное - тот просто грязь. Они презирали богатство. Корабли должны быть самыми лучшими, морлоки - самыми тренированными и сытыми, одежда - удобной и красивой, жилье - теплым и просторным, а остальное - грязь. Сегодня надеть на себя золотое запястье, завтра подарить его девке. Старые морлоки рассказывали мне, как Солнце вызвал к себе во дворец тайсегуна, который был прежде Темного Шнайдера. Экхарт Бон, тайсегун Рива, одел двух своих телохранителей в самую новую и дорогую наноткань, украсил их золотом и драгоценными каменьями, а сам шел с ними одетый в черное хлопковое кимоно. Он уже знал тогда, что Кенан вытребовали у Солнца его голову, и показывал свою смелость и свое презрение к карманному царьку Адевайль. Весь двор и сам Солнце был одет в то же самое, что и два морлока-охранника… - Рэй засмеялся. - Хотите знать, какие они, мастер Суна? Они - лучшие. Они сожрали мою жизнь, сделали меня чудовищем - но я почти не в обиде.
- Мастер Порше, вы… ненавидите их?
- Конечно. Но не за то, за что вы думаете. Когда в Синдэне я понял, что я человек - я понял и то, что заслужил разделить славу Рива. Но Рива не дали бы мне разделить ее. Мы дрались и умирали ради этой славы вместе с ними - а слава вся доставалась им. У меня не было даже имени, которое я мог бы выкрикнуть в лицо врагу прежде чем убить или умереть. Вот, за что я ненавидел Рива и ненавижу их до сих пор.
- Вы с мастером Моритой как сговорились убедить меня в том, что Рива не так страшны, как говорят…
- Они страшнее, - прошептал Рэй. - Когда у них начались трудности с пилотами, они пытались использовать пленных имперцев… Тех, кто не ломался по их воле, они казнили. Мы, боевые морлоки, должны были разрывать их когтями заживо.
- Вы… это делали, мастер Порше?
- А если бы я ответил "да", мастер Суна?
После паузы Дик решительно сказал:
- Вы же не знали, что можно не подчиниться. И в Крещении вам простились все грехи.
- Неважно, делал я это или нет. Сделал бы по приказу. Мы верили, что мучительная смерть возвышает человека. Многие наши враги показали большую смелость.
Дика передернуло.
- Мастер Суна, вот что я вам скажу: вы бы помирились с мастером Кристи, что ли, - сказал Рэй. - Да и к Джеку вы не ходите.
Дик скрипнул зубами, и синяк тут же напомнил о себе. Стараниями Моро на следующий день юноша мог смотреть на мир двумя глазами, но еще долго видел свою переносицу без зеркала. Бет… При одной мысли о ней тошнит - но уже совсем не потому, что хочется плакать. Просто она мелкая стерва.
- Я подумаю, - сказал он.
* * *
Констанс долго не представлялся случай поговорить с Майлзом наедине - и наконец она, махнув рукой на приличия, заявилась к нему после вахты в каюту, как недавно к Морите. Шеэд в каком-то смысле представлял собой полный контраст с вавилонянином. Морита играл, причем, играл, не скрывая того, что играет и получает от игры немалое удовольствие. Шеэд был настолько естествен, насколько это вообще возможно. Энигматичность Моро предназначалась к тому, чтобы привлекать к нему нужных людей, а ненужных отталкивать - как раскраска бабочки, которая призвана действовать и на брачного партнера, и на врага, призывая первого и пугая второго. Майлз никого не пугал и не привлекал, он просто положил печать на свое прошлое, и, видимо, имел на это серьезные причины. Реонти, изгнанниками-отшельниками, становились те, кто совершил грех, настолько тяжелый по понятиям шедайин, что не видел себе после этого места в их сообществе - или понес утрату настолько тяжелую, что не в силах оставаться там, где даже вид соплеменников напоминает о ней. Именно поэтому расспрашивать реонти об их прошлом в любой форме было вопиющей бестактностью.
Майлз, как и Моро, усадил ее на свою постель, а сам устроился на постели Дика.
- Гости моего крова без угощения не уходят, - сказал он, доставая фляжку-термостат и два маленьких стаканчика из непрозрачного белого стекла. Во фляжке было легкое, как вдох, белое вино.
- Скажите, Майлз, насколько крепкие узы связывают ученика и учителя у шедайин?
- Ненамного менее крепкие, чем связывают супругов. Учитель не может разорвать их по своей воле, только в редких случаях… Тиийю… ученик - более свободен. Если он желает эти отношения разорвать, учитель мешать ему не вправе.
- Вы почему-то считаете, что Дик разорвал ваши отношения?
- Он произнес троекратное отречение, по обычаю.
- Он наверняка сделал это сгоряча, не подумав.
- Мне сложно разбирать людские мотивы.
Констанс задумалась, глядя на него. Не мог же шеэд, изгнанник, повидавший и переживший всякое, обидеться на мальчика, как пансионерка на подружку. Должна быть более глубокая причина.
- Вы не замечаете, что Моро все больше завладевает вниманием мальчика?
- Значит, Дик научился прощать врагам. Разве это не должно меня радовать?
- Дело не в прощении. Вы или ничего не понимаете, или прячетесь от понимания. Дик ничего не простил Вавилону - именно поэтому он хочет побольше узнать о Вавилоне. Разве у вас никогда не было заклятых, смертельных врагов, Майлз? Разве вы не бывали ими своеобразно очарованы?
В лице шеэда что-то изменилось, почти неуловимо.
- Да, так бывало, - сказал он.
- Я не знаю, что связывает вас с мальчиком помимо уз ученичества и учительства, но если там есть хоть что-то еще: заклинаю вас, перешагните через обычай. Дик сейчас отчаянно нуждается в дружбе, а ищет вражды.
- Это мне трудно понять. Мне всегда было трудно понять людей.
- Простите мне бестактный вопрос: сколько лет вы живете среди нас?
- Со времен Клавдия Второго.
"Более полутора столетий", - прикинула Констанс.
- И с каждым годом я запутываюсь все сильнее, - продолжал Майлз. - Сейчас я ошибаюсь в людях реже, чем прежде: опыт дает очень многое. Но я ошибаюсь сильнее, чем прежде - потому что там ошибаюсь, где люди не укладываются в рамки опыта. Почему вы боитесь, что мальчик сведет дружбу со вчерашним врагом?
- Он скверный человек, - Констанс не могла объяснить, в чем дело, не дезавуировав свидетельства Моро в пользу Дика.
- Но что, если я - скверный шеэд? Вы не знаете, почему я реон. И я не собираюсь вам этого открывать, скажу одно: Ри’шаард - первый человек за долгое время, которого я решился взять в тиийю, не боясь искалечить.
Констанс отметила явно неслучайную оговорку: обычно Майлз называл мальчика Рикардом. Она знала, что имена и прозвища, которые шедайин дают людям, они дают не просто так. Чтобы получить от шеэда имя "Петр", нужно действительно быть скалой…
- Кто знает, не избирает ли он сейчас более верный путь?
- Я знаю, - Констанс слегка стукнула ребром ладони по постели. - Прибежище несправедливо обиженных - гордыня, а она - мать всех грехов.
- Вы уверены в том, что мальчик был обижен несправедливо?
- Да.
- Потому что об этом свидетельствовал Морита?
- Нет. Свидетельство Мориты было ложным, он не мог слышать разговора на аварийной лестнице. Дик сам пришел и сказал мне об этом, и я поверила ему окончательно. Только очень честный человек будет свидетельствовать сам против себя из любви к правде.
- Или очень хитрый.
- Майлз! Не можете же вы так думать о Дике!
- Я сказал: я там ошибаюсь, где люди не укладываются в рамки опыта. Никто не назовет Ри’шаарда типичным мальчиком. Для меня долго были загадкой слова А-Тиарна о людях, которые мудры, как змеи и просты, как голуби. У нас нет птицы, которая символизирует простосердечие и пресмыкающегося, которое символизирует мудрость. Когда Ааррин переводил Евангелие, он встретил тут затруднение и перевел "голуби" как "птенцы", а "змеи" - как "идра’анти". Это твари, похожие на хорьков, очень сообразительные. Они забираются в гнезда и похищают птенцов и яйца. Мало кому удается примирить птенца и идра’ана в своей душе. Я знаю, что я идра’ан. И Морита - идра’ан. И Дик тоже. Но он был еще и птенцом - пока девица не ударила его в сердце. Если птенец убит - какая разница, какой из старых идра’анти будет учить молодого таскать яйца?
- А больше вы ничему его не можете научить?
- Больше я ничего не умею.
- Позвольте не поверить. Вы старше меня, старше всей нашей империи. Может быть, всего рода человеческого - и вы ничего не умеете, кроме как ловко орудовать мечом?