- Ты же сказал, что заплатил белым кителям и теперь они от нас отстанут.
- Да, я сделал нужные подарки нужным людям.
- Тогда почему я вообще слышу от Баньята про загрязненные ванны? Будь в них живые организмы…
Хок Сен торопливо прерывает Лэйка:
- Груз уже в порту, "Карлайл и сыновья" доставили его еще на прошлой неделе… - Тут он наконец решается: пусть ян гуйдзы услышит хорошие новости. - Таможню пройдет завтра, а потом - сразу на фабрику, на мегадонтах. Если, конечно, вы прямо сейчас не уволите членов профсоюза, - пытается пошутить старик и вздыхает с облегчением: демон отрицательно мотает головой и даже отвечает слабой улыбкой.
- Значит, завтра. Точно?
Хок Сен с уверенным видом кивает, надеясь, что все будет именно так. Чужестранец, не сводя с него пристальных светло-серых глаз, добавляет:
- Сюда вкладывают очень большие деньги. Единственное, чего инвесторы не потерпят, - это плохой работы. Я тоже терпеть ее не стану.
- Понимаю.
Таким ответом Лэйк удовлетворен.
- Вот и хорошо. Разговор с головным офисом мы отложим. Придет новое оборудование, тогда и позвоним. Плохие новости надо подавать вместе с хорошими. Какой смысл просить денег у инвесторов, когда нам нечего им предъявить? Я так считаю. А ты? Ты что думаешь?
Старик через силу кивает:
- Как скажете.
- Ладно. - Лэйк снова прикладывается к бутылке. - Подсчитай пока убытки. Отчет жду завтра утром. Иди.
Хок Сен шагает к ждущей у вала бригаде и думает: хорошо, если груз в самом деле пройдет таможню, тогда он докажет свою правоту на деле. Это, конечно, рискованная игра, но не совсем безнадежная. В любом случае демон не обрадовался бы еще одной плохой новости.
Маи стряхивает с себя пыль - она только что вернулась из очередной вылазки в подпольные коммуникации.
- Ну, что там? - спрашивает ее Хок Сен.
Вал - огромное тиковое бревно, теперь полностью отсоединенное от системы, - лежит рядом, все в больших трещинах.
- Много поломок? - кричит старик в дыру, где раньше стоял вал.
Через минуту из отверстия выглядывает перепачканный в смазке Пом.
- Тоннели узкие, - пыхтит он, стирая с лица грязь и пот. - В нижних механизмах точно есть повреждения, но где и какие - это надо детей посылать, они там проползут. Если проблемы с главной цепью - придется вскрывать пол.
Хок Сен глядит в дыру и вспоминает, как выживал в джунглях, прячась среди крыс в похожих тоннелях.
- Маи найдет нам кого-нибудь, кто туда пролезет.
Когда-то старик сам владел зданием, похожим на эту фабрику, и не одним - у него были целые склады, заваленные добром. И кто он теперь? Мальчик на побегушках у ян гуйдзы, развалина, которую все чаще подводит собственное тело, босс клана, уничтоженного на корню, чтобы только добраться до него. Хок Сен разочарованно вздыхает и гонит прочь грустные мысли.
- Я должен знать все о наших поломках, прежде чем доложу о них фарангу. Все до мельчайших деталей.
- Да, кун. - Пом делает ваи.
Хок Сен идет в офис - первые несколько шагов прихрамывает, но потом решает не давать ногам слабины. Ходит он много, и в колене постоянной болью отдается давняя встреча с одним из тех чудовищ, которые приводят в движение механизмы фабрики. Старик невольно замирает на вершине лестницы и еще раз оглядывает тушу мегадонта и то место, где погибли рабочие. Вороньем налетают воспоминания - кружат, клюют, мутят сознание. Друзья, семья - почти никого не осталось. Четыре года назад имя Хок Сена гремело. А кто он сейчас? Никто.
В офисе тишина. Пустые столы, дорогие компьютеры с ножными динамо, педали приводов, крохотные экраны, тяжелые сейфы. Старик смотрит по сторонам и видит: из углов выскакивают религиозные фанатики - в руках мачете, на головах зеленые повязки. Но это лишь воспоминания.
Дверь закрывается, шум стихает. Хок Сен подавляет желание подойти к окну и еще раз посмотреть на труп животного и алые разливы - не стоит бередить душу воспоминаниями о крови, текущей по водостокам на улицах Малакки, о китайских головах, выставленных штабелями наподобие дурианов на рыночных лотках.
"Тут не Малайя. Тут спокойно".
Но образы - отчетливые, как фотографии, и яркие, как вспышки фейерверков, - не отступают. В такие моменты любая мелочь кажется ему таящей угрозу. Со времен Казуса прошло четыре года, однако без ритуала успокоения не обойтись. Хок Сен прикрывает глаза, глубоко вдыхает и представляет, как один из его клиперов летит по голубым океанским волнам. Еще один вдох - и можно снова посмотреть вокруг. Никакой опасности: только аккуратные ряды пустых столов с компьютерами, ставни, которые не дают раскаленному солнцу проникнуть внутрь, в воздухе - пылинки и аромат благовоний.
В густой тени в дальнем конце офиса тускло, с издевкой, поблескивает сталью двудверная сокровищница "Спринглайфа". К меньшему из сейфов - тому, где лежат деньги, - у Хок Сена есть ключ, а вот ко второму, большому, доступ только у мистера Лэйка.
"Как же они близко!"
Там, за дверцей, всего в нескольких дюймах - старик как-то видел их собственными глазами - лежат технические документы, образцы ДНК водорослей со взломанным кодом, кубические носители с геномными картами, подробные указания по получению и переработке поверхностной пленки в смазку и порошок, инструкции по правильной закалке проволоки, чтобы та не отторгала новый тип оболочки. На расстоянии вытянутой руки лежит ключ к новому поколению накопителей энергии, а с ним надежда на воскрешение и самого Хок Сена, и его клана.
Битый год старик выслушивал путаные, невнятные разговоры Йейтса, когда тот выпивал, подливал баиджу, втирался в доверие, хотел стать нужным, но все пошло прахом. Этот дурак разозлил инвесторов, да к тому же не смог воплотить собственный замысел, и вот исход: запертый сейф.
Стоит Хок Сену заполучить данные, и он построит собственную империю. Но пока у него есть лишь копии отдельных листов: до того как пьяница Йейтс купил этот проклятый железный шкаф, бумаги часто валялись на рабочем столе в открытую. Теперь же старика отделяют от документов стальная дверца, отсутствие ключа и неизвестный код. Добротное устройство - это Хок Сен знает наверняка. В те дни, когда он стоял во главе собственной торговой корпорации "Ин Тай" в Малайе, у него тоже было что прятать под замком. Но самое обидное: пользовался он тогда точно такими же сейфами, именно этими китайскими механизмами, которые теперь служат иностранцам. Старик иногда целыми днями разглядывает стальную дверцу и размышляет о скрытых за ней знаниях.
Хок Сена внезапно осеняет.
"А не забыли ли вы, мистер Лэйк, ее запереть? Немудрено в такой-то суматохе".
У старика убыстряется пульс.
"Отвлеклись? Запамятовали?"
С Йейтсом такое случалось.
Хок Сен пытается взять себя в руки. Прихрамывая, подходит ближе и замирает. Святыня. Стальной монолит, подвластный лишь терпению и силе алмазного бура. Предмет, который изо дня в день всем своим видом издевательски его дразнит. Неужели? Возможно ли, что Лэйк попросту забыл запереть дверцу?
Хок Сен нерешительно берется за ручку, задерживает дыхание, возносит молитвы предкам, слоноголовому Пхра Канету - избавителю от преград, всем богам, каких знает, - и тянет рычаг вниз.
Каждый атом стального, весом в тысячу цзинь шкафа дает ему отпор.
Старик выдыхает и делает шаг назад, уговаривая себя не переживать.
Терпение. На каждый замок найдется свой ключ. Лучшим из возможных был бы мистер Йейтс, если бы не разозлил инвесторов. Значит, действовать нужно через Лэйка.
В день, когда привезли сейф, Йейтс приговаривал: "Пора мне поберечь свои золотые яйца, да и курицу вместе с ней". Хок Сен в ответ кивал, натужно улыбался шутке, но думать мог только о том, что документы бесценны, а сам он сглупил, не скопировав их раньше, пока мог.
Теперь Йейтса нет. Его место занял новый демон, причем самый настоящий: сероглазый, русоволосый и, в отличие от прежнего, совершенно непреклонный. Это грозное создание, которое перепроверяет каждое действие Хок Сена и очень мешает его планам, еще нужно как-то убедить, что доверить секреты компании старику можно.
"Терпение и еще раз терпение. Рано или поздно заморский демон обязательно сделает неверный ход".
- Хок Сен!
Старик подходит к двери, машет Лэйку - мол, слышал, сейчас спустится, - но сперва идет к алтарю и встает на колени перед образом Гуанинь. Он молит бодхисаттву быть к нему и его предкам милостивой, дозволить ему и роду его искупить грехи. Под золотым иероглифом удачи, который висит вверх ногами, чтобы везение нисходило прямо на просящего, Хок Сен кладет пригоршню ютексового риса и надрезает красный апельсин. По руке бежит алая струйка. Фрукт спелый, ничем не зараженный и очень дорогой - на богах экономить нельзя, они любят жир, а не постные прожилки.
Дым от благовоний снова растекается в неподвижном воздухе конторы. Старик продолжает молить: пусть фабрику не закрывают, пусть взятки помогут и новое оборудование доставят беспрепятственно. И еще пусть заморский демон наконец спятит и начнет доверять Хок Сену как самому себе, а сейф откроется и выдаст все тайны до последней.
Старик просит богов об удаче. Она нужна даже старому китайцу-желтобилетнику.
3
Эмико потягивает виски, мечтает опьянеть и ждет, когда по знаку Канники пойдет за очередной порцией унижения. В душе она бунтует, но все остальное - то, что с голым животом, одетое в коротенькую блузку и обтягивающую юбку-пасин, сидит и пьет, - бороться за себя не может.
А вдруг все наоборот? Вдруг к саморазрушению толкает другая ее половина, которая так старательно поддерживает иллюзию собственного достоинства, а выживать заставляет тело, этот набор клеток и переиначенных ДНК, эта система, имеющая свои, более сильные и конкретные потребности - потому что именно тело и обладает волей?
И не потому ли Эмико сидит здесь, слушает ритмичный стук бамбуковых палочек и завывание пикланга, пока танцовщицы извиваются на сцене, освещенной только светлячками, а клиенты со шлюхами громко подбадривают друг друга? Может, дело в том, что ей не хватает духа умереть? Или ее останавливает собственное упрямство?
Райли говорит, все на свете происходит по кругу: то поднимается, то опускается приливная волна у пляжей Ко Самета или член, когда рядом есть красивая девушка. Райли шлепает подружек по голым попкам, хохочет шуткам новоприбывших гайдзинов и объясняет Эмико: что бы те ни захотели с ней сделать - деньги есть деньги, и вообще нет ничего нового под солнцем. Очень может быть. Его прихоти не оригинальны, да и Канника, когда причиняет ей боль и требует кричать, тоже не удивляет - разве только тем, что страстно постанывать заставляет не настоящую девушку, а механическую - пружинщицу. Это, конечно, свежо.
"Ты смотри! А ведь совсем как человек!"
Гендо-сама часто повторял ей: "Ты больше чем человек". После секса он гладил ее черные волосы и с сожалением говорил, что новых людей уважают не так, как стоило бы, а самой Эмико очень не хватает плавности в движениях, но тут уж ничего не поделаешь. С другой стороны, разве у нее не превосходное зрение, не идеальная кожа и не стойкие к раку и болезням гены? Как тут можно быть недовольной? Во всяком случае, ее волосы никогда не поблекнут, а старость наступит гораздо позже, чем у Гендо, несмотря на все его омолаживающие таблетки, операции, кремы и отвары.
Как-то раз он сказал:
- Ты прекрасна, хотя и не совсем человек. Тут нечего стыдиться.
- А я и не стыжусь, - ответила она и обняла его крепче.
Правда, было это в Киото, где Новые люди встречались на каждом углу и исправно служили обществу; кое-кого даже высоко ценили. К человеческому роду они, конечно, не относились, но и угрозы для него не представляли, хотя местные дремучие тайцы считают именно так. И уж точно Новые люди - не демоны, какими с кафедр их объявляют проповедники-грэммиты, и не адские твари, у которых нет души, а значит, места в цикле перерождений, и жажды обрести нирвану - так говорят лесные монахи-буддисты. Не оскорбляют они своим существованием и Коран, что бы ни думали "зеленые повязки".
Японцы были прагматичны. Стареющая нация нуждалась в молодой рабочей силе, а в том, что создали ее в пробирке и вырастили в инкубаторах, греха никто не видел. Да, японцы были прагматичны.
"Может, все дело именно в этой прагматичности, из - за нее ты и сидишь здесь? И хотя внешне ты - их копия, у вас общий язык и только в Киото чувствуешь себя дома, японкой по-настоящему ты никогда не была".
Она опускает голову на руки и размышляет, подцепит ее кто-нибудь или она так останется до утра в одиночестве. Неизвестно еще, что хуже.
Райли говорит: нет ничего нового под солнцем. На это Эмико заметила ему сегодня, что она - из Новых людей, а их раньше на свете не было. Райли хохотнул, согласился, сказал: "Ты у нас - нечто особенное", - и добавил, что раз так, то как знать - возможно, для нее и нет ничего невозможного. А потом шлепнул пониже спины и отправил на сцену - побыть особенной уже там.
Она чертит пальцем на столе дорожку между намокшими подставками под бокалами с теплым пивом - скользкими и влажными, как тела девушек и посетителей, как ее собственная кожа, если ее натереть лосьоном, чтобы на ощупь (а клиенты щупать любят) та была мягче самого мягкого сливочного масла. Пусть движения Эмико неестественно резкие и механически угловатые, зато кожа более чем идеальна. Зрение у девушки лучше, чем у людей, однако даже с его помощью почти невозможно разглядеть поры на ее коже - такие они крохотные, изящно-незаметные. Оптимальные. Их сделали такими с расчетом на климат Японии и кондиционированный воздух богатых домов, но никак не на местную жару - здесь слишком тепло, а потеть не получается.
Эмико размышляет: если бы она родилась каким-нибудь другим существом, например безмозглым чеширом, было бы ей теперь прохладнее - не из-за уместных здесь более широких пор, а от неспособности думать? Она не понимала бы, что живет в западне удушающе идеальной кожи, придуманной и выведенной в пробирке из коктейля ДНК каким-то противным ученым, который сделал ее кожу вот такой вот мягкой, а остальное - ну уж слишком перегретым.
Внезапно Канника хватает ее за волосы.
Эмико охает, смотрит по сторонам - не поможет ли кто, но ее постоянные клиенты увлечены танцовщицами на сцене и девушками, которые щедро подливают им виски, трутся, сидя на коленях, гладят по груди. Всем работницам этого заведения на нее наплевать. Не вступятся даже самые добродушные - те, у кого джай ди, доброе сердце, те, кому отчего-то симпатичны механические создания, пружинщицы вроде Эмико.
Только Райли, который увлеченно и весело болтает с очередным гайдзином, не сводит с нее старческих глаз, следит за тем, что она будет делать дальше.
Канника снова дергает ее за волосы и стаскивает с барного стула.
- Баи!
Эмико угловатой походкой ковыляет к круглой сцене. Люди тычут пальцами, хохочут над ее рваными неестественными движениями, видят уродца, вырванного из родной среды и с рождения обученного лишь кланяться и подчиняться.
На то, что сейчас произойдет, она настраивает себя смотреть со стороны. Ее учили подавлять эмоции, когда это необходимо. В инкубаторе, где Эмико появилась на свет и выросла, не питали иллюзий относительно того, чем могут заставить заниматься Новых людей, даже самых совершенных. Новые люди служат безропотно.
К сцене она приближается уже как великосветская куртизанка - манерная продуманная походка десятилетиями подгонялась под ее заложенные генами особенности, чтобы подчеркнуть красоту и непохожесть тела. Но толпа видит только рваные движения, а вместо человека - несуразицу, странную куклу, механическое существо.
Ее заставляют обнажиться.
Канника плещет водой - на смазанной маслом коже Эмико капельки поблескивают как бриллианты, твердеют соски. На сцене приглушенный интимный свет, который исходит только от светлячков, порхающих под потолком. Канника шлепает Эмико по бедру - кланяйся; потом прижигает ладонью по заду - кланяйся ниже, надо выказать почтение этим людишкам, которые полагают, что началась новая эпоха Экспансии, а они - ее авангард.
Клиенты хохочут, машут руками, указывают на сцену, требуют еще виски. В углу ухмыляется Райли, счастливый в роли старого доброго дядюшки, наставляющего корпоративную поросль обоего пола, которая живет мечтами о наживе с транснационального бизнеса. Все как в старые добрые времена.
Канника дает девушке знак встать на колени.
Чернобородый гайдзин с густым моряцким загаром разглядывает Эмико почти вплотную. Их взгляды встречаются. Мужчина изучает ее как букашку под микроскопом - с большим интересом и с отвращением. Она очень хочет рявкнуть на него - пусть увидит человека, а не кучу генетического мусора, - но вместо этого отвешивает раболепный поклон лбом в деревянный пол и слушает, как Канника на тайском рассказывает ее историю: некогда дорогая японская забава теперь служит здесь - можно поиграть и даже сломать.
Канника поднимает ее рывком за волосы. Тело изгибается дугой, Эмико, ахнув, успевает заметить сначала взгляд бородача, удивленного таким жестоким и унизительным поступком, мельком - толпу зрителей, потолок, увешанный сетками со светлячками. Рука тянет ее дальше назад, сгибает как тонкое деревце, выставляет напоказ грудь, тащит голову вниз, для устойчивости раздвигает ноги пошире и упирает макушкой в пол. Канника отпускает очередную реплику, зрители хохочут. Эмико, выгнутая безупречно ровной аркой, чувствует страшную боль в спине и шее, кожей ощущает на себе сальные взгляды толпы. Она открыта и полностью беззащитна.
Ее чем-то обливают.
Эмико хочет встать, Канника не пускает, плещет в лицо остатками пива - девушка давится, сплевывает. Наконец хватка ослабевает, она рывком выпрямляет спину и заходится кашлем. Пена стекает по лицу, шее, груди, струйкой бежит к промежности.
Зал хохочет. Саенг торопливо подносит бородачу новый бокал, гайдзин с ухмылкой отдает чаевые. Клиенты веселятся, глядя, как смешно и нелепо эта кукла размахивает руками, пытаясь выбить жидкость из легких. Они видят дергунчика, безмозглую марионетку с прерывистыми жестами. От плавных движений, которым в инкубаторном детстве ее обучала сенсей Мидзуми, не осталось и следа. Силы, заложенные в ДНК, начисто смели всю приобретенную грацию - на потеху публике.
Эмико все никак не откашляется, ее почти рвет пивом, руки выписывают такие фигуры, что ни у кого не остается сомнений - это не настоящий человек. Наконец она делает первый ровный вдох, успокаивает конечности, встает на колени и ждет продолжения издевательств.