Циладзе сидел красный, как рак, а я думал, насколько мы старше этих людей, из которых каждый был моложе правнуков наших правнуков. Впрочем, это я перехватил, потому что у меня лично никаких правнуков быть не могло.
Моя соседка с завистью поглядывала на даму Арсена и несколько раз с сожалением скользнула взглядом по моим щекам, покрытым светлым пушком.
- Когда вы стартовали? - спросил Флавий после того как восторги немного поутихли.
- Седьмого марта две тысячи сорок третьего года, - ответил Эрли.
Флавий что–то прикидывал в уме.
- Так, - сказал он, - значит, через пять лет после великой битвы людей с роботами?
От неожиданности я икнул. Это у меня всегда бывает в результате сильных потрясений.
Арсен застыл с разинутым ртом. Только Эрли сохранял казенное спокойствие.
- Тридцатые и сороковые годы двадцать первого столетия, - мечтательно продолжал Флавий, - какая трудная и романтическая эпоха! Войны с космическими пришельцами, бунт рожденных в колбе, охоты на динозавров.
- Вы охотились на динозавров? - задыхающимся шепотом спросила Арсена его соседка. - Расскажите, какие они!
На лице Арсена можно было прочесть борьбу между извечным стремлением человека к правде и чарами голубых глаз.
- Динозавры, - сказал он после недолгого колебания, - это… в общем… они… на задних лапах… пиф–паф!
На этом, очевидно, сведения Циладзе о доисторических животных исчерпывались. В двухметровых пауках, способных за несколько минут выпить всю кровь у слона, он разбирался лучше.
- Скажите, - осторожно спросил Эрли, - откуда у вас такие… такие подробные сведения о двадцать первом столетии?
Флавий просиял.
- В моем распоряжении, - самодовольно сказал он, - богатейшая коллекция манускриптов о двадцать первом веке, найденная муравьями при раскопках древнего города.
- Очень интересно! - сказал Эрли.
- Еще по стаканчику мускоры? - предложил Флавий.
- Ну да, - сказал Арсен, когда мы остались одни в отведенном нам домике, - чудеса техники! Живут в лесу, ходят в коротких штанишках, ездят на муравьях и, кажется, даже огнем не пользуются.
- Биологическая эра, - задумчиво произнес Эрли, - кто бы мог предполагать? А зачем им вся наша техника? Человек создал машины для того, чтобы компенсировать свою неприспособленность к природе, а они не только переделали природу, но и самого человека, и, кажется, переделали неплохо. А техника у них своя, пожалуй, получше нашей.
- Но откуда эти странные представления о прошлом? - спросил я.
Эрли развел руками.
- Не знаю. Пойди–ка, Малыш, посмотри эти манускрипты.
Флавий был вне себя от гордости.
- Заходите, заходите, - сказал он, поднимаясь мне навстречу, - вот две полки, они полностью в вашем распоряжении. Признаться, я надеюсь, что вы поможете мне кое в чем разобраться. К сожалению, время не щадит даже бессмертные творения человеческого гения. Многие листы совсем истлели. Кроме того, эта странная система записи слов малодоступна даже при расшифровке ее корлойдами. Многое, очень многое из того, что относится к вашей эпохе, остается для нас загадкой. Ведь знания передаются по наследству начиная с тридцать пятого столетия, и ранняя история человечества очень мало изучена.
Да… Флавий действительно был историком. Только ученый, одержимый страстью исследователя, мог окрестить "манускриптами" эти разрозненные, полусгнившие листки. Впрочем, кусочки древних египетских папирусов, над которыми ломали себе голову мои современники, вероятно, выглядели не лучше.
На большинстве листков типографская краска совсем выцвела, и мне стоило большого труда по обрывкам фраз хотя бы приблизительно восстановить их смысл. Если бы не несколько уцелевших иллюстраций, я бы вообще не мог понять, о чем идет речь. Очевидно, их корлойды обладали значительно большими возможностями, чем человеческий мозг.
Я провел в библиотеке больше двух часов. Когда я вернулся, Эрли и Арсен были уже в постелях.
- Ну как, Малыш? - спросил Эрли.
- Действительно, литература о двадцать первом веке, - ответил я, снимая рубашку. - Насколько мне удалось установить, все это обрывки научно–фантастических произведений, написанных в основном во второй половине двадцатого столетия.
Это было очень забавно, но никто из нас не смеялся, потому что, во–первых, их представления о прошлом были не более фантастичными, чем наши о будущем, а во–вторых, у нас под ногами вновь была долгожданная, любимая Земля, и, право, нам нравились люди, которые ее населяют.
Засыпая, я думал о том, сколько еще неожиданностей ожидает нас в этом чудесном, немного странном мире, переживающем вторую молодость.
ОПАСНАЯ ЗОНА
Петлявшая среди холмов дорога неожиданно кончилась у металлических ворот в кирпичной стене. В свете фар вспыхнула белая табличка с надписью: "Въезд категорически запрещен".
- Вот здесь, - сказал шофер. - Проходная направо. Если Арсеньев будет спрашивать, скажите, что я вернулся на базу.
В караульном помещении пахло свежим ржаным хлебом, овчиной и еще чем–то, чем пахнет только в караульных помещениях и сторожках.
Старенький вахтер долго изучал пропуск, сличал его с паспортом и несколько раз поверх очков оглядел меня с ног до головы.
- А справка есть? - спросил он, возвращая мне паспорт.
- Что за справка?
- Насчет прививки. Без справки не велено пускать. Сам Алексей Николаевич распорядился.
- Не знаю, о какой прививке вы говорите, - сказал я. - Мне выдали пропуск на базе без всякой справки.
- Без справки не пущу.
- Хорошо, - сказал я, - у вас есть телефон?
- Есть.
- Соедините меня с Арсеньевым.
- Нету их. С утра уехали с Максимовым в город.
- А кто его замещает?
- Никто не замещает. Одна барышня осталась.
- Какая барышня?
- Известно, какая. Беата!
Я сел на топчан.
- Что же мне делать?
Вахтер пожал плечами.
- Без справки пропустить не могу. Ждите Алексея Николаевича.
Минут десять прошло в молчании.
- На базу от вас можно позвонить?
- С территории можно, а отсюда нельзя.
- Арсеньев когда должен вернуться?
- Кто их знает. Может, сегодня, а может, завтра. Он мне не докладывается.
Я не знал, что предпринять. Нечего сказать, приятная перспектива: добравшись с таким трудом до цели, просидеть всю ночь в проходной!
- А этой барышне можно позвонить?
- Звоните, - сказал он, указывая на полевой телефон в углу.
Я покрутил рукоятку и снял трубку.
- Слушаю.
- Здравствуйте, - сказал я. - Моя фамилия Шеманский. Арсеньева должны были предупредить о моем приезде.
- А–а–а. Вы в проходной?
- Да. Меня не пропускают. Требуют справку о какой–то прививке.
- Разве вам ее не сделали на базе?
- Нет.
- Ну, хорошо, - сказала она после долгой паузы, - сейчас я к вам выйду.
Через несколько минут в караульное помещение вошла девушка в накинутом на плечи пальто. В левой руке она несла брезентовую сумку с красным крестом. Забинтованная правая рука была подвешена к шее на темной повязке.
- Здравствуйте, - сказала она, кладя сумку на стол. - Меня зовут Беата.
- Здравствуйте. Извините, что побеспокоил, но я попал в глупейшее положение. Никто мне не сказал, что требуется прививка.
- Да. Против лучевой болезни. У нас здесь зона повышенной радиации.
- Что же делать?
- У меня есть ампулы и шприц. Только… - она посмотрела на свою руку, - придется вам уж как–нибудь самому.
Беата вынула из сумки спиртовку, никелированный бачок, налила из чайника воды и приступила к стерилизации иглы.
Укол был очень болезненным. Может быть, сказалась моя неловкость.
- Надеюсь, все? Теперь меня пропустят?
- Через четыре часа. Сейчас вам нужно лечь. Не возражаете, - обратилась она к вахтеру, - если он полежит тут у вас?
- Пускай лежит.
Я лежал на узком жестком топчане, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившему по крыше. После укола болела и чесалась рука. Вахтер курил одну самокрутку за другой. От табачного дыма и тепла чугунной печурки, на которой стоял солдатский котелок, трудно было дышать. Ломило виски и затылок. Кажется, у меня начинался жар.
- Поешьте грибного супа, - сказал вахтер, ставя на стол котелок.
- Спасибо, не хочется. Я лучше посплю.
***
Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку и метнулся в проходную.
Через открытую дверь я увидел высокую, широкоплечую фигуру в плаще с капюшоном.
Вернулся вахтер.
- Алексей Николаевич приехали.
Вскоре в проходной появилась Беата.
- Пойдемте, - сказала она, - я вас проведу к Арсеньеву.
Мы поднялись по лестнице во второй этаж.
Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и частями каких–то аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к двери, обитой черной клеенкой.
- Вот здесь.
В глубине комнаты за столом сидел бородатый человек в комбинезоне и пил чай. Перед ним красовался большой, начищенный до блеска самовар.
- Это Шеманский, - сказала Беата. - Он приехал вечером.
- И что же?
Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.
- Мне говорил Лабковский…
- Я вас сюда не приглашал, - перебил он меня, - и мне совершенно не интересно, что вам говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.
- Вот разрешение комитета.
Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.
- Комитета, комитета! - его лицо покрылось красными пятнами. - А что они там понимают, в вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а потом давали бы разрешение всяким…
- Алексей Николаевич!
- Ладно, - Арсеньев виновато, взглянул на Беату, - садитесь пить чай, переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.
Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку с печеньем.
- Послушайте, Шеманский, - в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже заискивающие нотки, - я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там… - он на мгновение запнулся, - не так там все просто.
- Поймите, - сказал я, стараясь сохранять спокойствие, - что мне…
- А почему вы не хотите понять, - перебил он меня, - что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который… Впрочем, все это пустые разговоры, - махнул он рукой, - не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.
- Я отсюда не уеду, не побывав там.
Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.
Беата кинула на меня сочувственный взгляд.
Мое волнение привело Арсеньева в ярость.
- А кто вы такой?! - загремел он, ударив кулаком по столу. - Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы - биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?
- Я… лингвист…
- Лингвист! - захохотал он. - Вы только подумайте! Лингвист! Нет, - сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, - к счастью, лингвист пока не требуется.
Я молчал. Арсеньев допил чай и встал.
- В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!
Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.
Несколько минут мы сидели молча.
- Скажите, - нерешительно спросила Беата, - вы… очень любили Марию Алексеевну?
- Очень.
- Тогда… действительно, вам лучше туда не ходить.
- Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.
Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чай.
- Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже нелегко. Вчера он опять получил нагоняй в комитете.
- За что?
- За все по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной стороны, обвиняют в медлительности, а с другой - в пренебрежении опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я - то, допустим, сама виновата, а Люшин? Разве кто–нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения, которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая–то задержка. В дополнение ко всему еще вы.
- Но я все–таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не ходить. Если речь идет об опасности, то…
Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.
- Не надо, - сказала она, глядя мне в глаза. - Пожалуйста, не надо об этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вот только… - замялась она, - постельного белья не найдется.
- Неважно, - сказал я, - обойдусь и без белья.
Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.
- Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.
- Спасибо, - сказал я, - спокойной ночи!
- Спокойной ночи! - ответила она. - Как хорошо было бы для всех, если бы вы утром уехали!
***
Ворочаясь на неудобной кушетке, я снова перебирал в памяти события прошедшего дня.
Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там все были со мной вежливы.
Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что–то нарочитое, У меня не возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город. По–видимому, у него были какие–то причины не допускать меня к месту аварии. Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что–то, что не фигурировало в его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.
И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие–то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии? Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!
Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.
Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым и, кое–как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.
- Как вы спали?
Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.
- Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?
- Он уехал в город, будет не раньше обеда.
- И вернется таким же злым, как вчера?
Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы. Вечером я не заметил, что она такая красивая.
- Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть все решает Максимов. Сейчас я вас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит из себя, ожидая нас завтракать.
Мы направились в столовую.
- Знакомьтесь, Юра, - сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся открыть перочинным ножом банку консервов. - Это Шеманский.
- Здравствуйте, - ответил он, - может быть, у вас есть консервный нож?
Ножа у меня не было.
Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил устремленный на меня взгляд Максимова.
Первым заговорил я.
- Вы бывали в зоне, Юрий…
- Просто Юра, - ответил он. - Нет, там были только Люшин и Беата, оба не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев запретил работу до переоборудования скафандров.
- Неужели последствия взрыва…
- Да никакого взрыва не было, - перебил он меня. - Просто, когда установка вышла из–под контроля, из нее вырвался поток излучения невообразимо большой энергии. По–видимому, здесь мы имели дело с неизвестными до сих пор частицами. Они–то и вызвали вторичную радиацию.
- Скажите, - спросил я, - они… тогда… очень мучились?
Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.
- Нет, не думаю, - ответил он каким–то деланно небрежным тоном, - Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за какие–нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться ничего живого.
- Но Арсеньев говорил о каких–то светлячках.
Он замялся.
- Видите ли… ничего… с точки зрения тривиальных представлений о формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я. Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.
Максимов поднялся из–за стола.
- Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.
Он подошел ко мне и крепко пожал руку.
- Так вы все–таки настаиваете?
- Да, - ответил я.
- Зачем вам это? - спросил он совсем тихо.
- Там погибла моя жена… Я не могу…
- Хорошо, - сказал он, - вы туда попадете.
***
- Не знаю, чем вас занять, - сказала Беата. - Пойдемте в библиотеку, может быть, что–нибудь подберете почитать.
Мы прошли по коридору и поднялись на третий этаж.
Книги в библиотеке были свалены на полу. Вероятно, их собирались вывезти.
Я подошел к окну.
- Это там? - спросил я, указывая на гигантское сооружение, напоминавшее формой бублик.
- Нет, это ускоритель. Пульт - в конце левого крыла. Я посмотрел на ее руку.
- Результат посещения пульта?
- Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась взять одного, но он расплавил перчатку.
Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.
- Они металлические? - спросил я.
- В основном, по–видимому, они состоят из металла. Точный химический состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их состоящими из сложных металлоорганических соединений.
- Живые?
Беата задумалась.
- Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные - на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще не ясно.
- А дендриты?
- Там все гораздо проще. Это - металлоорганические растения. Многое в механизме обмена веществ у них уже разгадано.
- Эти светляки летают?
- Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их движение очень трудно заметить.
- Чем занимается сейчас Арсеньев?
Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.