Неделю спустя мы с Линком шли по школьному коридору, ко мне подбежала Лена, крепко обняла, но тут прозвенел звонок. Я решил, что она наконец-то решила вернуться в школу. А потом оказалось, что ее там вообще не было: это была ее проекция, или как там у чародеев называется лучший способ выставить своего парня полным идиотом. Линк решил, что я пытаюсь обнять его, и после этого несколько дней обращался ко мне не иначе, как "любовничек". "Я скучала по тебе. Неужели это преступление?" - оправдывалась Лена, которую вся эта история крайне позабавила. А я уже подумывал, что было бы неплохо, если бы в дело вмешалась ее бабушка и немного утихомирила ее. Ну или как там поступают с природными феями, которые сбились с пути истинного.
"Перестань вести себя как ребенок!"
"Я же извинилась, этого мало?"
"Ты ведешь себя совсем как Линк, когда он в пятом классе высосал через трубочку сок из всех маминых томатов".
"Этого больше не повторится. Клянусь".
"Ага, он тоже так говорил".
"Но он же перестал так делать?"
"Перестал. Когда мы перестали выращивать томаты".
- Спускайся.
- А мне больше нравится наверху.
Я схватил ее за руку. По предплечью сразу же побежал электрический ток, но я не отпустил ее и притянул вниз, так что она оказалась рядом со мной на кровати.
- Ай, - засмеялась она.
Лена лежала ко мне спиной, но я видел, как дрожат ее плечи. Может, она не смеется, а плачет? Хотя в последнее время она плакала редко. Слезы ушли, оставив после себя нечто куда более ужасное - пустоту.
Пустота - штука обманчивая. Пустоту гораздо сложнее описать, поймать, от нее трудно избавиться.
"Хочешь поговорить об этом, Эль?"
"О чем?"
Я прижался к ней и положил голову ей на плечо. Дрожь затихла, я просто лежал рядом и обнимал ее так крепко, как только мог. Как будто она осталась на потолке, а я висел на ней, пытаясь опустить на землю.
"Ни о чем".
Вообще-то насчет потолка грех жаловаться. Можно зависать и в куда более странных местах. Например, вроде того, где мы находились сейчас.
- У меня плохое предчувствие.
Я весь вспотел, но не мог вытереть лицо, потому что боялся отпустить руки.
- Странно, - улыбнулась Лена, глядя на меня сверху вниз. - А у меня отличное предчувствие. К тому же мы уже почти забрались.
Ее волосы развевались на ветру, и я не был уверен, что это обычный ветер.
- Ты же понимаешь, что мы делаем большую глупость, правда? Если мимо проедут копы, нас сразу же арестуют или отправят в "Голубые дали" в гости к моему папе.
- А вот и не глупость, это романтично! Сюда всегда приезжают влюбленные пары!
- Эль, когда люди едут на водонапорную башню, они не имеют в виду ее вершину!
А именно там мы и окажемся через минуту! Только мы вдвоем, шаткая железная лестница футах в ста над землей и ярко-голубое небо штата Каролина. Я изо всех сил старался не смотреть вниз. Лена так упрашивала меня залезть на самый верх, что я не мог не согласиться. Как будто такая глупость могла вернуть те ощущения, которые мы пережили, когда были здесь в прошлый раз. Посмотрев на красную шерстяную нитку, прикрепленную к ее ожерелью, я вспомнил Лену - счастливую, улыбающуюся, в красном свитере. Наверное, она тоже подумала об этом. И вот - мы здесь, на шаткой лестнице, стараемся смотреть вверх, чтобы, не дай бог, не взглянуть вниз. Добравшись до самой вершины и оглядевшись вокруг, я понял, почему она так уговаривала меня. Лена права - здесь гораздо круче. Все было так далеко, что казалось совершенно неважным. Я сел на краю и свесил ноги.
- Моя мама собирала открытки со старинными водонапорными башнями.
- Правда?
- Ну, Сестры коллекционируют ложки, а мама - открытки с водонапорными башнями и еще открытки со Всемирной выставки.
- А я думала, все башни одинаковые. Похожи на большого белого паука, - рассмеялась Лена.
- А есть одна, которая похожа на домик, представляешь, на такой-то высоте!
- Вот бы там жить! Я бы поднялась наверх и никогда бы не спускалась, - вздохнула Лена и легла на спину, прижавшись к выкрашенной в белый цвет нагревшейся от солнца поверхности. - В Гэтлине надо было построить башню в виде персика. Большой старый гэтлинский персик.
- Такая уже есть, - ответил я, ложась рядом, - но в другом месте. В Гафни. Наверное, им первым в голову пришло.
- А как насчет пирога? Мы могли бы разрисовать эту цистерну, чтобы она выглядела как какой-нибудь пирог Эммы. Ей бы понравилось!
- Таких не видел. Зато у мамы была открытка с башней в виде кукурузного початка!
- Мне все-таки больше нравится та, которая с домиком, - призналась Лена, глядя в безоблачное небо.
- С тобой я готов жить хоть в кукурузном початке, хоть в бутылке с кетчупом!
Она взяла меня за руку, и мы долго лежали на самом краю белой водонапорной башни Саммервилля, разглядывая округ Гэтлин, с такой высоты напоминающий крошечную игрушечную страну, в которой живут крошечные люди. Похоже на картонную деревню, которую на Рождество моя мама ставила под елку. Как у таких маленьких людей вообще могут быть какие-то проблемы?
- Кстати, у меня для тебя кое-что есть, - хитро сказал я.
- А что? - спросила Лена, глядя на меня, как маленький ребенок в ожидании сюрприза.
- Может, сначала спустимся? А то еще разобьемся насмерть!
- Не разобьемся, трусишка!
Я залез в задний карман джинсов. Подарок - так себе, ничего особенного, но я уже давно приготовил ей этот маленький сюрприз и искренне надеялся, что он поможет Лене вновь стать самой собой.
Я протянул ей крошечный маркер на брелке для ключей.
- Смотри, можешь носить его на своем ожерелье, вот так!
Стараясь не свалиться, я дотянулся до ожерелья Лены. Она никогда не снимала его. С него свисало множество амулетов, вещей, которые имели для Лены особое значение, - расплющенная монетка из автомата в "Синеплексе", куда мы ходили на первое свидание. Серебряная луна, которую Мэкон подарил ей на зимний бал. Пуговица от жилетки, которая была на ней в тот дождливый вечер, когда я подвез ее домой. Эти воспоминания принадлежали Лене, она всегда носила их с собой, словно боялась, что если потеряет ожерелье, то вместе с ним лишится и воспоминаний о редких в ее жизни моментах настоящего счастья.
Я прикрепил маркер к цепочке со словами:
- Теперь ты можешь писать везде.
- Даже на потолке? - взглянув на меня то ли с иронией, то ли с грустью, спросила она.
- Даже на водонапорных башнях.
- Он просто замечательный, - тихо сказала Лена, снимая с маркера колпачок.
Не успел я и глазом моргнуть, как она нарисовала сердечко. Черным маркером на белой краске, на самом верху водонапорной башни Саммервилля!
Однако мое счастье длилось недолго. В следующую минуту мне показалось, что я падаю. Потому что Лена думала совсем не о нас, а о своем дне рождения.
О семнадцатой луне. Она уже начала отсчет.
В центре сердца она написала не наши имена, а число оставшихся дней.
5.16
ЗОВ
Я не стал спрашивать Лену, зачем она написала это число, когда мы были на водонапорной башне, но все время думал об этом. Да и как я мог забыть, если весь прошлый год мы занимались подсчетом дней до точки невозврата? Когда я наконец спросил у нее, что это за число, до какой даты теперь она считает дни, она промолчала в ответ. Мне показалось, она и сама не знает.
Час от часу не легче.
Насколько я мог судить, Лена так ничего и не написала в своем блокноте. Она носила крошечный маркер на ожерелье, но он выглядел совсем новым, как в тот день, когда я купил его в "Стой-стяни". Странно, раньше она все время что-то писала - на ладонях, на поношенных "конверсах", которые она теперь, кстати, тоже надевала редко и в основном носила старые черные ботинки. Изменилась даже прическа: Лена убирала волосы в тугой пучок, словно пытаясь обуздать их магию.
Мы сидели у меня на крыльце - на том самом месте, где Лена впервые рассказала мне, что она чародейка, впервые поделилась своей тайной со смертным. Я притворялся, что читаю "Доктора Джекила и мистера Хайда". Лена уставилась на пустые страницы блокнота со спиральным переплетом, как будто тонкие голубые линеечки могли решить все ее проблемы.
Когда я не разглядывал украдкой Лену, то смотрел на улицу. Сегодня отец возвращается домой. Мы с Эммой навещали его раз в неделю в приемный день с тех пор, как моя тетя устроила его в "Голубые дали". Нельзя сказать, что все стало как раньше, но надо признать, он снова вел себя как нормальный человек. Но я все равно нервничал.
- Приехали, - раздался сзади голос Эммы.
Она стояла на крыльце в фартуке со множеством карманов, который всегда надевала по особым случаям, и теребила висевший на шее золотой амулет. Я посмотрел на улицу, но там не было никого, кроме Билли Уотсона, проезжавшего мимо на велике. Лена наклонилась и прищурилась.
"Я не вижу машины".
Я тоже не видел, но знал, что она появится через пять секунд. Эмма гордилась своими способностями к ясновидению. Она бы не сказала, что они приехали, если бы не знала, что они уже подъезжают.
"Сейчас увидишь".
И действительно, белый "Кадиллак" моей тети как раз вывернул на Коттон-бенд. Окна в машине тети Кэролайн были опущены - она называла это "включить кондиционер на 360 градусов", и я увидел, как она машет мне рукой, еще за квартал. Я встал, но Эмма отодвинула меня в сторону и пролезла вперед.
- Ну же, давай! Твой папа заслуживает достойной встречи!
На самом деле это означало: "Немедленно оторви свою задницу от крыльца, Итан Уот!"
Я сделал глубокий вдох.
"Ты в порядке?"
Карие глаза Лены сверкнули на солнце.
"Да", - соврал я. Думаю, Лена прекрасно все поняла, но ничего не сказала. Я взял ее за руку и сразу же ощутил ставший за последнее время привычным холод и поток электричества, сейчас больше напоминающий обжигающий мороз.
- Митчелл Уот! Только посмей мне сказать, что ты там ел чужие пироги! Ты выглядишь так, будто свалился в банку с печеньем и так и не смог из нее выбраться!
Папа со знанием дела промолчал и покачал головой. Эмма вырастила его, и он знал, что в ее шутках и колкостях больше любви, чем в самом теплом объятии.
Эмма суетилась вокруг него, словно он был десятилетним мальчишкой, а я молча стоял рядом. Они с тетей щебетали без умолку, как будто папа только что вернулся после очередного похода на рынок. Папа слабо улыбнулся мне. Точно так же, как в те дни, когда мы приезжали навестить его в "Голубых далях". Улыбнулся, словно хотел сказать: "Я больше не сумасшедший, просто мне стыдно".
На нем была старая футболка с эмблемой Университета Дьюка и джинсы, мне даже показалось, что он как-то помолодел. Если не считать морщинок вокруг глаз, которых стало еще больше, когда он неловко, смущенно обнял меня и спросил:
- Как дела?
- Нормально, - ответил я, переводя дыхание.
- Рад снова видеть тебя, Лена, - продолжал папа. - Приношу соболезнования по поводу твоего дяди.
Вот оно, настоящее южное воспитание. Он не мог не принести соболезнования по поводу кончины Мэкона даже в такой неподходящий момент. Лена попыталась улыбнуться, но вид у нее был смущенный, как и у меня.
- Спасибо, сэр.
- Итан, подойди же скорее и обними любимую тетю!
Тетя Кэролайн протянула руки, и мне захотелось броситься ей на шею, чтобы она сжала меня покрепче и избавила от тяжести в груди.
- Пойдемте в дом, - помахала нам с крыльца Эмма, - я испекла торт с кока-колой и зажарила цыпленка. Если мы не доберемся до него вовремя, он может передумать и упорхнуть в свой курятник!
Тетя Кэролайн взяла папу под руку, и они вместе поднялись по ступенькам. У нее были такие же каштановые волосы и хрупкая фигура, как у моей мамы, и на мгновение мне показалось, что родители снова вместе входят в поместье Уотов.
- Мне надо домой, - заявила Лена, прижимая блокнот к груди, снова пытаясь спрятаться за ним.
- Не надо. Посиди с нами.
"Лена, пожалуйста!"
Я предлагал ей остаться вовсе не из вежливости, просто мне не хотелось идти туда одному. Несколько месяцев назад Лена наверняка поняла бы это, но сегодня ее мысли витали где-то очень далеко.
- Тебе надо побыть с семьей.
Она встала на цыпочки, поцеловала меня, едва коснувшись губами щеки, и пошла к машине так быстро, что я и сказать ничего не успел, и просто молча посмотрел вслед удаляющемуся "фастбеку" Ларкина. Лена перестала ездить на "катафалке". Со дня смерти Мэкона она ни разу не взглянула на него. Дядя Барклай припарковал его за сараем и накрыл брезентом, и теперь Лена пользовалась черной хромированной машиной Ларкина. У Линка слюни потекли, когда он ее увидел:
- Да ты хоть представляешь себе, сколько цыпочек я бы снял на таком моторе?!
Кузен Лены предал всю их семью, и я никак не мог понять, почему она решила взять его машину. Я спросил у нее, но она лишь пожала плечами и ответила: "Ему она больше не понадобится".
Может быть, таким образом Лена пыталась наказать Ларкина. Он причастен к смерти Мэкона, и она вряд ли простит его. Машина завернула за угол, и мне захотелось исчезнуть вместе с ней. Войдя на кухню, я обнаружил, что напиток из цикория уже почти кипит на плите и обстановка накаляется. Эмма разговаривала по телефону, расхаживая взад-вперед у раковины, и, постоянно прикрывая трубку рукой, сообщала последние новости тете Кэролайн.
- Они не видели ее со вчерашнего дня, - воскликнула Эмма, не отрываясь от трубки. - Сделай бабушке Мерси стаканчик пунша и уложи в постель, пока мы не найдем ее!
- Кого - ее? - вопросительно посмотрел я на отца, но тот недоуменно пожал плечами.
Тетя Кэролайн отвела меня к раковине и прошептала, как положено благовоспитанной леди с Юга, когда она хочет сказать что-то, что вслух произносить неприлично:
- Люсиль Бэлл! Она пропала!
Люсиль Бэлл - сиамская кошка бабушки Мерси. Большую часть времени она проводила, бегая по дворику моих бабушек на поводке, закрепленном на бельевой веревке. Сестры называли этот вид кошачьей жизнедеятельности гимнастическими упражнениями.
- Как пропала?!
Эмма снова прикрыла трубку рукой, прищурилась и крепко сжала зубы, наградив меня Тем Самым Взглядом.
- Похоже, кто-то вбил твоей бабушке в голову, что кошек привязывать необязательно, потому что они всегда находят дорогу домой! Тебе об этом что-то известно?
Это прозвучало не как вопрос. Мы оба прекрасно знали, что я твердил об этом Сестрам на протяжении нескольких лет.
- Ну нельзя же кошек держать на поводке, - попытался оправдаться я, но было поздно.
Эмма одарила меня еще одним убийственным взглядом и повернулась к тете Кэролайн.
- Мерси все время ждет, что она вернется, сидит на крыльце и смотрит на поводок, свисающий с бельевой веревки, - заявила она и убрала руку от трубки.
- Вы должны уговорить ее зайти в дом и прилечь. Если будет кружиться голова, заварите ей ромашку.
Я выскользнул из кухни, пока Эмма не превратилась в яростную фурию. Прекрасно! Пропала кошка моей столетней бабушки, а виноват во всем, конечно же, я! Надо позвонить Линку и спросить, не может ли он поездить со мной по городу поискать Люсиль. Может, демо-записи Линка так напугают ее, что она вылезет из убежища?
- Итан? У тебя есть минутка?
В коридор из кухни вышел отец. Этого я боялся больше всего - сейчас он начнет просить прощения и пытаться объяснить, почему почти год не обращал на меня ровным счетом никакого внимания.
- Да, конечно.
Не думаю, что мне хотелось выслушивать все это.
Я уже не сердился на него. Когда я чуть не потерял Лену, то в каком-то смысле понял, почему папа слетел с катушек. Я не мог себе представить, как можно жить без Лены, а папа любил маму больше восемнадцати лет. Теперь я сочувствовал ему, но боль от обиды все же не уходила. Папа провел рукой по волосам и подошел ближе.
- Я просто хотел сказать тебе, что мне очень жаль. - Он замолчал и уставился в пол. - Не знаю, как это произошло. Однажды я сидел в кабинете и писал, а на следующий день не мог думать ни о чем, кроме твоей матери, - сидел в ее кресле, вдыхал запах ее книг, представлял, как она читает, заглядывая мне через плечо.
Он внимательно разглядывал собственные ладони, как будто говорил с ними, а не со мной. Может, его в "Голубых далях" этому приему обучили.
- Это было единственное место, где я чувствовал, что она рядом: я просто не мог отпустить ее.
Папа посмотрел на старинный потолок с лепниной, и из уголка глаза медленно скатилась слезинка. Папа потерял любовь всей своей жизни и запутался, словно шерсть от старого свитера, который решили распустить. Я видел, как с ним все это происходит, но ничего не сделал. Возможно, в том, что случилось, виноват не он один. Я знал, что он ожидает в ответ улыбку, но улыбаться мне совсем не хотелось.
- Понимаю, пап. Жаль, что ты ничего мне не сказал. Знаешь, я тоже очень по ней скучаю.
- Я не знал, что тебе сказать, - помолчав, с трудом произнес он.
- Ничего, все в порядке.
Не знаю, правду ли я говорил, но на лице у папы появилось выражение крайнего облегчения. Он подошел ко мне и на секунду крепко обнял.
- Теперь я здесь. Хочешь поговорить?
- О чем?!
- Ну, о том, что нужно знать, когда у тебя появляется девушка.
Вот уж о чем мне точно не хотелось с ним разговаривать.
- Пап, нам совершенно не обязательно…
- Знаешь, у меня богатый опыт. За годы жизни с твоей мамой я узнал пару важных вещей о женщинах.
Я стал судорожно готовить пути к отступлению. Еще немного, и я выпрыгну в окно кабинета и перелезу через ограду!
- Ну, в общем, если ты когда-нибудь захочешь поговорить со мной о… ну, о… о чувствах, - неожиданно закончил он.
- О чем? - переспросил я, едва не рассмеявшись ему в лицо.
- Эмма сказала, что Лена очень тяжело переживает смерть дяди. Что она на себя не похожа. Что она лежит на потолке. Отказывается ходить в школу. Закрывается от меня. Залезает на водонапорные башни.
- Нет, с ней все в порядке.
- Ну, женщины - существа с другой планеты.
Я кивнул, стараясь не смотреть ему в глаза. Он даже не подозревал, насколько прав.
- Я очень любил твою маму, но больше половины времени я понятия не имел, что творится у нее в голове… Отношения - штука непростая. Хочу, чтобы ты знал, что можешь спросить меня о чем угодно.
Ну что я могу спросить у него? Что делать, когда твое сердце перестает биться от простого поцелуя? Когда стоит, а когда не стоит читать мысли своей девушки? Каковы ранние признаки того, что ее навеки объявили светлой или темной?