И видел, как ринулись печенеги, - каждый спешил первым схватить желанный сайгат, - и захлестнули всё ещё стоящего князя густой тёмной волной…
И ещё видел, как Святослав, падая, размахнулся и бросил меч в реку, туда, где Орлиный камень обрывался в омут Морского царя, - да не достанется ворогу…
И тут, словно нарочно, разорвался туман, золотом грянуло сквозь облака, брызнув по окоёму, солнце, осветило остров. Ринулись с полуночного конца острова к гибнущему князю уцелевшие гриди и вои - десятка два.
В глазах Волчьего Хвоста всё поплыло и последнее, что он успел заметить - верстах в двух ниже по течению ходко бегущие к острову русские лодьи.
Волчий Хвост зарычал от дикой досады и бессильного бешенства и… проснулся вдругорядь уже по-настоящему. Стремительно (и к сорока годам ещё не растерял былой сноровки, надеялся и к шестидесяти не растерять, коль приведёт Перун дожить до шестидесяти) сел на широком деревянном ложе и утёр холодный пот, ручьём катящийся по бритой голове.
Жена даже не пошевелилась, и воевода с лёгкой неприязнью покосился в её сторону - за десять лет она успела привыкнуть к тому, что муж порой так вот вскакивает среди ночи, а потом больше не может уснуть. Откинув покрывало, Военег Горяич встал и, натянув верхние порты, уселся в стоящее около стола кресло, откинулся к спинке и прикрыл глаза.
На заднем дворе заливисто пропел петух - должно, уже третий, слуг хоть и не слышно в доме, а тиун слышно, уже шевелится. В висках стучало - отходило напряжение, испытанное во сне - не слабее настоящего боевого напряжения. Двенадцать лет со дня гибели князя Святослава, господина и друга, боевого товарища, двенадцать лет ему снился всё один и тот же сон - последний бой Князя-Барса на острове Хортица. Много с тех пор прошло, довелось и воеводе после того повоевать и с печенегами, и с ляхами, и с булгарами, а только наваждение не оставляло - каждую весну в одну и ту же ночь вновь и вновь погибал перед глазами Волчьего Хвоста молодой князь.
Вздохнув, Военег встал и, дойдя до стенного поставца, вытащил узкогорлый расписной греческий кувшин. Упал обратно в кресло, вытащил зубами просмолённую пробку, не глядя, ухватил со стола забытый там с вечера серебряный кубок, наполнил его всклень и выхлебал в несколько глотков, не чувствуя вкуса кипрского нектара…
Их тогда всё же спасли. Лодьи ниже по течению - это были немногочисленные пешцы Рубача, что стояли ниже по течению. Видно, зачуяв что-то неладное, опытный вояка Рубач повёл своих к Хортице. Печенегов сметали с острова стрелами, и Куря побежал. Да только вот спасти… да что там спасти - отыскать-то князя Святослава не удалось. Нашли только оружие князя, брошенное печенегами в бегстве. Не было и знаменитого меча Святослава, Рарога. Уже потом до них дошли слухи, что Куря сделал из княжьего черепа пиршественную чашу. О мече же и слухов не было.
Князь Ярополк дважды потом посылал в степь летучие загоны за головой Кури, или уж хоть за чашей, да только оба загона потеряли свои головы, не сумев добраться до ханской.
А потом началась усобица, и Ярополк сам остался без головы, через край понадеясь на воеводу Блуда. За что и поплатился, пережив отца всего на восемь лет.
Из всех воевод только Свенельд, служивший ещё Игорю Старому и соперничавший в войской славе с самим Святославом, не смирился с властью сына рабыни. Но пока что о Свенельде не было ни слуху, ни духу, невзирая на то, что прошло уже не менее четырёх лет.
Волчий Хвост налил полный кубок - на сей раз язык уже чуял вкус вина, но и в голове уже появилась еда заметная тяжесть. Горько усмехнувшись, Военег глянул в узорное веницейское зерцало на стене - да, вид у тебя, воевода Волчий Хвост…
Забава наконец-то проснулась, испуганными со сна глазами глянула на мужа, его нахмуренное лицо, заглянула в мрачные глаза, вмиг выхватила взглядом кувшин с вином, вспомнила, какой сегодня день и мгновенно всё поняла. Поникла головой и горестно спросила:
- Опять?
Ответа она и не ждала, она знала ответ - да, опять.
Вся ошибка князя Ярополка была в том, что он посылал с теми загонами молоденьких сотников, коим и скрыться от ворога - стыд, и удаль свою показать охота. Послал бы его, Волчьего Хвоста - Военег и через страх бы переступил, и через стыд свой, и через славу, а добрался бы до головы степного волка…
Забава грустно спросила:
- Чего ты себя зря терзаешь? Ведь двенадцать лет уже минуло, и Святослава не воротишь…
- Молчи, - грубо оборвал жену воевода. - Двенадцать лет - не сто! Святослава не воротишь, верно, да только Куря зажился на свете. И не будет мне покоя, доколь до глотки его не доберусь!
Военег не договорил и смолк. Да про что и говорить - про то, что собаку съел на тайных делах? Так Забава про то знает. Он опять налил полный кубок.
Забава хотела что-то сказать, но передумала. Оделась, подошла к окну, подняла раму и распахнула настежь обе створки ставней. В изложню ворвался свежий воздух и вместе с ним - шум просыпающегося весеннего города. Где-то ржали кони, мычали коровы, слышались голоса людей, в саду заливисто заголосили птицы.
Стукнув в дверь и пристойно помедлив несколько мгновений, вошёл тиун. Быстро и незаметно окинул изложню взглядом и, видно, враз всё поняв, ничуть ничему не удивился.
- Утренняя выть готова, боярин. Волишь подавать?
Военег Горяич вздохнул - слов нет, до чего его тяготили все эти обычаи боярской жизни, его, простого воя, собственной храбростью выбившегося сперва в гриди, а потом и в воеводы. Но отвергнуть эти обычаи он уже не мог: не зря говорят - кто имеет власть, тот не имеет воли.
- А подавай, - легко кивнул воевода, вставая и тут же, заметив непроизвольное движение Забавы к кувшину, словно мимоходом прихватил его с собой. В её глазах плеснуло разочарование. Она знала, как пройдёт весь день до вечера. Знала, что он будет весь день пить, мешая фалернское с кипрским и пиво с мёдами и не пьянея. Будет мрачно глядеть в одну точку, а на все её попытки с ним заговорить - отмалчиваться или отвечать коротко и сердито. Привыкла.
2
Князь Владимир ждал. И не стоило заставлять его ждать долее. Он, небось, уже все окна себе в тереме лбом протёр - когда же Свенельд объявится. Объявится, не умедлит, пусть князь не сомневается.
Солнце проглянуло из-за облака и длинные яркие лучи золотом брызнули по окоёму. Дрогнувший туман клубами начал стекать с лесистого холма к Днепру. Из тумана выглянули островерхие крыши Будятинского погоста. Бывшее имение княгини Вольги, а потом Малуши, второй жены Святослава и матери Владимира процветало. Теперь здесь была острог и охотничья усадьба самого великого князя Владимира.
Свенельд шевельнул плечом, и десять легкоконных сорвались с места, дробно простучали копытами и нырнули в туман. Бывший воевода снова замер, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из тумана. Впрочем, оттоль пока что ничего не было слышно. Но память, боевой опыт и воображение прекрасно давали старому варягу понять, что там сей час творится.
Вот всадники, прячась в тумане, лезут на стены, захлестнув арканами пали. Подтягиваются, переваливаются через тын, скрываются внутри острога…
Десятник, внезапно возникнув из тумана, прыжком сшибает сторожевого воя над воротами, а нож мгновенно добирается до горла, не давая не то что крикнуть, а даже и прохрипеть…
Короткая мечевая схватка у ворот заканчивается быстро - шесть распластанных в пыли тел, и находники в кожаных латах над ними с окровавленным оружием в руках…
В Будятине начинается суматоха…
Со скрипом отворяются ворота, и Свенельдов старшой, урманин Ратхар, вскидывает к губам рог…
В Будятине и впрямь начался переполох, слышались крики, но туман ещё не осел и ничего не было видно. И тут взлетел вверх заливисто-звонкий рёв рога. Знамено от Ратхара.
Свенельд вскинул руку, и конная сотня, лязгая бронями, ринулась вперёд, туда, где трубил рог. Два десятка гридей застыли за спиной боярина, молча сопровождая глазами каждое его движение.
Свенельд тронул коня, и гриди, облегчённо вздохнув, двинулись следом. А урманин мрачно думал, - дошло ведь до того, что сотню-полторы воев впереди себя посылаю. А ведь было время - по одному движению его руки шли на смерть тысячи воев. Ныне же утеряно всё - и кормления, и поместья, и грады, данные во владение ещё Игорем Старым. И жаль, и жалеть без толку - Владимир его, Свенельда, вряд ли пощадит. Он-то помнит, что это Свенельд постарался об устройстве Овручской войны, где погиб его и Ярополка младший брат Вольг. В отместку за убийство Люта…
Перед глазами Свенельда на миг возникло жёсткое обветренное лицо, прокалённое солнцем в походах. Лют, сын, последняя надежда и опора… Кажется, я становлюсь по-стариковски жалобным, - подумал Свенельд, - не подобает.
И Владимир его не пощадит. Попадись он, Свенельд, Владимиру - князь меча не остановит ни на миг. Святославичи ещё при жизни своего великого отца грызлись мало не насмерть, а у Владимира, рабичича, большой любви к своим братьям не было никогда, как и у них к нему, а Вольг нарушил мир первым, когда убил Люта Свенельдича, и набрал себе в войско древлянскую чернь (ишь, умный, - с лапотниками супротив железных ратей, бивших некогда и козар, и печенегов, и болгар, и греков), а погиб Вольг по собственной глупости, вздумав пешим задержать бегущих пешцев-сторонников. Вот только никому это не нужно. Татя бьют не за то, что украл, а за то, что попался.
Из редеющего тумана выплыли растворённые настежь ворота, и конь внёс Свенельда внутрь Будятинского острога. Во дворе ещё бушевала сеча, - Свенельдичи толпой добивали застигнутых врасплох острожан. Взгляд воеводы выхватил в толпе Варяжко. Бывший гридень неистовствовал с двумя мечами в руках, - только взблёскивала на гриде кольчуга, да метались в руках, рисуя смертельную паутину, мечи, - казалось, они живут отдельной жизнью сами по себе, без участия хозяина.
Варяжко такой же, как я, - подумал Свенельд, - но и иной такоже. Излиха верный князю Ярополку, он так и не смирился с его гибелью, и ныне где только может, пакостит Владимиру. Отличие их одно - Варяжко Владимира ненавидит и не пошёл бы к нему на службу, даже если бы тот его и позвал. А Свенельд… Свенельду просто некуда деваться.
Похоже, дело заканчивалось - под мечами дружины Свенельда падали последние защитники Будятина, а из-за стен посада слышались крики, - похоже, пробудившиеся будятинцы спешно хватали в руки то, что под руки попадёт ценного и удирали в лес. Да и пусть их, они Свенельду не нужны.
Варяжко вскочил на коня и подскакал к Свенельду, пряча мечи в ножны. И когда только кровь с них утереть успел, - мельком подивился воевода. И дрогнул, невольно глянув в холодные серые глаза гридня. А тот уже хищно улыбался, шевеля светлыми усами и отводя рукой со лба длинные белокурые волосы, схваченные широкой тесёмкой. Наполовину варяг, наполовину полянин, он почему-то бился без шелома, презирая смерть.
- Всё взято. Наших убито только двое, из княжьих - все, опричь тиуна и того вон сопляка, - Варяжко кивнул на мальчишку лет пятнадцати. Тот был в кояре, - не иначе отрок-зброеноша.
- Шевелитесь быстрее, - велел Свенельд, пряча в голосе одобрение. - Киев рядом, кабы не нагрянул кто. А то и самому Владимиру придёт на ум сюда приехать.
- Добро бы, - хищно и мечтательно усмехнулся Варяжко, невольно погладив рукоять меча. Свенельд видел, что у гридня прямо руки чешутся залезть ночью в Детинец и зарубить князя. Да только не выйдет, пожалуй, - Владимира охраняют не слабо, почти как царьградского василевса. Урманин сам усмехнулся своей мысли - а то василевсов никогда не убивали. Только для того надобна измена стражи, а вряд ли они, Свенельд и Варяжко, ныне найдут изменников среди кметей Владимировой дружины. Хотя… чего только не бывает на свете.
Сам себе удивляясь, урманин направил коня не к скрученному и увязанному в арканы тиуну, а к юнцу, которого почти что никто и не охранял.
- Как тебя зовут? - негромко спросил воевода, останавливая коня.
- Тебе что за дело? - огрызнулся юнец. - Я с татями не знаюсь.
Свенельд горько усмехнулся. Вот она, правда. Тать ты и есть тать, воевода Свенельд. И никак иначе.
Краем глаза воевода увидел, как взялся за рукоять меча оскорблённый Варяжко остановил его движением руки.
- А всё ж таки?
- Лютом люди кличут, - отозвался мальчишка гордо, и урманин аж отшатнулся. Словно и не было этих лет без сына - стоял перед ним мальчишка, чем-то даже и похожий на Люта Свенельдича в его пятнадцать зим.
- Чей ты? - хрипло спросил воевода.
- Говорят, будто я сын воеводы Ольстина Сокола.
Свенельд почувствовал, что бледнеет - Ольстин Станятич… Ольстин Сокол… двадцать лет назад он, пожалуй, был почти таким же, как и этот мальчишка… может, чуть старше. Когда он, Свенельд сделал его отроком младшей княжьей дружины.
Тронув коня каблуками, урманин отъехал от мальчишки, ломая голову над тем, что теперь с ним делать. А тот, ничего видно, не поняв, глядел вслед, и вдруг сказал:
- А ведь я узнал тебя, воевода Свенельд…
Во дворе острога вдруг стало тихо-тихо…
Урманин обернулся, смерил Люта взглядом и сказал негромко:
- Узнал? Добро. Стало быть, добрый сын у Ольстина вырос.
Он вдруг перехватил на себе удивлённый взгляд Варяжко. Тот словно спрашивал: да что с тобой, воевода?
А что с ним? Да ничего.
Свенельд подъехал к связанному тиуну. И в этот миг сгинули все чувства, - он разглядел, наконец, лицо тиуна.
- О-о-о… - выдохнул урманин восторженно. - Да ты ли это, сукин сын?!
Перед ним стоял, пытаясь даже улыбаться, воевода Блуд, бывший вуй князя Ярополка.
- Гой еси, Свенельд, - криво усмехнулся он, отводя взгляд в сторону.
Молча подъехал Варяжко, остановился слева и чуть позади.
- Так вот чего тебе надо было в Будятине, - бросил на него взгляд Свенельд. - Хороший подарок ты мне приготовил. Ох, порадовал старика…
- А то, - оскалился Варяжко по-волчьи. - Я его, крысу худую, четыре года искал. Хорошо его Владимир от меня спрятал.
Блуд покосился на Варяжко с плохо скрываемым страхом.
- И как тебе живётся-служится у князя Владимира? - зловеще спросил Свенельд. - Роскошная у него для тебя плата вышла, богатая. Ишь, куда он тебя запрятал-то. А может, и не от нас он тебя спрятал, а от княгинюшки светлой, от Ирины, а?
Блуд молчал.
- И что же за казнь мне выдумать для тебя, Блуде?
Тиун с отчаянием вскинул голову:
- Пощади, воевода! - он попытался упасть на колени, но двое стоящих обочь него гридей не дали ему этого сделать.
- Ты тоже был когда-то воеводой, - напомнил перевету Свенельд, опуская ладонь на рукоять меча. - И гриднем. Не унижайся хоть напоследок, смерть надо встречать, стоя в полный рост.
- Не руби! - прохрипел Блуд в отчаянии. - Ну, хочешь, я скажу, где тут княжая сокровищница?
- Говори, - усмехнулся урманин.
Несколько мгновений он боролся с собой - боялся обмана, но боялся и смерти. Наконец, сказал:
- В дальней изложне на стене лосиные рога. Повернуть посолонь.
- Проверь! - тут же кивнул Варяжко одному из кметей. - Немедля!
Вои уже таскали добычу к наспех собранным телегам. Кметь умчался в терем, подымая пыль сапогами. Через несколько мгновений он выскочил обратно на крыльцо и крикнул:
- Есть! Три сундука! Серебро, золото и рухлядь!
- Взять! - велел урманин и снова повернулся к Блуду, кой уже глядел с надеждой. - Скрыню ты указал, это верно. Да вот беда - сокровища-то мне ныне нужны в последнюю очередь.
Блуд побледнел, как смерть.
- Ты же обещал, воевода!
- Я? - Свенельд глянул на Варяжко с изумлением. - Я что, ему что-нибудь обещал?
Варяжко молчал и только мрачно улыбался, во взгляде его была смерть.
- Воевода Свенельд! - в отчаянии крикнул Блуд, и тут Варяжко, наконец, разомкнул губы:
- Дозволь потешиться, воевода.
Урманин глянул на него с лёгким недоумением.
- Тешься.
Двое кметей протащили мимо огромный сундук. Судя по лёгкости - с пушниной.
- Вот что, Блуде, - сказал Варяжко, и его голос услышали все во дворе. - Я дам тебе возможность умереть по-мужски. Развяжите ему руки.
Подождав, пока руки Блуда развязали, он продолжал:
- Мы с тобой будем биться. Меч против меча, без лат, - гридень отстегнул меч справа, протянул Свенельду, потянул через голову кольчугу. - Убьёшь меня или хоть ранишь так, чтоб я меча держать не мог - хрен с тобой, живи. Не сумеешь - не обессудь.
- Осторожнее, Варяжко, - негромко сказал Свенельд. - Даже крыса, если её загнать в угол, может укусить.
Гридень только повёл плечами, и воеводе почему-то бросилось в глаза серое пятно пота на его рубахе между лопатками.
- Принесите его меч.
Взяв в руки меч, Блуд вмиг обрёл уверенность.
На миг Свенельд опять представил то, что сей час должно случиться. Стремительный переплёск клинков, падающий навзничь Варяжко, ручьи крови… Поблазнило и сгинуло, только воевода всё же потряс головой и про себя зачурался.
Варяжко спешился и спокойно потянул из ножен меч. Свенельд отъехал в сторону, чтобы не мешать. Блуд вдруг прыгнул, намереваясь достать Варяжко врасплох и сразу ранить потяжелее, но гридень извернулся и со свистом вычертил в воздухе мечом длинную сияющую восьмёрку. Блуд отпрянул.
- Зря ты это сделал, Блуде, - сказал Варяжко вроде бы даже и с сожалением. Шевельнулся лениво и вдруг перелился в стремительное движение. По двору словно покатился вихрь, словно воскресло невольное видение Свенельда, - поединщики стремительно передвигались по двору в ломаном блестящем переплёске клинков.
Туман, меж тем, совсем уже рассеялся, зависнув лишь над Днепром, и солнце подымалось всё выше. Залитый кровью двор выглядел, словно игрушечный, - даже кровь не избавляла от этой блазни. Невзаболь было всё - и ощущение того, что сотня воев улеглась поспать в лужах крови, и стоящий меж двух воев Лют Ольстич, и кружение поединщиков по двору. Всё это вдруг показалось урманину до того далёким и ненастоящим, словно он стоял где-то опричь и смотрел на красочную лубочную картинку. Воевода, тряхнув головой, отогнал новое наваждение и попытался определить, кто победит.
И заколебался. Годы брали своё, и Свенельд уже часто мог в бою с первого взгляда определить победителя. А здесь… Кружили по двору два гибких и стремительных зверя в человечьем обличье, обоими двигала какая-то зловещая сильнейшая страсть: одним - ненависть, другим - страх. Клинки со свистом пластали воздух, рубя и выписывая длинные кривые, сталкиваясь, высекали искры.
Свенельд ясно видел, что Варяжко не хватает второго меча. Хмыкнув, воевода пожал плечами: мог бы и с двумя мечами выйти - невелико бесчестье в бою с изменником немного сплутовать. Хоть Варяжко и иначе думает.
А Блуд сей час был весь в желании этот бой выиграть во что бы то ни стало. И он всё целил Варяжко в правую ключицу или по плечу. Рубани - и гридень неволей меч выронит. А он не промах, этот тиун.