Джейк Салливан обманул смерть: он скопировал своё сознание в искусственное тело и передал ему все свои личные права, а сам отправился доживать свой срок на фешенебельный курорт на обратной стороне Луны. Новому Джейку более не угрожает внезапная смерть от неизлечимой мальформации в мозгу, да и вообще мало что угрожает - его новое тело очень прочно, долговечно и поддаётся неограниченной модернизации. Однако правомерность передачи прав личности искусственной копии оспаривают в суде, да и на Луне события принимают неожиданный оборот…
Роберт Сойер
Мнемоскан
Мы не можем ожидать полного согласия ни по одному вопросу, касающемуся индивидуальности, однако мы все вынуждены давать на них ответы в наших сердцах и действовать исходя из наиболее правдоподобных предположений.
ДЖАРОН ЛАНЬЕ, "Журнал исследований сознания"
Пролог
В этой ссоре не было ничего особенного. Клянусь Богом, ничего. Мы с папой ругались миллион раз до этого, но ничего ужасного не происходило. О, он пару раз выгонял меня из дома, а когда я был маленьким, отсылал к себе комнату или лишал карманных денег. Но ничего подобного этому никогда не случалось. Я снова и снова прокручиваю этот момент в голове; он преследует меня. И то, что его он не преследует, что он ничего этого не помнит, меня ничуть не утешает. Вообще не утешает.
Дед моего отца сделал состояние в пивоваренной индустрии - если вы вообще знаете что-нибудь про Канаду, то наверняка знаете "Sullivan's Select" и "Old Sully's Premium Dark". Денег у нас всегда было как дерьма.
"Как дерьма". Так я тогда выражался; полагаю, воспоминания об этом возрождают и мой тогдашний лексикон. Когда я был подростком, то на деньги плевать хотел. Фактически, я даже соглашался с большинством канадцев, что прибыли, получаемые крупными корпорациями, неприличны и недопустимы. Даже в якобы эгалитарной Канаде богатые становились богаче, а бедные - беднее, и я это ненавидел. Тогда я ненавидел много всего.
- Где ты это взял? - кричал мой отец, потрясая фальшивым удостоверением личности, которым я воспользовался, чтобы купить травки в местном "Макдональдсе". Он стоял на ногах; он всегда вставал, когда ругался. Отец был худощав, но, я думаю, считал свой двухметровый рост устрашающим.
Мы были в его "берлоге" в доме в Порт-Кредите. В Порт-Кредит вы попадаете, если после выезда из Торонто едете дальше на запад вдоль берега Онтарио, и даже тогда - когда же это было? думаю, в 2018 - это всё ещё был преимущественно белый район. Богатый и белый. Окна выходили на озеро, которое в тот день было серым и неспокойным.
- Друг сделал, - ответил я, даже не взглянув на удостоверение.
- Так вот, ты больше не встречаешься с этим другом. Господи Иисусе, Джейк, тебе же всего семнадцать. - Тогда, как и сейчас, покупать алкоголь и марихуану в Онтарио разрешалось с девятнадцати лет; табак - с восемнадцати. Вот и представьте.
- Ты не можешь мне указывать, с кем мне встречаться, - ответил я, глядя в окно. Над волнами кружились чайки. Если они могут подниматься к небесам, то почему мне нельзя? С помощью травки.
- Ещё как могу, - взревел отец. У него было длинное лицо и густая тёмная шевелюра, начинавшая седеть на висках. Если то был 2018-й, то ему, значит, было тридцать девять.
- Пока ты живёшь под моей крышей, ты будешь делать то, что я говорю. Предъявление фальшивого удостоверения - серьёзное преступление.
- Серьёзное, если ты террорист или похититель личности, - сказал я, глядя на него через широкий стол тикового дерева. - Детей всё время ловят на покупке травы; всем плевать.
- Мне не плевать. Твоей маме не плевать. - Мама снаружи играла в теннис. Было воскресенье - единственный день, когда отец обычно не работал. И вот в этот день ему позвонили из полицейского участка. - Продолжишь выкидывать такие штуки, и…
- И что? Никогда не стану таким, как ты? Да я молюсь об этом! - Я знал, что это ударило в самое яблочко. Когда он бесился по-настоящему, у него всегда вздувался вертикальный сосуд посреди лба.
Я обожал, когда мне удавалось его до этого довести.
- Ты мелкая неблагодарная тварь, - сказал он подрагивающим голосом.
- Хватит с меня этого дерьма, - ответил я, поворачиваясь к двери и собираясь покинуть поле боя победителем.
- Нет уж, ты меня выслушаешь! Если ты…
- Отвянь, - сказал я.
- …не прекратишь…
- Я всё равно ненавижу это место.
- …вести себя как идиот…
- И я ненавижу тебя!
Молчание. Я повернулся и увидел, как он падает в своё чёрное кожаное кресло. Когда он завершил падение, кресло повернулось на половину оборота.
- Папа! - Я быстро обежал стол и кинулся к нему. - Папа! - Никакого ответа. - О, Господи! Нет. Нет, нет… - Я поднял его с кресла; в моей крови было столько адреналина, что я едва ощутил его вес. Уложив его долговязое тело на деревянный пол, я кричал: - Папа! Очнись, папа!
Я зацепил ногой корзину для бумаг со встроенным шредером; бумажные ромбики разлетелись повсюду. Скорчившись рядом с ним, я попытался нащупать пульс - пульс был, и он вроде бы ещё дышал. Но он никак не реагировал на то, что я говорил.
- Папа! - Совершенно не зная, что делать, я легко похлопал его по щекам; из уголка рта показалась тонкая нить слюны.
Я быстро поднялся, обернулся к его столу, нажал кнопку громкой связи и быстро набрал 9-1-1. После этого я снова подсел к отцу.
Телефон издал три казавшихся бесконечными гудка.
- Пожарные, полиция, скорая? - спросил женский голос, казавшийся тихим и далёким.
- Скорая!
- Вы находитесь по адресу… - сказала женщина и продиктовала его. - Всё верно?
Я приподнял отцу правое веко. Слава Богу - его глаз повернулся, уставившись на меня.
- Да, да, всё верно. Поторопитесь! Мой отец потерял сознание!
- Он дышит?
- Да.
- Пульс?
- Да, пульс есть, но он без сознания, и он не реагирует на мои слова.
- Скорая уже выехала , - сказала женщина. - С вами есть ещё кто-нибудь?
У меня тряслись руки.
- Нет, никого.
- Не оставляйте его.
- Я буду с ним. Господи, да что же с ним могло случиться?
Женщина-оператор проигнорировала мой вопрос.
- Помощь уже в пути.
- Папа! - сказал я. Он издал булькающий звук, но я не думаю, что это был ответ. Я вытер ему слюну и немного наклонил голову, чтобы воздух проходил свободнее. - Папа, пожалуйста.
- Не паникуйте , - сказала женщина в телефоне. - Сохраняйте спокойствие.
- Господи, господи боже…
Скорая отвезла отца и меня в медицинский центр "Триллиум" - ближайшую больницу. Как только мы там оказались, его переложили на каталку; его длинные ноги не помещались на ней и свисали сзади. Быстро появился доктор, посветил фонариком в глаза и постучал по колену молоточком, получив в обоих случаях обычную рефлекторную реакцию. Он несколько раз попытался заговорить с отцом, потом приказал:
- Быстро сделайте ему МРТ головы.
Санитар покатил каталку прочь. За всё это время отец не произнёс ни единого членораздельного слова, хотя иногда издавал какие-то тихие звуки.
К тому времени, как приехала мама, отца уже уложили в постель. Стандартная правительственная медстраховка гарантирует вам место в общей палате. У отца была расширенная страховка и, соответственно, отдельная палата. Разумеется.
- О, Господи, - повторяла мама снова и снова, закрыв лицо руками. - О, мой бедный Клифф. Мой дорогой…
Моя мама была одних лет с отцом, у неё было круглое лицо и искусственно отбеленные волосы. На ней всё ещё был теннисный костюм - белый топ, короткая белая юбка. Она много играла в теннис и была в хорошей форме; к моему смущению, даже некоторые из моих друзей считали её привлекательной.
Вскоре к нам пришёл лечащий врач. Это оказалась вьетнамка лет примерно пятидесяти. На бэджике у неё на груди значилось "Д-р Тхань". Не успела она открыть рот, как мама спросила:
- Что это? Что с ним случилось?
Доктор Тхань была сама доброта - я всегда буду её помнить. Она взяла маму за руку и заставила её сесть. А потом она присела на корточки, так, чтобы её глаза оказались на одном уровне с мамиными.
- Миссис Салливан, - сказала она. - Мне очень жаль. Новости неутешительные.
Я стоял у мамы за спиной, положив руку ей на плечо.
- Что это? - спросила мама. - Инсульт? Господи, да Клиффу ведь всего тридцать девять. Он слишком молод для инсульта.
- Инсульт может случиться в любом возрасте, - сказала доктор Тхань. - Но, хотя технически это и правда разновидность инсульта, это не то, что вы думаете.
- Что же тогда?
- У вашего мужа врождённый порок, который мы называем АВМ - артериовенозная мальформация. Это переплетение артерий и вен без промежуточных капилляров - обычно капилляры создают сопротивление, замедляя кровоток. В случаях, подобных этому, сосуды имеют очень тонкие стенки и поэтому могут лопнуть. И когда это происходит, кровь потоком изливается в мозг. При той форме АМВ, что имеется у вашего мужа - она называется синдромом Катеринского - сосуды могут лопаться каскадом, один за другим, как пожарные рукава.
- Но Клифф никогда не говорил…
- Нет, нет. Он, вероятно, не знал. Это можно увидеть на МРТ, но люди обычно начинают делать МРТ лишь после сорока.
- Чёрт возьми, - сказала мама - а ведь она практически никогда не ругалась. - Мы же могли заплатить за обследование! У нас…
Доктор Тхань взглянула на меня, потом снова посмотрела маме в глаза.
- Миссис Салливан, поверьте, это ничего бы не изменило. Состояние вашего мужа не поддаётся коррекции. АМВ наблюдается у одного человека из тысячи, а синдром Катеринского - лишь у одного из тысячи носителей АМВ. Горькая правда состоит в том, что основной формой диагностики синдрома Катеринского является вскрытие. Вашему мужу на самом деле повезло.
Я посмотрел на отца, лежащего в постели с трубкой в носу, с иглой в руке, с отвисшей нижней челюстью.
- То есть, с ним всё будет хорошо, да? - спросила мама. - Он поправится?
Голос доктора Тхань был очень печален.
- Нет, он не поправится. Когда лопаются сосуды, прилегающие к ним части мозга разрушаются потоком крови, бьющим в ткани. Он…
- Он что? - спросила мама; в её голосе звучала паника. - Он ведь не превратится в растение, нет? О Господи, бедный Клифф. Господи Иисусе…
Я посмотрел на маму и сделал нечто такое, чего не делал уже пять лет. Я заплакал. Перед глазами всё расплылось, и точно так же поплыли мысли. Доктор продолжила давать объяснения, я слышал слова "тяжёлая олигофрения", "полная афазия" и "поместить в стационар".
Он не вернётся. Он не умирает, но уже не оживёт. И последние мои слова, зафиксированные его сознанием, были…
- Джейк. - Доктор Тхань звала меня по имени. Я протёр глаза. Она поднялась на ноги и смотрела на меня. - Джейк, сколько тебе лет?
Я уже взрослый, подумал я. Я достаточно взрослый, чтобы стать главой семьи. Я позабочусь обо всём, позабочусь о маме.
- Семнадцать.
Она кивнула.
- Тебе тоже надо сделать МРТ, Джейк.
- Что? - переспросил я; сердце внезапно заколотилось. - Зачем?
Доктор Тхань подняла тонкую бровь и сказала очень, очень тихо:
- Синдром Катеринского передаётся по наследству.
Я почувствовал, что снова поддаюсь панике.
- Вы… вы хотите сказать, что я могу кончить так же, как отец?
- Просто пройди сканирование, - ответила она. - Катеринского у тебя запросто может не оказаться, но проверить нужно.
Я этого не перенесу, подумал я. Не перенесу обращения в овощ. Возможно, я не только подумал это; доктор Тхань улыбнулась улыбкой доброй и мудрой, словно услышала, как я говорю это вслух.
- Не волнуйтесь, - сказала она.
- "Не волнуйтесь"? - Во рту у меня было сухо, как в пустыне. - Вы сказали, что это… эта болезнь неизлечима.
- Это правда; дефект находится так глубоко в мозгу, что его нельзя исправить хирургически - пока. Но вам всего семнадцать, а медицина прогрессирует невиданными темпами. Даже с тех пор, как я начала работать, всё неузнаваемо изменилось. Кто знает, что станет возможным через двадцать или тридцать лет.
1
Тридцать семь лет спустя: август 2045
В бальном зале "Фэйрмонт-Ройал-Йорк-отеля" в Торонто было, должно быть, около сотни человек, и по крайней мере половине из них жить оставалось очень недолго.
Конечно, будучи богатыми, те, кто находился на пороге смерти, пользовались последними достижениями косметических технологий: подтяжками лица, физиогномическими перестройками, даже лицевой трансплантацией. Меня приводил в замешательство вид двадцатилетних лиц, приделанных к согбенным телам, но, по крайней мере, транспланты выглядели лучше, чем жутко растянутые лица остальных.
Но и это, напоминал я себе, были косметические улучшения. Фальшиво-юные лица были приставлены к старым, распадающимся телам - телам совершенно износившимся. Из присутствующих в зале стариков бо́льшая часть стояла на ногах, некоторые сидели в самоходных инвалидных колясках, кое-кто опирался на ходунки, у одного ноги были закованы в механизированную арматуру, а на втором был полноценный экзоскелет.
Теперь и старость не такая, как прежде, подумал я, качая головой. Сам-то я не был стар - мне было сорок четыре. Печально, конечно, но я использовал свои пятнадцать минут славы в самом начале, даже не подозревая об этом. Я оказался первым ребёнком, родившимся в Торонто 1 января 2001 года - первое дитя нового тысячелетия. Конечно, гораздо больше шума было вокруг девочки, которая родилась 1 января 2000-го, года, не примечательного ничем, кроме трёх нулей на конце. Но это было ничего - последнее, чего мне хотелось, это быть на год старше, потому что через год я уже вполне могу быть мёртв. Старый анекдот снова всплыл у меня в памяти:
- Боюсь, у меня для вас плохие новости, - сказал доктор. - Жить вам осталось недолго.
Молодой человек нервно сглотнул.
- Сколько?
Доктор печально покачал головой.
- Десять.
- Десять чего? Десять лет? Десять месяцев? Десять…
- Девять… Восемь…
Я тряхнул головой, чтобы прогнать эту мысль, и снова огляделся. "Фэйрмонт-Ройал-Йорк" был отличным отелем, построенным в первые славные дни эпохи железнодорожных путешествий, и переживал возрождение теперь, когда над старыми путями начали летать поезда на магнитной подвеске. Отель располагался через дорогу от вокзала Юнион-стэйшн невдалеке от торонтской набережной - в добрых двадцати пяти километрах от того места, где по-прежнему стоял дом моих родителей. С потолка бального зала свисали канделябры, оригиналы живописных полотен украшали оклеенные рельефными обоями стены. Официанты во фраках сновали туда-сюда, предлагая вино. Я подошёл к открытому бару и заказал томатный сок, обильно приправленный вустерским соусом - этим вечером мне нужна ясная голова.
Когда я отступил от бара со своим напитком, то оказался рядом с какой-то старой дамой, выглядящей именно так, как и положено старой даме: с морщинистым лицом и белыми волосами. Среди окружающего разгула фальши и отрицания очевидного она выглядела приятным исключением.
Женщина улыбнулась мне, хотя улыбка вышла несколько кривоватой - у неё явно раньше был инсульт.
- Вы здесь один? - спросила она. Её приятный голос был по-южному тягуч и подрагивал, как это свойственно старым людям.
Я кивнул.
- Я тоже, - сказала она. На ней был тёмный жакет и более светлого оттенка блуза, и такие же тёмные брюки. - Сын отказался вести меня сюда. - Большинство присутствующих здесь были с сопровождающими: взрослыми детьми, адвокатами или платными сиделками. Я взглянул вниз, отметил, что у неё на руке обручальное кольцо. Она, по-видимому, заметила мой взгляд.
- Я вдова, - сказала она.
- Ох.
- Так что же, - продолжила она, - вы изучаете процесс для кого-то из родственников?
Я ощутил, как моё лицо скривилось.
- Можно и так сказать.
Она посмотрела на меня со странным выражением на лице; я ощутил, что её моя реплика не обманула, но, хотя ей и было любопытно, она из вежливости не стала развивать эту тему.
- Меня зовут Карен, - сказала она, протягивая мне руку.
- Джейк, - ответил я, протягивая свою. Кожа на её руке была сморщенная и покрытая пигментными пятнами, суставы пальцев раздуты. Я очень осторожно пожал её.
- Откуда вы, Джейк?
- Отсюда. Из Торонто. А вы?
- Из Детройта.
Я кивнул. Вероятно, очень многие из собравшихся здесь были американцами. "Иммортекс" нашла гораздо более благоприятный юридический климат для своих операций в либеральной Канаде, чем во всё более консервативной Америке. Когда я был ребёнком, студенты приезжали в Онтарио из Мичигана и Нью-Йорка, потому что алкоголь здесь разрешён раньше, а стриптизёрши снимают с себя больше. Теперь люди из этих двух штатов пересекали границу ради легальной марихуаны, легальных проституток, легальных абортов, однополых браков, разрешённой эвтаназии под контролем врача и других вещей, которые не одобряет религиозное правое крыло.
- Забавно, - сказала Карен, оглядывая толпу собравшихся. - Когда мне было десять, я как-то сказала своей бабушке: "Да кто же захочет, чтобы ему было девяносто". А она посмотрела мне в глаза и сказала: "Любой, кому стукнуло восемьдесят девять". - Карен покачала головой. - Как она была права.
Я слабо улыбнулся.
- Леди и джентльмены, - послышался в этот момент громкий мужской голос. - Прошу занять свои места.
Очевидно, ни у кого не было проблем со слухом; импланты легко корректируют этот признак старости. В задней части бального зала стояли ряды складных стульев, обращённые к небольшой трибуне.
- Пойдёмте? - предложила Карен.
Что-то в ней очаровывало меня - возможно, её южный акцент (она явно выросла не в Детройте), а также, несомненно, тот факт, что мы находились в бальном зале. Я обнаружил, что предлагаю ей руку, и Карен принимает её. Мы медленно пересекли зал - я позволил ей задавать темп - и нашли пару незанятых стульев ближе к краю, под висящим на стене пейзажем А. Я. Джексона.
- Спасибо, - сказал тот же мужчина, что приглашал всех сесть. Он стоял за кафедрой тёмного дерева. Он не был освещён; лишь немного света рассеивалось от укреплённой на кафедре настольной лампы. Долговязый азиат лет тридцати пяти, с чёрными волосами, зачёсанными назад и открывающими лоб, высоте которого позавидовал бы и профессор Мориарти. Он говорил в непривычно большой старомодного вида микрофон. - Меня зовут Джон Сугияма, - сказал он, - я вице-президент "Иммортекс". Спасибо, что собрались здесь сегодня вечером. Надеюсь, пока вы были довольны нашим гостеприимством.