Ребекка всё ещё не пришла в себя; Сабрина же произнесла голосом телевизионного диктора:
- Он - мнемоскан. Она - раввин-вегетарианец. Они воюют с преступностью.
Я засмеялся.
- Нет, сила у меня совершенно нормальная. Суперсила идёт за отдельную плату. Но вы же меня знаете: я любовник, а не боец.
- Это так… странно, - сказала, наконец, Ребекка.
Я посмотрел на ней и улыбнулся так тепло - так человечно - как только смог.
- Странность костей не ломит, - сказал я, но она не засмеялась шутке.
- На что это похоже? - спросила Сабрина.
Будь я по-прежнему из плоти и крови, я бы, конечно, сделал бы глубокий вдох, собираясь с мыслями.
- Это иначе, - сказал я. - Хотя я привыкаю. Кое-что весьма неплохо. У меня больше не болит голова - по крайней мере, до сих пор не болела. И проклятые боли в левой лодыжке исчезли. Но…
- Что? - спросил Руди.
- Ну, я всё ощущаю как бы в низком разрешении, так сказать. Такое чувство, что входящей сенсорной информации меньше, чем было раньше. Со зрением всё в порядке - кстати, я больше не дальтоник - хотя я иногда осознаю, что изображение, что я вижу, состоит из пикселов. Но вот обоняние практически отсутствует.
- Когда рядом Руди, это не так уж плохо, - сказала Сабрина.
Руби показал ей язык.
Я всё время пытался встретиться взглядом с Ребеккой, но каждый раз, когда я на неё смотрел, она отводила глаза. Я тосковал по её кратким прикосновениям, по её руке у меня на предплечье, по касанию её бедра, когда мы сидим рядом на софе. Но за весь вечер она ни разу меня не коснулась. Она даже смотрела в мою сторону редко.
- Бекс, - сказал я ей, наконец, когда Руди отправился в ванную, а Сабрина ушла смешивать себе коктейль. - Это по-прежнему я, ты ведь знаешь.
- Что? - спросила она, словно не имела понятия, о чём я говорю.
- Это я.
- Ага, - сказала он. - Конечно.
В повседневной жизни мы редко называем имена - как свои, так и других. "Это я", - говорим мы, когда звоним по телефону. Или "Смотрите, кто пришёл!", когда кого-то приветствуем. Так что, возможно, то была моя паранойя. Но до конца того вечера никто, даже моя милая, милая Ребекка, не назвал меня Джейком.
Я вернулся домой в поганом настроении. Ракушка зарычала на меня, когда я подошёл к входной двери, и я зарычал в ответ.
- Здравствуйте, Ханна, - поприветствовал я экономку, входя на следующее утро в мамин дом через главный вход.
Маленькие глаза Ханы округлились, но она быстро пришла в себя.
- Здравствуйте, мистер Салливан, - ответила она.
Внезапно я услышал, как говорю то, чего никогда раньше не говорил.
- Зовите меня Джейк.
Ханна явно была удивлена, но подчинилась.
- Здравствуйте, Джейк.
Я был готов её расцеловать.
- Как она?
- Боюсь, не слишком хорошо. В этом своём настроении.
Моя мать и её настроения. Я кивнул и направился вверх по лестнице - совершенно не напрягаясь, разумеется. Хотя бы эта перемена была приятной.
Я задержался, чтобы заглянуть в комнату, которая раньше была моей: частично для того, чтобы посмотреть, как она выглядит с моим новым зрением, частично, чтобы протянуть время и собраться с духом. Стены, которые я всегда видел серыми, на самом деле оказались бледно-зелёными. Так много открылось мне теперь, и о столь многих вещах. Я двинулся дальше по коридору.
- Привет, мама, - сказал я. - Что делаешь?
Она сидела в своей комнате и расчёсывала волосы.
- А тебе не всё равно?
Как мне не хватало способности вздыхать.
- Мне не всё равно. Мне не всё равно, мама, и ты это знаешь.
- Думаешь, я не смогу узнать робота, когда его увижу?
- Я не робот.
- Ты не мой Джейк. Что стало с Джейком?
- Я - Джейк, мама, - сказал я.
- С оригиналом. Что стало с оригиналом?
Забавно. Я не вспоминал о нём несколько дней.
- Он, должно быть, уже на Луне, - сказал я. - Дорога туда занимает три дня, а он уехал в прошлый вторник. Сегодня он, наверное, проходит деконтаминацию на Луне.
- "На Луне", - повторила мама, качая головой. - И правда - на Луне.
- Нам уже пора ехать, - сказал я.
- Что за сын бросает отца-инвалида и отправляется на Луну?
- Я не бросил его. Я здесь.
Она не смотрела на меня; она сидела лицом к стоящему на бюро зеркалу и обращалась к моему отражению в нём.
- Именно так ты - настоящий ты - поступал с Ракушкой, когда уезжал из города. Оставлял за себя робокухню её кормить. А теперь ты пришёл и сюда - ходячая и говорящая робокухня, пришёл сюда вместо настоящего тебя, чтобы делать то, что настоящий ты должен был делать.
- Мама, пожалуйста…
Мама покачала головой моему отражению в зеркале.
- Не приходи сюда больше.
- Господи Иисусе, мама, ты что, мне не рада? Мне больше ничто не грозит - ты этого не понимаешь? То, что случилось с папой, никогда не случится со мной.
- Ничего не изменилось, - сказала моя мать. - Ничего не изменилось для тебя настоящего. Мой мальчик по-прежнему носит в голове эту штуку, эту АВМ; мой сын по-прежнему рискует жизнью.
- Я…
- Уходи, - сказала она.
- А как же поездка к папе?
- Ханна меня отвезёт.
- Но…
- Уходи, - сказала моя мать. - И не приходи больше.
13
- Дамы и господа, - произнёс голос в интеркоме лунобуса, - как вы можете видеть на своих мониторах, мы готовимся перейти на обратную сторону Луны. Поэтому просим вас выглянуть в иллюминаторы и бросить последний взгляд на Землю; она не будет видна из вашего нового дома.
Я повернулся и уставился на полумесяц планеты, голубой и прекрасный. Это был вид, знакомый мне с детства, но когда Карен и остальные старики были детьми, никто ещё не видел Землю такой.
Карен сидела рядом со мной; Квентин Эшберн, мой сосед по космоплану, ушёл поболтать с пилотом лунобуса об их общей радости и гордости. Карен родилась в 1960, а "Аполлон-8" лишь в декабре 1968 года удалился от Земли достаточно далеко, чтобы заснять её всю. Конечно, я не запомнил бы дату вроде декабря 1968, но каждый знал, что люди впервые высадились на Луне в 1969, и я знал, что "Аполлон-8" - первый пилотируемый корабль, покинувший околоземную орбиту - летал на Рождество предыдущего года; учитель в моей воскресной школе в ознаменование этого события как-то раз проиграл нам трескучую запись, на которой один из космонавтов читает из "Книги Бытия".
Теперь же, однако, мы с Карен оба в последний раз смотрели на планету, породившую и нас, и всех наших предков до единого. Хотя нет, это, конечно, было не вполне так. В Солнечной системе жизнь зародилась лишь раз - но на Марсе, не на Земле; жизнь попала на третью планету с четвёртой около четырёх миллиардов лет назад, принесённая туда метеоритами. И хотя Земля, до которой всего около 400000 км, никогда не будет видна с обратной стороны, Марс - легко заметная, яркая точка цвета крови, цвета жизни - будет часто виден на ночном небе Верхнего Эдема, пусть он и находится в тысячу раз дальше Земли.
Я проследил, как ночная часть Земли - чечевицеобразная под этим углом, словно чёрный кошачий зрачок, примыкающий к светлому полумесяцу дневной стороны - коснулся серого лунного горизонта.
Ну что ж. По чему земному я не буду скучать, так это по её гравитации - по крошечному уколу боли, который я чувствовал каждый раз, когда наступал на левую ногу.
Но кого из людей мне будет не хватать? Мамы, конечно - хотя, разумеется, у неё будет новый, долговечный я. И я буду скучать по некоторым друзьям - хотя, если задуматься, их число не так велико, как можно бы было предположить; похоже, я уже примирился с мыслью, что никогда больше не увижу бо́льшую их часть несмотря на то, что в большинстве случаев последним, что я им сказал, а они мне ответили, было "Пока". Чёрт, интересно, как мои друзья сойдутся с новым мной. Хорошо бы было узнать…
Да, да, по одному другу я точно буду скучать. По одному весьма особенному другу.
Я смотрел на Землю, смотрел на Ребекку.
Под горизонт ушло уже больше Земли, чем оставалось над ним, а лунобус продолжал свой полёт.
Я попытался опознать ту часть Земли, что сейчас видел - но на ней было столько облаков, что ничего было не разобрать. Так много скрыто, даже прежде, чем доберёшься до поверхности вещей…
Я посмотрел на Карен Бесарян, которая вглядывалась в маленькое окошко у нашего ряда кресел. Её изборождённое морщинами лицо было мокрым от слёз.
- Вы будете по ней скучать, - сказал я ей.
Она кивнула.
- А вы разве нет?
- Не по планете, нет, - ответил я. Всего по одному человеку на ней.
Вся тёмная часть Земли опустилась под горизонт; был виден лишь крошечный голубой сегмент. На секунду я подумал, что вижу сияющую белизну на северном полюсе - она бросалась в глаза с околоземной орбиты, хотя, по словам Карен, сильно уменьшилась с тех пор, когда она была ребёнком. Но, разумеется, ориентация была совсем не та: мы летели параллельно лунному экватору немного к югу от него, так что Земля лежала на боку, и её ось была направлена горизонтально. Оба полюса уже были глубоко под горизонтом.
- Уходит… - тихо сказала Карен рядом со мной.
Земля была нестерпимо яркой на фоне чёрного неба; будь у Луны атмосфера, закаты Земли - которые можно наблюдать лишь из движущегося корабля, поскольку в любой месте видимой стороны Земля всегда находится в одной и той же точке неба - были бы потрясающим зрелищем. Хоть я и дальтоник и понимал, что упускаю некоторые аспекты зрелища, видимые остальным, мне всё равно всегда нравились закаты.
- Уходит… - снова сказала Карен. Над горизонтом виднелся лишь крошечный светлый бугорок.
- Ушла.
И так оно и было - полностью и навсегда. Все те люди, кого я знал, все те места, где я бывал.
Моя мать.
Мой отец.
Ребекка.
С глаз долой.
Из сердца вон.
Лунобус мчался дальше.
После катастрофического визита к маме я вернулся к себе домой. Ракушка продолжала пялиться в окно в ожидании кого-то другого.
Я не помнил, когда я в последний раз плакал - а сейчас я был совершенно на это не способен.
Но мне хотелось. Слёзы - это катарсис; они удаляют всякое из ваших систем.
Моих систем. Моих грёбаных систем.
Я лег на кровать - не потому что я устал, теперь я никогда не уставал - а потому что я всегда так делал, когда думал. Я посмотрел в потолок. Прежний я проглотил бы сейчас таблетку. Но новый я и этого сделать не мог.
Конечто, я мог сесть в машину и поехать в Маркхэм, в офис "Иммортекс".
Возможно, доктор Портер сможет что-то сделать, отрегулирует какой-нибудь гадский потенциометр, но…
Но это снова вызвало бы к жизни мою боязнь "обращаться за помощью" - глупую, упрямую, но составную часть того, кто я есть, а сейчас мне меньше всего хотелось действовать так, как мне не свойственно, иначе я начну думать о себе так же, как думали обо мне моя мать, и моя собака, и единственная женщина, которую я любил - что я - это своего рода эрзац, самозванец, фальшивка.
Кроме того, завтра у меня всё равно назначена встреча с Портером. Все недавно загруженные должны его посещать для проверки и регулировки, и…
Карен.
И Карен тоже должна это делать.
Конечно, она могла уехать домой в Детройт, но разве разумно было бы мотаться в соседнюю страну каждые несколько дней? Нет, Карен рациональная женщина. Она наверняка остановилась где-то в Торонто.
- Но где именно?
"Фэйрмонт-Ройал-Йорк-отель".
Мысль будто взорвалась в моей синтетической голове. Отель, в котором проходила презентация. Прямо напротив железнодорожного вокзала.
Я посмотрел на телефон.
- Телефон, звонить, "Фэйрмонт-Ройал-Йорк-отель"; видео отключить.
- Соединяю, - сообщил телефон.
Ответил уверенный женский голос.
- "Ройал Йорк". С кем соединить?
- Здравствуйте, - сказал я. - У вас останавливалась Карен Бесарян?
- Боюсь, что нет.
Эх… Хорошая была мысль, но…
- Спасибо… хотя нет, постойте. - Она была знаменитостью; она, вероятно, остановилась не под тем именем, под которым её хорошо знали. - Миз Коэн, - сказал я, внезапно вспомнив её девичью фамилию. - У вас проживает миз Карен Коэн?
- Соединяю.
Карен, без сомнения, знала, кто ей звонит; отельный коммутатор проинформировал её об этом. Конечно, оставалась возможность, что её нет в номере, но…
- Алло, - произнёс голос с южным выговором.
В этот момент я понял, что она не могла ещё испытать того же, что пережил я, если не возвращалась домой, к родственникам и друзьям. Но, как я сказал, она не могла не знать, кто звонит, так что я не мог просто бросить трубку.
- Здравствуйте, Карен.
- Привет, Джейк.
Джейк.
Моё имя.
- Привет. Я… - Я понятия не имел, что сказать, но тут мне пришла в голову мысль переложить это затруднение на неё. - Я подумал, что вы, должно быть, ещё в городе. Подумал, может быть вам одиноко.
- Как это мило! - восхитилась Карен. - У вас есть идеи?
- Гмм… - Она сейчас в центре Торонто. Прямо посреди театрального квартала. Слова сложились сами: - Не хотите сходить в театр?
- О, с превеликим удовольствием, - ответила Карен.
Я повернулся к своей телестене.
- Браузер, список театров в центре Торонто, где ещё есть билеты на сегодня на хорошие места.
На экране появился список театров и идущих в них спектаклей.
- Знаете Дэвида Уиддикомба?
- Шутите? - отозвалась Карен. - Один из любимых моих драматургов.
- Его "Шрёдингерова кота" дают сегодня в "Ройал Алекс".
- Звучит неплохо, - сказала Карен.
- Замечательно, - ответил я. - Я заеду за вами в полвосьмого.
- Отлично, - сказала она. - Это… просто отлично.
14
Лунобус, как я успел разглядеть перед посадкой в него, был весьма простым устройством; центральный модуль в форме кирпича с огромными конусами дюз, торчащими из заднего конца, и два цилиндрических топливных бака, приделанных по бокам. Сам лунобус был серебристо-белый, а баки, как мне сказали, были покрашены в цвет, средний между синим и зелёным. В нескольких местах на нём был нанесён логотип "Hyundai", а так же эмблема Объединённых Наций на каждом боку ближе к корме.
Переднюю сторону кирпича занимало широкое окно кабины пилота (который, похоже, не любил, когда его называют водителем). Лунобус мог взять на борт четырнадцать пассажиров; в салоне было восемь крутящихся кресел вдоль одного борта и шесть вдоль другого; в промежутке за вторым креслом висели скафандры скафандры. Рядом с каждым пассажирским креслом имелся примерно такой же, как на самолёте, иллюминатор; на них даже были такие же опускающиеся виниловые шторки.
За последними двумя рядами с одной стороны был маленький туалет, а с другой - тесная шлюзовая камера; "и горе тому бедолаге, который их перепутает", как сказал пилот во время предстартового инструктажа.
Пассажирский салон занимал лишь половину длины корпуса; другую половину занимал грузовой отсек, двигатели и системы жизнеобеспечения.
Лунобус обычно летал по маршруту от ЛС-1 на видимой стороне до Верхнего Эдема и кратера Чернышева - оба на обратной стороне. В Чернышеве располагалась обсерватория SETI, огромные телескопы которой вслушивались в небо в поисках разговоров инопланетян. "Иммортекс" сдавала SETI часть Верхнего Эдема и позволила построить там вспомогательный радиотелескоп, давая учёным 1200-километромую базу для интерферометрии. В Верхнем Эдеме постоянно присутствовало несколько специалистов SETI, и двое из сегодняшних пассажиров лунобуса были радиоастрономами.
Согласно информации на свисающих с потолка мониторах мы приближались к Верхнему Эдему. Серая изрытая оспинами кратеров поверхность Луны уносилась назад под льющуюся из динамиков пассажирского салона песню, которой я никогда не слышал. Песня была довольно неплохая.
Карен, старая дама с соседнего кресла, подняла голову и улыбнулась.
- Какой отличный выбор, - сказала она.
- Что? - не понял я.
- Музыка. Это из "Кошек".
- А что это?
- Мюзикл - из времён ещё до вашего рождения. Основанный на книге Т. С. Элиота "Популярная наука о кошках".
- И как это связано?
- Вы ведь знаете, куда мы направляемся?
- В Верхний Эдем, - сказал я.
- Да. Но где это?
- На обратной стороне Луны.
- Правильно, - сказала Карен. - Но если быть более точным, это в кратере Хевисайда.
- И?
Она пропела:
- Вверх, верх, путь перед тобою
Вверх-вверх-вверх-вверх, к Хевисайда слою…
- А что такое слой Хевисайда?
Карен улыбнулась.
- Не расстраивайтесь, мальчик мой. Полагаю, бо́льшая часть людей, смотревших мюзикл, этого не знали. В мюзикле это кошачья версия рая. Но вообще-то "слоем Хевисайда" раньше называли ионосферу.
Мне было странно слышать от миниатюрной старушки разговоры об ионосфере, но, снова напомнил я себе, она была автором "Диномира".
- Видите ли, - продолжала она, - когда обнаружили, что радиосигналы принимаются на больших расстояниях, даже за горизонтом, то все были озадачены - ведь электромагнитные волны распространяются по прямой. Так вот, британский физик по имени Оливер Хевисайд предположил, что в атмосфере, должно быть, существует электрически заряженный слой, от которого радиоволны отражаются. И он оказался прав.
- Так что в честь него назвали кратер?
- На самом деле два. Один здесь, на Луне, второй на Марсе. Но, видите ли, мы не просто направляемся в кратер Хевисайда. Мы едем в лучшее место на свете - идеальный дом престарелых. Рай для состарившихся кошек.
- Рай, - повторил я. По спине пробежали мурашки.
Торонто. Август. Тёплый бриз с озера.
Пьеса была великолепна - возможно, лучшая пьеса Уиткомба, а вечер выдался тёплым и приятным.
А Карен выглядела… ну, не сказать, что потрясающе - это бы уже было преувеличением. Она была обычной тридцатилетней женщиной, но одетой с большим вкусом. Разумеется, на нас глазели, но Карен ничуть не смущалась. Она даже сказала одному парню, что если он не перестанет пялиться, она включит тепловое зрение.
Так или иначе, я не мог пожаловаться на внешность Карен. На мне самом, когда я был натуральным, взгляду особо не на чем было остановиться - тощий, лопоухий, со слишком близко посаженными глазами и…
И…
Забавно. Я помнил все эти вещи лишь потому, что Триста, та жестокая девочка из школы, перечислила мне их, загибая пальцы, когда я пригласил её на свидание - ещё один "великий момент" в любовной биографии Джейка. Я не помнил её слов, но…
Но у меня были трудности с формированием ментального образа себя самого. Психологи "Иммортекс" рекомендовали избавиться от всех своих прежних фото у себя дома, но у меня таких просто не было. И всё же я лишь через несколько дней смог заставить себя посмотреться в зеркало, и даже тогда - ведь мне теперь не нужно было бриться - это был лишь поверхностный взгляд. Смогу ли я и правда забыть, как я выглядел раньше?