Я дал мысленную команду своему лицу принять уважительное выражение, но не знаю, что на самом деле на нём отразилось.
- И как бизнес?
- В нынешнем-то политическом климате? Масса дел, очень мало выигранных. Из окна моего офиса видна статуя Свободы - но её уже пора переименовать в статую "Делайте в точности то, что правительство велит". - Он покачал головой. - Я потому и пошёл на мнемоскан, понимаете? Людей моего поколения осталось не так много - людей, которые помнят, каково это - иметь гражданские свободы, до внутренней безопасности, до Литтлера против Карви, до того, как в каждый доллар и каждый товар встроили RFID-чип, по которому их можно отследить. Если мы дадим старым добрым временам изгладиться из памяти живущих - мы уже никогда не сможем их вернуть.
- То есть вы собираетесь и дальше практиковать? - спросил я.
- Да, конечно - если попадётся достаточно интересное дело. - Он полез в карман. - Вот, возьмите мою карточку - вдруг понадобится.
Невесомость оказалась просто восхитительна.
Нетоторые из стариков опасались её и оставались крепко пристёгнутыми к своим эрго-креслам. Но я отстегнул ремни и поплыл по салону, легко отталкиваясь от стен, пола и потолка. Нам всем перед отлётом сделали противотошнотную инъекцию, которая, по крайней мере, в моём случае, сработала отлично. Я обнаружил, что могу непрерывно кувыркаться, и у меня не начинает кружиться голова. Стюард показал нам несколько фокусов, в частности, как вода собирается в висящий в воздухе шар. Также он продемонстрировал, как трудно бросить что-нибудь и попасть в цель - мозг отказывался верить, что брошенный предмет полетит по прямой и постоянно брал выше цели, чтобы учесть влияние силы тяжести.
Карен Бесарян тоже наслаждалась невесомостью. Салон был полностью покрыт изнутри чёрными пенопластовыми пирамидками, которые я поначалу принял за звукоизоляцию, но теперь понял, что на самом деле они должны были смягчать удары о стены. Тем не менее Карен была довольно осторожна и не пыталась повторять те трюки, которые выделывал я.
- Если вы посмотрите в иллюминаторы правого борта, - сказал стюард, - то увидите Международную космическую станцию. - Я в этот момент оказался вниз головой; я оттолкнулся от стены и поплыл к левому борту. - Другого правого борта, мистер Салливан, - невозмутимо поправил меня стюард.
Я виновато улыбнулся и оттолкнулся от стены ладонью. Отыскав свободное место у окна, я выглянул наружу. Международная космическая станция - вся из цилиндров и прямых углов - была уже несколько десятков лет как покинута. Слишком большая для того, чтобы её можно было без проблем сбросить океан, она оставалась на орбите благодаря её регулярным коррекциям. Последний астронавт, покинувший станцию, оставил две руки-манипулятора канадского производства сомкнутыми в рукопожатии.
- Примерно через десять минут, - объявил стюард, - мы начнём стыковку с лунным кораблём. На время стыковки вы снова должны пристегнуться. Не беспокойтесь, у вас будет три полных дня невесомости на пути к Луне.
На пути к Луне…
Я покачал головой.
На моём пути к грёбаной Луне.
10
Было далеко за полночь. Доктор Портер давно ушёл домой, но вокруг было множество других работников "Иммортекс", готовых позаботиться о любых наших нуждах - правда, таковых у нас теперь было немного.
Мы не ели, так что не было смысла накрывать для нас шведский стол. Я должен был подумать об этом, должен был устроить себе специальную прощальную трапезу непосредственно перед сканированием. Конечно, "Иммортекс" ничего такого не предлагала - думаю, из-за того, что последней трапезой наслаждается обычно приговорённый, а не освобождённый.
Более того: мы не пили, так что открывать для нас бар то же не было смысла. Я ощутил укол совести, осознав, что не помню, когда я последний раз пил "Sullivan's Select"… и теперь я уже никогда больше его не попробую. Мой дедушка - сам Старый Салли - вероятно, перевернулся в гробу при мысли о том, что наследник его династии променял пиво на что-то ещё, пусть даже на бессмертие.
И самое потрясающее - мы не спали. Как часто я сетовал, что в сутках слишком мало часов! Теперь же казалось, что их стало слишком много.
Мы, маленькая группа новозагруженных, должны были провести ночь вместе в этой гостиной; с первой ночью, по-видимому, у многих были связаны самые большие трудности. Двое иммортексовских терапевтов держались поблизости, а также некто вроде сухопутного эквивалента директора круиза - человек, устраивающий развлечения и следящеий за тем, чтобы всем было чем заняться. Непрерывно бодрствовать, никогда не уставать и не хотеть спать: это было серьёзное изменение, даже для тех, кто, из-за преклонного возраста, спал плохо и не больше пяти или шесть часов в день.
Две из загруженных сегодня женщин болтали о чем-то мне неинтересном. Третья женщина и Дрэйпер играли в "Эрудит" на стенном мониторе, но вопросы касались времён их молодости, и я не знал на них ответов.
Так что я опять проводил время за разговорами с Карен. Частично, это была благотворительность с её стороны: она понимала, что я оказался в положении выброшенной на берег рыбы. Я даже почувствовал необходимость как-то это прокомментировать, когда мы вышли наружу и оказались в окружающем здание "Иммортекс" парке, залитом светом растущей луны.
- Спасибо, - сказал я идущей рядом Карен, - за то, что проводите со мной столько времени.
Карен улыбнулась своей исправленной идеально симметричной улыбкой.
- Не говорите глупости, - ответила она. - С кем ещё я могла бы поговорить о физике и философии? Кстати, вспомнила ещё один анекдот. Рене Декарт заходит в бар и заказывает выпивку. Бармен ему наливает. Рене какое-то время пьёт и в конце концов выпивает всё, и бармен спрашивает его: "Ну что, Рене, выпьете ещё?" На что Декарт отвечает: "Не думаю" - и исчезает.
Я засмеялся, и хотя мой новый смех звучал для меня странно, почувствовал себя очень хорошо. Обычно в августе по ночам тучи комаров, и я быстро осознал ещё одно преимущество искусственного тела: нас никто не кусал.
- Но знаете, - сказал я, - мне на самом деле странно, что нам не нужно спать. Я считал, что это необходимо для консолидации накопленных за день впечатлений.
- Распространённое заблуждение, - заявила Карен; произнесённые с её джорджийским акцентом, эти слова не звучали снисходительно. - Но это не так. Консолидация впечатлений действительно требует времени, и человек действительно не может долго обходиться без сна, но сон никак не связан с консолидацией.
- В самом деле?
- Ага. С нами всё будет в порядке.
- Хорошо.
Какое-то время мы шли в молчании, потом Карен сказала:
- Вообще-то это я должна вас благодарить за то, что вы проводите со мной время.
- Почему это?
- Одна из причин того, что я пошла на мнемоскан - это чтобы избавиться от общества стариков. Можете представить меня в доме престарелых?
Я рассмеялся.
- Нет, это вряд ли.
- Остальные здесь все моего возраста, - сказала она, качая головой. - Их целью в жизни было разбогатеть. Это очень жестоко и в то же время как-то мелко. Я никогда не собиралась становиться богатой - это просто случилось, и никто не удивился этому больше, чем я сама. И вы тоже не хотели быть богачом.
- Но если бы не деньги, - возразил я, - мы оба скоро были бы мертвы.
- О, я знаю! Я знаю! Но это изменится. Бессмертие сейчас очень дорого, но оно упадёт в цене; технологии всегда дешевеют. Вы могли бы представить себе мир, в котором единственное, что имеет значение - это насколько ты богат?
- Звучит не слишком по… - Чёрт! Снова мысль, которую я собирался держать при себе, просочилась наружу.
- Не слишком как? - спросила Карен. - Не по-американски? Не по-капиталистически? - Она покачала головой. - Я вообще не думаю, что мало-мальски серьёзный писатель может быть капиталистом. Ну, то есть, посмотрите на меня: я - один из наиболее продаваемых авторов всех времён. Но являюсь ли я лучшим англоязычным писателем в истории? И близко нет. Поработайте в области, где денежное вознаграждение никак не коррелирует с подлинной ценностью, и вы не сможете быть капиталистом. Я не хочу сказать, что корреляция обратная: существуют отличные писатели, которые в то же время хорошо продаются. Но значимой корреляции нет. Полнейшая лотерея.
- То есть после мнемоскана вы собираетесь снова начать писать? - спросил я. Новых книг Карен Бесарян не выходило уже много лет.
- Да, есть такое желание. В сущности, писательство и было главной причиной того, что я пошла на это. Видите ли, я люблю своих персонажей - принца Чешу́я, доктора Шипа. Я их всех люблю. Как я вам уже говорила, я создала их. Они все вышли вот отсюда. - Она постучала пальцем по виску.
- Да. И что?
- А то, что я наблюдала за приливами и отливами в копирайтном законодательстве всю свою жизнь. Это была битва враждебных фракций: тех, кто хочет, чтобы авторские права защищались бессрочно, и тех, кто считает, что произведения должны переходить в общественное достояние как можно скорее. Во времена моей молодости срок копирайта был пятьдесят лет со дня смерти автора. Потом его продлили до семидесяти лет, и это положение сохраняется до сих пор. Но это недостаточно долго.
- Почему?
- Ну, потому что если бы у меня сейчас появился ребёнок - если бы это было возможно - а назавтра я бы умерла - не то чтобы я собиралась - то этот ребёнок получал бы отчисления за мои книги до тех пор, пока ему не исполнится семьдесят. А потом, внезапно, мой ребёнок - к этому моменту уже пожилой человек - вдруг оказывается не при делах; мои работы переходят в общественное достояние, и авторские за них отчислять перестают. Дитя моего тела лишается благ, производимых детьми моего разума. И это попросту неправильно.
- Но разве культура не обогащается от перехода произведений в общественное достояние? - спросил я. - Вы ведь не хотели бы, чтобы Шекспир или Диккенс до сих пор были защищены копирайтом?
- Почему нет? Джоан Роулинг до сих пор под копирайтом, как и Стивен Кинг и Маркос Доннели - и при этом они оказали, и продолжают оказывать, огромное влияние на нашу культуру.
- Ну… - сказал я, не слишком убеждённый, - возможно…
- Скажем, один из ваших предков основал пивоваренную компанию, верно?
Я кивнул.
- Мой прадед, Рубен Салливан - Старый Салли, как его называли.
- Вот. И вы получаете от этого финансовые дивиденды по сей день. Не должно ли было государство конфисковать все активы "Sullivan Brewing" или как называется ваша компания, в семидесятую годовщину смерти Старого Салли? Интеллектуальная собственность - это тоже собственность, и к ней надо относиться как ко всему остальному, что человек может построить или создать.
Я сам об этом много раздумывал; сам я всегда пользовался только программами open-source. И всё-таки между постройкой и идеей есть разница, и в буквальном смысле слова осязаемая.
- То есть вы стали мнемосканом, чтобы получать отчисления за "Диномир" неограниченно долго?
- Не только ради этого, - ответила Карен. - Это, в общем-то, даже не главная причина. Просто когда что-то попадает в общественное достояние, кто угодно может делать с этим материалом всё, что захочет. Хотите снять порнофильм с моими персонажами? Написать о моих персонажах плохую книгу? Запросто, если мои произведения в общественном достоянии. И это неправильно; они мои.
- И живя вечно, вы сможете их защитить?
- Именно. Если я не умру, они никогда не попадут в общественное достояние.
Мы продолжали идти; у меня уже получалось гораздо лучше, а с мотором в животе я мог это делать целые дни и недели подряд, по крайней мере, так сказал мне Портер. Время близилось к пяти утра - я не помню, чтобы когда-либо оставался на ногах так поздно. Я как-то и не задумывался о том, что если долго не ложиться спать, то и летом можно увидеть на небе Орион. Ракушка, должно быть, страшно по мне соскучилась, хотя робокухня её кормит, а мой сосед согласился выводить её гулять.
Мы прошли под фонарём, и я с изумлением разглядел, что рука у меня мокрая; она поблёскивала в свете фонаря. Лишь чуть позже я ощутил на руке влагу. Я провел пальцем вдоль предплечья.
- Ну надо же! - воскликнул я. - Роса.
Карен рассмеялась, совершенно не обеспокоенная.
- Точно, роса.
- Вы так легко к этому относитесь, - сказал я ей.
- Я стараюсь ко всему легко относиться, - ответила Карен. - Это всё материал.
- Что?
- Простите. Писательская мантра. "Это всё материал". Всё пойдёт в котёл. Всё, что вы чувствуете или переживаете, становится сырьём для будущих произведений.
- Это, гмм, довольно необычное отношение к жизни.
- Вы говорите как Дарон. В ресторане ему всегда было неловко, когда пара за соседним столиком начинала выяснять отношения. Я же всегда придвигалась поближе и навостряла уши, думая "О, как здорово; это ж чистое золото".
- Пффф, - сказал я. У меня уже лучше получались всякие звуки, которые не являются словами, но тем не менее передают смысл.
- К тому же, - сказала Карен, - с моими новыми ушами - а они очень чувствительны! - я смогу слышать ещё больше. Бедному Дарону это бы совсем не понравилось.
- Кто такой Дарон?
- О, простите. Дарон Бесарян, мой первый муж - и последний, чью фамилию я взяла; моя девичья фамилия Коэн. Дарон был симпатичным армянским мальчиком, мы учились в одном классе. Мы с ним были забавной парой. Спорили, бывало, о том, чей народ пережил худший холокост.
Я не знал, что на это сказать, поэтому сменил тему:
- Может, стоит вернуться внутрь, пока мы совсем не вымокли?
Она кивнула, и мы пошли обратно в гостиную. Дрэйпер - чернокожий адвокат - теперь играл в шахматы с одной из женщин; вторая женщина - та, что выглядела шестнадцатилетней - читала что-то с планшета, а третья, к моему изумлению, прыгала со скакалкой под наблюдением персонального тренера "Иммортекс". Мне это показалось невероятно бессмысленным - искусственные тела не нуждаются в физкультуре. Но потом я понял, что это, должно быть, здорово - вдруг снова стать прыгучим и гибким после долгих лет заточения в дряхлом, умирающем теле.
- Не хотите посмотреть пятичасовые новости? - спросил я Карен.
- Можно.
Мы прошли вдоль по коридору и нашли комнату, в которой я вчера заметил телестену.
- Не возражаете против "Си-би-си"? - спросил я.
- Нет-нет, я её всё время в Детройте смотрю. Только так можно узнать, что на самом деле происходит в моей стране - да и в остальном мире тоже.
Я приказал телевизору включиться. Он подчинился. В прошлом я смотрел новости на этом канале сотни раз, но сейчас всё выглядело по-другому, ведь теперь моё зрение стало полноцветным. Интересно, откуда в моём мозгу взялись те связи, что позволяют мне распознавать цвета, которых я раньше никогда не видел?
Ведущий новостей - сикх в тюрбане, смена которого, как я знал, продолжалась до девяти утра - говорил на фоне транслируемых на экране позади него новостных сюжетов:
- Несмотря на новые протесты на Парламентском холме вчера днём, практически не остаётся сомнений в том, что Канада ещё до конца месяца легализует множественные браки. Премьер-министр Чен запланировал на сегодняшнее утро пресс-конференцию по…
Карен покачала головой, и я уловил это движение боковым зрением.
- Не одобряете? - спросил я.
- Нет, - ответила она.
- Почему? - спросил я лёгким тоном, стараясь, чтобы в вопросе не прозвучало осуждение.
- Я не знаю, - ответила она вполне дружелюбно.
- Вас не беспокоят однополые браки?
- Нет, - ответила она немного обижено. - Я не настолько стара.
- Простите.
- Да нет, вполне законный вопрос. Мне было около сорока, когда в Канаде легализовали однополые браки. Собственно, я приезжала в Торонто… когда это было? в две тысячи третьем? - на свадьбу моих знакомых-лесбиянок; они приехали из Штатов специально, чтобы пожениться.
- Но США не разрешают однополые браки - я помню, даже приняли поправку к конституции, которая их запретила.
Карен кивнула.
- США много чего не разрешают. Поверьте, многим из нас этот постоянный дрейф вправо совсем не по душе.
- Но вы всё же против множественных браков?
- Да, думаю, против. Но я не уверена, что смогу сформулировать причину. Ну, то есть, я знаю множество одиноких матерей, которые прекрасно справились - включая мою сестру, упокой Господь её душу. Так что моё определение семьи определённо не ограничивается двумя родителями.
- А как насчёт одиноких отцов? И одиноких отцов-геев?
- Ну, да, это тоже нормально.
Я облегчённо кивнул; старые люди бывают такими консервативными.
- Так что же тогда не так с множественными браками?
- Я так думаю, что в реальности выполним лишь тот уровень обязательств, какой существует в парном браке. Более широкая структура их размывает.
- Ну, я не знаю. Многие люди имеют неограниченный запас любви; спросите любого выходца из большой семьи.
- Возможно, - сказала она. - Я так понимаю, что вы поддерживаете множественные браки?
- Конечно. То есть, сам я вступать в такой не собираюсь, но не в этом же дело. В разное время я был знаком с несколькими триадами и двумя квартетами. Все они были искренне влюблены; они сформировали стабильные, долговременные отношения. К чему запрещать им называть эти отношения браком?
- Потому что это не брак. Это другое.
Я определённо не хотел затевать дискуссию, так что просто промолчал. Снова бросив взгляд на телевизор, я обнаружил, что ведущий рассказывает о смерти бывшего президента США Пэта Бьюкенена, скончавшегося вчера в возрасте ста шести лет.
- Скатертью дорога, - сказала Карен, глядя на экран.
- Рады, что он умер?
- А вы нет?
- О, я не знаю. Он явно не был другом Канады, но знаете, кличка "Советский Канакистан", которой он её обзывал, стала лозунгом, сплотившим всё моё поколение. "Оправдаем и воплотим" и всё такое. Я думаю, Канада полевела ещё больше исключительно ему назло.
- Тогда, может быть, вы поддерживаете множественные браки просто потому, что это ещё одно отличие между нашими странами? - спросила Карен.
- Вовсе нет, - ответил я. - Я вам сказал, почему я их поддерживаю.