23
Они ворвались в карнавальный городок со скоростью добрых двадцать миль в час (плюс - минус одна миля), - племянник впереди, Джим чуть поотстав, а Уилл далеко позади, задыхающийся, с колотящимся сердцем, с тяжелой усталостью в ногах.
Бежавший впереди племянник оглянулся, улыбку с его лица мигом стерло.
Одурачил я его, подумал Уилл, он-то надеялся, что я не побегу следом, рассчитывал, что я вызову полицию, мне не поверят, или что я побегу прятаться. Теперь он испугался, что я изобью его до полусмерти и захочу влезть на карусель, закружусь, сделаюсь старше и больше, чем сейчас. О Джим, Джим, мы должны схватить его, чтобы он остался молодым, и сорвать с него маску!
Но по тому, как бежал Джим, он знал, что помощи от него не получит. Джим бежал не за племянником. Он бежал к аттракционам под открытым небом.
Далеко впереди племянник исчез за одним из шатров. Джим следом за ним. В тот момент, когда Уилл добрался до дороги, пересекавшей карнавальный городок, карусель скрипнула, хлопнула и ожила. Среди шума, грохота и визга закрутившейся музыки, в вихре полуночной пыли розовощекий племянник вскочил на огромную платформу.
В десяти шагах от карусели стоял Джим и так смотрел на скачку лошадей, что высекал своими глазами искры из глаз проносящегося мимо жеребца.
Карусель крутилась, как положено, вперед!
Джим подбирался к ней.
- Джим! - закричал Уилл.
Племянник выразительно посмотрел на механизм карусели. Отнесенный ею и вновь возвратившийся, он вытянул руку и поманил розовыми пальчиками:
- Джим…чего ж ты?
Джим с готовностью шагнул вперед.
- Нет! - Уилл бросился ему наперерез.
Он ударил, обхватил и удержал Джима, они повалились на землю.
Удивленный племянник умчался в темноту, чтобы стать на один год старше. На один год старше, думал Уилл, он становится на год выше, больше, значительней!
- О Господи, Джим, быстрей! - Уилл вскочил и побежал к пульту управления каруселью, к сложным тайнам медных выключателей, фарфоровых изоляторов и шипящих проводов. Он ухватился за рукоять регулятора. Но Джим, подскочив сзади, оттащил его.
Уилл, ты сломаешь ее! Нельзя!
Джим одним ударом вновь включил полную мощность.
Уилл завертелся на одном месте, сжав ладонями лицо. Потом они опять схватились, сцепились, готовые бороться до изнеможения, и в конце концов повалились около пульта управления.
Уилл увидел злого мальчишку, ставшего еще на год старше, скользящего по кругу в ночную темноту. Еще пять или шесть кругов, и он станет больше и сильней, чем они вдвоем.
- Джим, он же убьет нас!
- Не меня, только не меня!
Уилл почувствовал вдруг, что его ударило током. Он пронзительно вскрикнул и отскочил, успев стукнуть по рукоятке регулятора. Пульт управления затрещал, зашипел. Из него в небо вырвалась молния. Отброшенные взрывом, Джим и Уилл лежали на земле, наблюдая бешеное вращение карусели.
Дрянной мальчишка просвистел рядом, обхватив медную стойку. Он ругался. Он плевался. Он боролся с ветром и с центробежной силой. Хватаясь за лошадей и столбы, он пытался пробраться к наружному краю карусели. Его лицо то появлялось, то исчезало, то приходило, то пропадало. Он цеплялся. Он пронзительно орал. Пульт управления извергал голубые ливни. Карусель подпрыгивала и тряслась. Племянник поскользнулся, упал. Черный жеребец лягнул его в лицо стальным копытом. Над бровью проступила кровь.
Джим шипел, катался по земле и сыпал удары; Уилл оседлал его, прижал к траве и отвечал криком на крик, оба были бледны от испуга, сердце Уилла колотилось в унисон сердцу Джима. Электрические удары грохотали в пульте управления, выстреливая к звездам огни фейерверка. Карусель прокрутилась тридцать раз, прокрутилась сорок. "Уилл, отпусти меня!" Прокрутилась пятьдесят раз. Орган-каллиопа выл, исходя паром, который вскоре иссяк, и он перестал играть, лишь изредка принимаясь тараторить, когда последние клочья пара вырывались через клапаны. Молния вспыхнула над вспотевшими от борьбы мальчишками, ударила в безмолвную лошадь, и та обратилась в паническое бегство; вспышка озарила фигуру, лежащую на платформе, которая по величине была уже не с мальчика, и даже не с мужчину, а еще больше, еще много больше, и пролетела еще круг, еще круг, еще…
- Он, он, о, это он, погляди, Уилл, это он… - изумленно протянул Джим и начал всхлипывать; теперь оставалось только одно: прижаться к земле, прибиться к ней, пригвоздиться. - О Господи, Уилл, вставай! Мы должны заставить ее крутиться обратно!
В балаганах вспыхнул свет.
Но оттуда никто не показывался.
Почему? - почти обезумев, подумал Уилл. Взрывы? Электрическая буря? Эти странные люди думают, что так и надо, если весь мир перевернулся вниз головой? Где мистер Дак? В городе? Это не к добру. Что, где, зачем?
Ему показалось, что он слышит, как в теле, дергающемся на карусели, бешено колотится сердце, потом замирает, потом стучит опять быстро, затем опять медленно, очень быстро, очень медленно, невероятно быстро, затем медленно как луна, ползущая по небу в зимнюю ночь…
Кто-то или что-то на карусели слабо застонало.
Слава Богу, темно, подумал Уилл. Слава Богу, что я ничего не вижу. Там кто-то идет. Кто-то идет сюда. Это, чем бы оно ни было, идет опять. Там…там…
Мрачная тень на содрогающейся карусели пыталась подняться, но было уже поздно, поздно, слишком поздно, очень поздно, позднее позднего, о, чересчур поздно. Тень распалась. Карусель, словно вращающаяся планета, затмила воздух, солнечный свет, чувства и ощущения, оставив только тьму, холод и вечность.
Наконец пульт управления взорвался и разлетелся на части.
Все огни погасли.
Карусель сама собой медленно поворачивалась на холодном ночном ветру.
Уилл отпустил Джима.
Сколько же раз она прокрутилась? - подумал Уилл. Шестьдесят, восемьдесят…девяносто…?
Сколько раз? - спрашивало лицо Джима, искаженное ночным кошмаром; он не мог оторвать глаз от мертвой карусели, вздрогнувшей последний раз и остановившейся среди мертвой травы; этого замершего мира, который теперь уже ничто - ни их сердца, ни руки, ни головы, - не могло сдвинуть с места.
Медленно, шаркая подошвами, они подошли к карусели.
Темная фигура лежала на дощатом полу у края круга, лица не было видно.
Одна рука свисала с платформы.
Это была не рука мальчика.
Она казалась огромной восковой ручищей, оплавившейся в огне.
Волосы человека были длинными, тонкими и белыми. Они развевались на ночном ветру, как нити молочая.
Мальчики наклонились, чтобы разглядеть лицо.
Глаза были закрыты, как у мумии. Провалившийся нос держался на одном хряще. Рот был как растерзанный белый цветок - казалось, перекрученные лепестки лежали тонкой восковой оболочкой над стиснутыми зубами, сквозь которые едва пробивалось дыхание. Человек выглядел маленьким по сравнению с одеждой, маленьким, как ребенок, но вытянутым, высоким и старым, таким старым, очень старым, не девяносто, не сто, нет, не сто десять, а сто двадцать или сто тридцать лет было ему, сто тридцать невозможных лет.
Уилл дотронулся до него.
Он был холодный, как лягушка.
От него пахло ночными болотами и длинными лентами, которыми египтяне пеленали мумии. Он был похож на лежащий в стеклянной витрине музейный экспонат, завернутый в холсты цвета никотина.
Но он был жив, он хныкал, как младенец, и усыхал и сморщивался перед смертью. Быстро, очень быстро.
Уилла вырвало тут же, у края карусели.
И тогда, держась друг за друга, чтобы не упасть, Джим и Уилл побрели к дороге по обезумевшим листьям, по невероятной траве, по невозможной земле; они спасались бегством…
24
Мотыльки суматошно мельтешили вверху в конусе света под качавшимся над перекрестком фонарем. Внизу, на безлюдной заправочной станции около пустыря, тоже царила суматоха. В похожей на гроб телефонной будке откуда можно поговорить с людьми, затерянными далеко за ночными холмами, два бледных испуганных мальчика были так взволнованны, так переполнены впечатлениями, что могли только стоять, изредка указывая один другому на пролетающую летучую мышь или на облака, скользившие по звездному небу.
Уилл повесил трубку. Полиция и скорая помощь были уже в пути.
Сначала, убежав от карусели, Уилл и Джим шептали, хрипели, кричали друг на друга, спотыкаясь и устав до изнеможения - им давно следовало бы идти домой спать, забыть все - нет! Им следовало бы вскочить в товарный поезд, мчащийся на запад - нет! Ибо мистер Кугер, если он остался в живых… что им делать с ним, с этим старым человеком, с этим очень старым человеком, с этим старым, старым, старым человеком, который станет их преследовать по всему свету, пока не настигнет и не разорвет на части! Перепуганные и дрожащие, они завершили путь в этой телефонной будке и увидели, наконец, ревущую сиренами полицейскую машину, мчащуюся по дороге, а за ней - скорую помощь. Приехавшие люди увидели в мерцающем от мотыльков свете двух мальчишек, у которых зуб на зуб не попадал от страха.
Через три минуты все они двинулись по темной дороге вслед за Джимом, который говорил без умолку:
- Он жив. Он должен быть жив. Мы не можем объяснить, как это произошло. Мы очень сожалеем! - Он уставился на черные балаганы. - Вы слышите? Мы сожалеем!
- Не переживай так, парень, - посоветовал один из полисменов. - Иди, иди.
В полуночной синеве два полисмена, два студента-медика, похожие в своих халатах на привидения, и два мальчика обогнули колесо обозрения и подошли к карусели.
Джим тяжело вздохнул.
Скачущие сквозь ночь лошади застыли в середине круга. Звездный свет блестел на медных стойках. Вот и все.
- Он ушел…
- Он был здесь, мы клянемся! - сказал Джим. - Ему лет сто пятьдесят-двести, вот он и умер!
- Джим, - оборвал его Уилл.
Четверо мужчин устало двинулись прочь.
- Наверное, они унесли его в балаган, - сказал Уилл, шагая рядом с ними. Полисмен взял его за локоть.
- Ты говоришь, сто пятьдесят лет? - спросил он. - А почему не триста?
- Может, и так! О Господи! - Джим повернулся и позвал. - Мистер Кугер! Мы привели помощь!
В странном Балагане Уродов загорелся свет. Огромные знамена перед ним громко хлопали и переплетались на ветру, образуя арку в хлынувшем сверху потоке огней.
Полисмен посмотрел наверх. "Мистер Скелет; Пылевая Ведьма; Разрушитель; Глотающий Лаву Везувия!" Каждое слово было выведено на отдельном флаге и трепетало на ветру.
Джим остановился у шумящего флагами балагана, где показывали уродов.
- Мистер Кугер? - с мольбой позвал он. - Вы …там?
Из-под колыхающегося брезента, казалось, доносится горячее звериное дыхание.
- Что? - спросил полисмен.
Джим посмотрел на хлопающий брезент и словно бы прочитал:
- Они сказали: "Да". Они сказали: "Входите".
Джим шагнул внутрь. Остальные последовали за ним.
Внутри, в полутьме, они с трудом разглядели за растяжками и столбами шатра высоко подвешенные, причудливо украшенные площадки и восседавших на них странствующих по свету изгоев с изуродованными лицами, головами и костями, которые чего-то ждали.
За шатким ломберным столиком четверо мужчин играли в оранжевые, лимонно-зеленые, солнечно-желтые карты с напечатанными на них лунными зверями и крылатыми солнечными людьми.
Здесь, подбоченясь, сидел Скелет, на котором можно было играть, как на флейте-пикколо; здесь был Пузырь, который можно было прокалывать каждую ночь и накачивать на рассвете; здесь был лилипут, известный под именем Бородавки, которого можно было отправить посылкой по почте; и за ним - Карлик, такой маленький, что его лицо полностью скрывалось за картами, зажатыми в дрожащих, скрюченных артритом, искривленных как дубовые сучья пальцах.
Карлик! Уилл принялся судорожно вспоминать. Что-то об этих руках! Знакомое, знакомое…Где? Кто? Но тут он закрыл глаза от страха.
Там стоял мосье Гильотэн в черном трико, в длинных черных чулках, в черном капюшоне, покрывавшем голову, скрестив руки на груди, он чопорно застыл около своей жуткой машины; ее лезвие было вознесено под самый купол, ненасытный нож сверкал и сиял как метеор, жаждущий разрубить пространство. Под гильотиной, головой в специальной выемке, ожидая мгновенной смерти, лежал вытянувшийся во весь рост манекен.
Там стоял Разрушитель, заплетенный в мускулы и сухожилия, весь стальной и железный, со скрипящими челюстями, сминающий подкову как сливочную тянучку.
А там Глотающий Лаву Везувия, с обваренным языком и сожженными зубами; он подбрасывал и крутил раскаленные железные шары, брызжущие пламенем и искрами, оставляющие огненные следы под темным куполом балагана.
Неподалеку еще тридцать уродов выглядывали из своих будок, наблюдая за полетом этих огней, пока Глотающий Лаву не заметил пришедших; тогда его раскаленная вселенная посыпалась вниз. Солнца утонули в бочке с тухлой водой.
Пар ударил вверх. Все замерли, не произнеся ни слова.
Даже сверчки умолкли.
Уилл быстро огляделся.
Там, на громадной сцене, словно стрела, пущенная из духового ружья, бесшумно двигалась татуировочная игла, которую ловко держала розовая рука мистера Дака, Разрисованного Человека.
Картинки полностью покрывали его тело. Обнажившись до пупа, он жалил сам себя, рисуя этой жалящей стрекозой еще одну картинку на своей левой ладони. Вот он повернулся, показывая жужжащее насекомое, зажатое в руке. Но тут Уилл, пристально смотревший на что-то позади него, закричал:
- Вот он! Это мистер Кугер!
Полисмены и медики оживились.
Позади мистера Дака стоял Электрический Стул.
На этом стуле сидел совершенно измочаленный человек, которого мальчики видели на сломавшейся карусели лежащим, словно груда костей, едва хрипевшего, полумертвого, с бледно-восковым лицом. Теперь его подняли, подперли, стянули ремнями на этом жутком приспособлении, наполненном энергией молний.
- Это он! Он был…он умирал.
Пузырь опустился на ноги.
Высоченный Скелет засуетился.
Бородавка словно блоха запрыгал по опилкам.
Карлик уронил карты и неистово завертел сумасшедшими, идиотскими глазами.
Я знаю его, - подумал Уилл. - О Боже, что они сделали с ним!
Торговец громоотводами!
Вот кто это. Сдавленный, уничтоженный, превращенный в ничтожество, точно все человеческое в нем было каким-то ужасным образом сжато в кулаке и раздавлено.
Торговец громоотводами.
Но тут с удивительной быстротой совершилось два события.
Мосье Гильотэн приготовился.
И лезвие, подобно соколу, выследившему добычу, устремилось вниз из-под брезентового неба. Шорох-скольжение-промельк-грохот-бам!
И отрубленная голова манекена упала и покатилась в корзину.
Уиллу показалось, что отрублена его собственная голова, стерто и уничтожено его собственное лицо.
Он хотел и одновременно не хотел, он боялся подбежать к гильотине, чтобы поднять отрубленную голову и проверить, не его ли у нее лицо. Но кто бы отважился на это? Никогда, никогда за миллиард лет никто не смел опустошить эту плетеную корзину.
И тут случилось второе происшествие.
К стоящей справа будке, похожей на саркофаг со стеклянной крышкой, механик присоединил переносный провод. Тотчас что-то щелкнуло в механизме, спрятанном под вывеской "мадемуазель Таро, Пылевая Ведьма". Восковая фигура внутри стеклянного ящика кивнула головой и указала носом на мальчиков именно в тот миг, когда они проходили мимо вместе с остальными. Ее холодная восковая рука сметала с выступов внутри гроба Пыль Судьбы. Ее глаза ничего не видели; они были занавешены черной, собранной в складки вдовьей вуалью. Она была восковым пугалом, именно таким, каким ему положено быть, и полисмены сияли, рассматривая ее, они улыбались, расхаживая вокруг мосье Гильотэна, им нравилось все это; теперь они совсем смягчились и, казалось, уже совершенно не тяготились тем, что были вызваны по тревоге в столь поздний час и попали на веселое представление в репетиционный мир акробатов и не совсем здоровых фокусников.
- Джентльмены! - Мистер Дак вместе со своими рисунками поднялся на площадку сбитую из сосновых досок, каждую его руку оплели целые заросли диковинных растений, а на бицепсах расположилось по гнезду египетских гадюк. - Добро пожаловать! Вы попали как раз вовремя! Мы репетируем наши новые номера! - Мистер Дак взмахнул рукой, и странные чудовища на его груди обнажили ядовитые клыки. Циклоп, для которого пупок мистера Дака служил прищуренным безумным глазом, при каждом шаге дергался и кривлялся на его животе.
Боже, подумал Уилл, он ли несет всю эту толпу на себе, или же толпа нарисованных на коже чудовищ толкает его вперед?
Уилл чувствовал, как уроды, расположившиеся на скрипящих подмостках и мягких опилках, завороженно смотрели на разрисованного мистера Дака, они так же, как полисмены и медики, были околдованы этим миром шевелящихся рисунков, которые заполнили балаган и приковали всеобщее внимание своим странным движением и немыми криками.