20
Два ужина были давно приготовлены в двух домах. Мать кричала на Джима, мать с отцом отчитывали Уилла.
Оба были отправлены наверх в свои комнаты голодными.
Началось это в семь часов. Закончилось в семь часов три минуты.
Двери захлопнулись. Замки защелкнулись.
Тикали часы.
Уилл стоял около двери. Телефон был за ней, но подойти к нему он не мог. Впрочем даже если бы он позвонил, что ответила бы ему мисс Фоли? По-настоящему-то ей нужно сейчас уехать из города… Вот не было печали! Но так или иначе, что он может ей сказать? Мисс Фоли, этот племянник вовсе не племянник? Этот мальчик совсем не мальчик? Разве она не засмеется в ответ? Конечно, засмеется. Потому что племянник он или не племянник, мальчик был мальчиком, или во всяком случае казался таковым.
Он повернулся к окну. Через дорогу, в своей комнате, Джим тоже думал, как им поступить. Оба боролись со своим порывом. Было еще слишком рано поднимать окна и свистящим шепотом звать друг друга. Родители внизу настраивали радиоприемник, который шепотком доносчика зудел им в уши.
Мальчишки завалились в свои постели в разных домах, нащупали под матрацами по плитке шоколада, спрятанной туда на всякий случай, и без всякого удовольствия угрюмо сжевали.
Часы тикали.
Девять. Девять тридцать. Десять.
Дверная ручка внизу тихонько щелкнула, наверное, это папа открыл дверь.
Папа! - думал Уилл, войди! Мы должны поговорить! Но папа лишь тяжело вздыхал в холле.
Он не войдет, подумал Уилл. Ходит где-то рядом, рассуждает вокруг да около, а самое главное остается в стороне, вот как получается. Но просто войти, посидеть, выслушать? Никогда этого не делал, да и сделает ли когда-нибудь?
- Уилл…
Уилл встрепенулся.
- Уилл… - сказал папа, обращаясь в пустоту, - будь осторожен.
- Осторожен? - воскликнула мать из другого конца холла. - Это все, что ты собираешься сказать?
- Что же еще? - Отец уже спускался по ступенькам крыльца. - Он прыгает. Я ползаю. Как можно равнять нас? Он слишком молод; я слишком стар. О Господи, иногда я хочу, чтобы мы никогда…
Дверь захлопнулась. Отец уже шел по улице.
Уиллу захотелось рвануть вверх раму, распахнуть окно, позвать отца. Он показался ему вдруг таким маленьким в ночной тьме. Не беспокойся обо мне, папа, думал Уилл, лучше сам останься дома! Это небезопасно, уходить сейчас! Не ходи никуда!
Но он не закричал. Когда он наконец тихо поднял окно, улица была пуста, и он уже знал, что через какое-то время в библиотеке на другом конце города зажжется свет. Когда реки выходили из берегов, когда с неба падал огонь, каким замечательным местом была библиотека с ее тихими залами, с ее книгами. Какое счастье было знать, что никто тебя здесь не разыщет. Да и кто может отыскать, если ты уже в Танганьике, в Каире 1812 года, во Флоренции 1492!?
"Осторожен"…
Что папа имел в виду? Уловил ли он тот страх, слышал ли эту перевернутую музыку, бродил ли между шатров и балаганов? Нет. Едва ли.
Уилл бросил мраморный шарик чуть повыше окна Джима.
Удар. Молчание.
Он представил, как Джим сидит один в темноте, и его фосфоресцирующее дыхание пульсирует около него.
Удар. Опять молчание.
Это было непохоже на Джима. Обычно рама сразу поднималась, высовывалась голова, готовая крикнуть, свистнуть особым посвистом, хихикнуть или состроить рожу.
- Джим, я ведь знаю, что ты там!
Удар.
Молчание.
Папа ушел в город. Мисс Фоли с… ты знаешь, с кем! - думал он. Черт побери… Джим, надо что-то предпринять! Сегодня ночью!
Он бросил последний мраморный шарик.
…удар…
Шарик отскочил в густую траву.
Джим не подошел к окну.
Сегодня ночью, думал Уилл. Он крепко сжал кулаки. Затем, продрогший, совсем окоченевший, упал в холодную постель.
21
На аллее позади дома лежал огромный, сколоченный из сосновых досок настил. Он был там всегда, сколько Уилл помнил себя. К тому времени, как он был сколочен, цивилизация успела походя изобрести скучные, тяжелые, неупругие асфальтовые тротуары. Дедушка Уилла, человек крутого нрава и буйных порывов, который ничего не мог делать без шума и гама, наперекор всему решил во что бы то ни стало сохранить деревянные тротуары; с дюжиной подручных он перенес в аллею добрые сорок футов старого настила, где тот и пролежал долгие годы как останки некого неведомого чудовища, иссушенный солнцем и обильно политый дождями.
Городские часы пробили десять.
Лежа в постели, Уилл вдруг понял, что размышляет о грандиозном дедушкином подарке, преподнесенном из другого времени. Он ждал, не раздастся ли голос деревянного тротуара. На каком языке он разговаривает? Впрочем, не все ли равно…
Мальчишки обычно не могут просто подойти к дому и позвонить, если нужно вызвать друзей. Они предпочитают швырнуть в забор комком земли, или забросить горсть желудей на крышу, или писать таинственные записки, вылетающие из воздушных змеев, крутящихся возле самых чердачных окон.
Так же было с Джимом и Уиллом.
Поздними ночами, если они собирались сыграть в чехарду на кладбищенских надгробиях или закинуть дохлую кошку в дымоход соседей, один или другой выстукивали чечетку на этом старом музыкальном тротуаре, как на ксилофоне.
С годами они находили все новые звучания, поднимая вверх край тротуара А и закрепляя его, или опуская край Б, пока не получалось то, что нужно, и два виртуоза могли исполнять на нем любые мелодии.
По мелодии, которая выстукивалась на деревянном настиле, вы могли безошибочно судить о рискованности ночного предприятия. Если Уилл слышал, как Джим с трудом отбивал на семи или восьми нотах "Вниз по реке Лебединой", он выбирался на улицу, зная, что лунная дорожка уже пролегла через протоку, ведущую к речным пещерам. Если Джим слышал чечетку Уилла, который как ошпаренный выбивал на досках мелодию, отдаленно похожую на "Марш через Джорджию", это значило, что сливы, персики или яблоки в садах уже поспели, и пора отправляться за добычей.
Потому-то нынешней ночью Уилл, затаив дыхание, ждал, когда раздастся мелодия, зовущая вперед.
Какую же мелодию выберет Джим, чтобы представить карнавал, мисс Фоли и мистера Кугера или злого племянника?
Десять часов пятнадцать минут. Десять тридцать.
Ничего не слышно.
Уиллу не нравилось, что Джим сидит в своей комнате и думает, о чем? О Зеркальном Лабиринте? Что он видел там? И, увидев, что решил предпринять?
Уилл беспокойно повернулся.
Особенно ему почему-то не нравилось думать о том, что у Джима нет отца, от этой мысли ниточка перекидывалась почему-то к представлениям в цирке, и все превращалось в темноту, которая заливала луга. И еще думалось о его матери, которая не хотела отпускать Джима от себя, и тому приходилось по ночам убегать из дому, уходить на улицу, чтобы подышать воздухом свободы, влиться в свободные ночные потоки, бегущие к большим и еще более свободным морям.
Джим! - подумал он. Ну, начинай же музыку!
И в десять тридцать пять он услышал.
Он слышал или ему только показалось, что слышит, как Джим высунулся из окна при свете звезд, спрыгнул на дорогу, и как весенний кот мягко направился к громадному ксилофону. И возникла мелодия! Была или не была она похожа на похоронную литургию, исполненную наоборот старым органом-каллиопой?!!
Уилл начал было поднимать раму окна, чтобы посмотреть, не почудилось ли ему. Но неожиданно и окно Джима тихо скользнуло вверх.
Значит, его и не было внизу на старом тротуаре! И одно лишь дикое желание Уилла создало мелодию! Уилл зашептал было что-то, но тут же умолк.
Джим, без единого звука, стремительно съехал вниз по водосточной трубе.
Джим! - подумал Уилл.
И уже стоявший на газоне Джим застыл, как если бы услышал, что его окликнули по имени.
Ты не уйдешь без меня, Джим?
Джим быстро взглянул наверх.
Даже если он и увидел Уилла, то не подал вида.
Джим, подумал Уилл, ведь мы все еще приятели, мы ищем то, что никто, кроме нас, не чует, слышим то, чего больше никто не слышит, у нас одни и те же стремления, одна и та же дорога. И сейчас впервые за всю нашу дружбу ты убегаешь украдкой! Оставляешь меня!
Но проезд между домами был уже пуст.
И словно ящерица скользила вдоль живой изгороди, где пробирался Джим.
Уилл долго вглядывался в сторону решетки ограды, видневшейся за живой изгородью, прежде чем подумал: я остался один. Если я потеряю Джима - первый раз за все время - тогда я тоже когда-нибудь в одиночестве окажусь на улице ночью. И куда мне идти? Туда же, куда идет Джим.
Господи, помоги мне!
Джим скользил тихо, как сова за мышью. Уилл бежал вприпрыжку, как безоружный охотник за совой. Их тени летели за ними по газонам, тронутым октябрем.
И когда они остановились…
Перед ними был дом мисс Фоли.
22
Джим оглянулся.
Уилл сделался кустом позади какого-то куста, стал тенью среди теней, и глаза его были как стеклянные линзы, наполненные звездным светом, они не выпускали Джима, шепотом взывавшего к окнам второго этажа:
- Эй, там…эй…
Что же это, подумал Уилл, он хочет, чтобы его вспороли, и в него, как в мешок, насыпали битого стекла от Зеркального Лабиринта?
- Эй, - осторожно позвал Джим, - ты!..
Вверх по тускло освещенной шторе поднялась тень. Маленькая тень. Племянник привел мисс Фоли домой, они были в разных комнатах ил и…О Боже, подумал Уилл, я хочу, чтобы она была дома и в безопасности. А может быть, он, как торговец громоотводами…
- Эй!..
Затаив дыхание, Джим пристально смотрел вверх с тем горячечным видом, какой у него бывал летними ночами, когда он смотрел представление в окне Театра в том доме через несколько улиц отсюда. Он вглядывался вверх со страстной дрожью, забыв обо всем на свете, Джим сейчас напоминал кота, стерегущего какую-то необыкновенную мышь, которая вот-вот выскочит. Казалось, он медленно тянулся ввысь, его кости росли, притянутые тем, что показалось и тотчас же скрылось в верхнем окне.
Уилл стиснул зубы.
Он почувствовал некую тень, просочившуюся сквозь дом, тень, подобную леденящему вздоху. Больше он не мог ждать. Он выскочил вперед.
- Джим!
Он схватил Джима за руку.
- Уилл, что ты здесь делаешь?!
- Джим, не говори с ним! Пойдем отсюда. Черт меня побери! Да он сожрет тебя и выплюнет кости!
Джим изогнулся, стараясь освободиться.
- Уилл, уходи домой! Ты все испортишь!
- Я боюсь его, Джим, что тебе от него надо? Днем…В Лабиринте ты что-то видел!!?
- Да…
- Черт побери, что же!
Уилл схватил Джима за рубашку и почувствовал, как колотится его сердце.
- Джим…
- Пошел отсюда. - Джим был ужасающе спокоен. - Если он узнает, что ты здесь, он не выйдет. Уилли, коль ты не уходишь, я скажу тебе, что я…
- Что же?
- Что я старше, запомни это, старше тебя!
Джим плюнул.
Уилл отпрянул назад, словно его ударила молния.
Он зачем-то посмотрел на свои руки и поднял одну, чтобы стереть плевок со щеки.
- О Джим, - печально промолвил он.
И ему почудилось движение карусели, скользящей по черным ночным водам, по кругу, по кругу; и Джим на черном жеребце, уплывающий вдаль и остающийся там, крутящийся в тени деревьев, и ему захотелось закричать: смотри! карусель! ты хочешь, чтобы она крутилась вперед, ведь так, Джим? вперед, а не назад! и ты на ней; один круг - и тебе пятнадцать, еще повернулась - и тебе шестнадцать, еще три раза - и девятнадцать! музыка! и тебе двадцать, и все, ты стал взрослым! не надо, Джим, останься здесь, где тебе тринадцать, почти четырнадцать, здесь, на пустой дороге, со мной, маленьким, юным и напуганным!
Уилл оттащил Джима от дома и что есть силы ударил по носу.
Затем он прыгнул на Джима, скрутил его, повалил, тот закричал и покатился в кусты. Он зажал Джиму рот, сдавил пальцами, а тот кусал их, задыхаясь от душившего его крика.
Открылась дверь.
Уилл совсем смял Джима, навалился на него, крепко зажимая ему рот.
На крыльце кто-то стоял. Крошечная тень внимательно оглядывала все вокруг, выискивая и не находя Джима.
Но это был просто мальчик Роберт, самый обыкновенный мальчик; он совершенно случайно вышел на улицу, держа руки в карманах и тихонько насвистывая; он хотел всего-навсего подышать ночным воздухом, как это обычно делают все мальчишки, охочие до приключений, которые нужно искать, потому что они редко случаются сами по себе.
Мертвой хваткой стиснув Джима и прижавшись к нему, Уилл уставился вверх и был просто потрясен, увидев совершенно нормального мальчика с веселым взглядом; он был маленький и легкий, и в нем не было ничего от мужчины- вот что выяснилось при свете уличных фонарей.
В любой миг Роберт с веселым криком мог спрыгнуть к ним с крыльца, чтобы начать общую игру, поэтому крепко сцепленные руки, больно сдавившие кожу, были теперь просто ни к чему, ужас испарился, страх растворился в слезах облегчения, и страшный призрак, нарисованный воображением, растаял, как снежинка тает в широко раскрытом глазу. Там действительно стоял племянник, повернувшийся к ним круглым кремовым, свежим как персик лицом.
Он улыбался, глядя на двух мальчишек, непонятно почему валявшихся в траве.
Потом он нырнул в дом. Должно быть, он взбежал вверх по лестнице, порылся где-то и бросился вниз. Совершенно неожиданно, едва мальчишки прекратили драку, к ним на газон полился удивительный сверкающий звонкий дождь.
Племянник съехал по перилам крыльца и мягко, как пантера, спрыгнул, угодив точно в свою тень на траве. У него в руках сверкали удивительные звезды, которые он щедро разбрасывал вокруг. Они летели, скатывались, скользили, мерцали, и друзья лежали под дождем золотого и алмазного огня, который барабанил по их бокам и спинам.
- Караул! Помогите! Полиция! - заорал Роберт.
Уилл был так потрясен, что отпустил Джима.
Джим так изумился, что отпустил Уилла.
Они оба разглядывали разбросанные вокруг ледяные искры.
- Ничего себе несчастье - браслет!
- Кольцо! Ожерелье!
Роберт ударил ногой, с грохотом полетели две жестяные коробки.
Наверху в спальне вспыхнул свет.
- Полиция! - Роберт бросил к их ногам последнюю сверкающую каплю, спрятал свою персиковую улыбку, словно затолкал взрыв в ящик, из которого тот вырвался, и стрелой понесся вниз по улице.
- Подожди! - прыжком бросился за ним Джим. - Мы не тронем!
Уилл поставил ему подножку, и Джим упал.
Окно наверху открылось. Выглянула мисс Фоли. Стоя на коленях, Джим держал женские часики. Уилл окинул взглядом ожерелье, которое блестело в его руках.
- Кто тут! - закричала она. - Джим? Уилл? Что это у вас?!
Но Джим уже удирал. Уилл же остановился на миг, увидел пустое окно и услышал раздавшийся из него вопль - это мисс Фоли решила проверить, все ли на месте в комнате. Услышав этот ее жуткий крик, он понял, что учительница обнаружила кражу со взломом.
Бросившись бежать, Уилл осознал, что поступает точно так, как того хотел племянник. По-настоящему-то ему надо вернуться, собрать драгоценности, рассказать о случившемся мисс Фоли. Но он должен был спасти Джима!
Уже далеко позади он слышал вновь раздавшийся крик мисс Фоли, включающей в доме лампу за лампой. Уилл Хэлоуэй! Джим Найтшейд! Ночные воры! Это про нас, подумал Уилл, о Боже! Это про нас! Никто теперь ничему не поверит, что бы мы ни говорили! Ни о карнавалах, ни о каруселях, ни о зеркалах или злых племянниках - ничему не поверят!
Так бежали они, словно три зверя под звездами. Черная выдра. Кот. Кролик.
Я, подумал Уилл, я кролик.
Он был бледным, совсем белым от смертельного испуга.