– Первое! – заявил я, едва осознав проблему. – Антон Иванович. Почему вы не предусмотрели продолжение ветки в обход города к Томскому речному порту в Черемошниках? По реке вскорости поплывут сотни пароходных судов! С юга губернии повезут гигантское количество грузов, которое нужно будет посредством нашей дороги доставлять к Уралу и на восток. И что? Предлагаете тащить это все на возах через весь город? Юрий Иванович, ну вы-то куда смотрели? Антон Иванович – человек в наших дебрях новый, мог и не знать. А вы-то?!
– Виноват, ваше превосходительство, – серьезно кивнул Волтатис, впрочем и не подумав испугаться. Получил человек дополнение к техзаданию на проектирование, ничего более.
Штукенберг, приготовившийся уже было защищаться, удивленно приподнял брови, но промолчал.
– А вы, – я посмотрел на архитекторов, – приготовьте три эскиза… Покрасочнее. Да как картины их, под стекло. У магистрата поместим и… ящики, что ли, поставим. Пусть горожане за понравившуюся картинку голосуют. Копейки, что ли, или камешки хотя бы кидают в ящик. Я солдат поставлю, чтобы непотребство не корябали и больше одного раза не подходили. Недели, думаю, будет достаточно на сбор мнений?
– Думаю, да, ваше превосходительство, – хмыкнул Македонский. – Знатное будет развлечение – наблюдать за всем этим…
– М-да… Наблюдать… – задумался я. И все пару минут молча сидели и ждали, пока я обмозгую какую-то важную, как они считали, мысль.
А мне в голову пришла вдруг идея, каким образом совместить несовместимое: незамужнюю девицу Василину Владимировну и Ядринцова – в путешествии по губернии. Чего проще – добавить к этой компании супругу Варежки с фотоаппаратом? И десяток казаков для охраны ценного имущества. И Коля-нигилист под присмотром будет, и отпечатки пригодятся. И негласное исследование жизни губернии можно произвести, если слишком уж не афишировать, что сам Пестянов тоже в той компании прокатится.
Понятия не имею, каким образом можно сейчас напечатать фотографии в газете. Ни в московских, ни в санкт-петербургских газетах фотографий не встречал, но ведь как-то же можно! Было бы что печатать. Вот за материалом я мадам Пестянову и намеревался отправить.
Кроме того, фотографии могли послужить отличным агитационным материалом для желающих переселиться из тесной России в обширную Сибирь. Не листовки же для неграмотных в большинстве своем крестьян печатать.
– В общем, на том и порешили, – подвел я итог. – И впредь попрошу своевременно извещать меня о ходе работ, касающихся железной дороги. Я хочу знать обо всех затруднениях и успехах, дабы иметь возможность реагировать соответствующим образом. А чтобы соблазна не было… Отныне раз в неделю станем такое же вот совещание устраивать. Вам все ясно, господа? Не смею вас больше задерживать…
Ко дню поминовения усопших воинов к берегу реки в районе торговых рядов подошли пароходы с баржами. И я, вышедший на набережную на них взглянуть, осознал древнюю как мир истину – сапоги должен тачать сапожник! Огромные, с высоченными бортами, толстобрюхие баржи оказались как минимум в четыре, а то и в пять раз больше тех лоханок, которые Адамовский предоставил мне год назад для южной экспедиции.
На каждую их этих громадин легко поместилось по шестьсот человек, что в один миг решило все проблемы. Я даже и лезть в составление расписания движения пароходов не стал. Уверен, мои люди будут доставлены в нужное место, а остальное уже и неинтересно.
Тем не менее у транспортников оказалось другое мнение. И образовалось оно, как ни странно, опять благодаря моей деятельности. Дело в том, что практически сразу после возвращения из столицы я всерьез занялся своим страховым обществом. Молодой родственник Гинтара был с поста управляющего уволен, а на его место тут же попросился младший брат Федора Ильича Акулова, с которым мы коммерческое приложение к "Ведомостям" издавали. И что самое забавное – когда Федор Ильич привел Якова Ильича ко мне в кабинет знакомиться, я с удивлением узнал в нем того самого купчину, которого я чуть ли не год назад на пожаре Гостиного двора кулаками потчевал.
Так-то я об этом, самом младшем из четырех братьев Акуловых много чего слышал. Да и как же иначе, если личностью Яков Ильич был непоседливой и неспокойной. И с маниакальным стремлением к справедливости. В городском муниципалитете, куда Яков входил на правах советника, именно он был главным бузотером и возмутителем спокойствия.
Жил Яков Ильич в собственной усадьбе на Магистратской улице в Сенной ее части, и занимался этот отменно образованный человек банальной перепродажей мануфактуры. Скупал ткани в больших количествах на ирбитской и нижегородских ярмарках и реализовывал уже в Томске в собственных лавках, в которых работали сразу несколько десятков приказчиков. Хвастался принципиальной честностью. Говорили, готов был уволить любого работника, даже если возникало только подозрение в нечистоплотном ведении дел. Может быть, поэтому при сравнительно больших оборотах особенно великой прибыли не получал. По сведениям Миши Карбышева, капитал младшего Акулова никогда планку в полмиллиона не превышал.
А еще мой будущий управляющий страховым обществом "Томск" ненавидел пожары. Жена у него, молодая да любимая, в пламени погибла. Детей они прижить не успели, а на других женщин купец и смотреть не мог. Однолюб. Такое бывает.
В общем, с Акуловыми мы быстро договорились. Яков только одно условие мне поставил: чтобы с прибыли непременно купить новомодную пожарную машину – локомобиль с насосом и длиннейшими шлангами. Обещал. Я на огонь только в костре смотреть люблю. В аккуратном, тщательно окопанном, укрощенном костре.
Понятия о том, сколько может стоить чудо современной техники, я, конечно, не имел. Иначе, быть может, и не обещал бы так искренне. Все-таки пятьдесят шесть тысяч рублей серебром плюс доставка за тридевять земель – это немалая сумма. Но это я так, к слову.
В тот же день, сразу после совместного с обоими братьями Акуловыми обеда, я застраховал свой дом. Днем позже новый управляющий на очередном заседании магистрата донес эту весть до сведения виднейших купцов города. Разумеется, похвастался намерением купить в Англии пожарный локомобиль и порекомендовал занимающимся транспортировкой товаров торговцам и пароходовладельцам подумать о страховании грузов. Баржи, бывало, садились на мель. Загорались от искр из трубы пароходов. Сами буксиры переворачивались. Ушлые остяки воровали с барж товары на ночных стоянках. На тракте нет-нет да появлялись лихие "чаерезы", умудряющиеся срезать крепления тюков с воза прямо на ходу. Купцы несли убытки. Заказанные в Тюмени пароходы оказывалось не на что выкупить.
Вот именно по этому поводу Тецков, Тюфин и еще несколько хорошо известных в не особенно широких кругах людей набились ко мне на прием. Спросить моего мнения о надежности нового, еще чудного и непонятного дела. А заодно пожаловаться на недостаточность средств. Как бы намекнуть, что пора бы уже оплатить будущую доставку огромной для Сибири толпы народа на Алтай.
Тюфин еще в присутствии вольных или невольных свидетелей хотел поинтересоваться, каким именно образом я намерен все погрузо-разгрузочные работы в пределах Томска загнать на причалы в Черемошники. Порт начали активно строить сразу, как только снег сошел, и к будущей навигации обещали большей частью закончить. Вот Николай Наумович и беспокоился о своих инвестициях. Ему на верфях инженера Гуллета достраивали стодвадцатисильный пароход, и к осени за него нужно было рассчитаться с корабелами.
Рассказал о принципах страхования. Невелика наука. Поделился намерением организовать в губернии речную службу с государственными комиссарами портов и причалов и выплатой речного сбора. Отыскал и продемонстрировал купцам соответствующий закон в кодексе. Слава богу, тарифами никто не впечатлился. Сто двадцать пять рублей с большой баржи – не те для купцов деньги, ради которых стоило ссориться с государством. Тем более что средства должны были пойти на саму организацию речной службы. На знаки, бакены, маяки и промеры глубин. На составление лоций и отслеживание "бродячих" отмелей.
Все чинно, благородно было. Сидели, степенно разговаривали. Пока речь не зашла о вокзале. Я даже представить себе не мог, как, оказывается, томичей взволновал процесс выбора общей концепции архитектурного решения станции. Если прямо у меня в кабинете купцы едва друг другу бороды не поотрывали, что же тогда в городе возле "урн" для голосования творилось?!
Кое-как усмирил стихию. Завел речь о планировке привокзальной площади. Это тоже важно. Гости станут получать представление о столице губернии именно по первым впечатлениям. На вокзале, по себе знаю, никто слишком-то не задерживается. После нескольких недель пути – тем более. Так что первая встреча с моим городом путешественников ждала на привокзальной площади.
Следовало подумать, какие именно здания имеют право на существование в непосредственной близости от станции, а какие – ни в коем случае. Может быть, все эти строения построить городу в едином дизайне и сдавать арендаторам, как лавки в Гостином дворе? Или, наоборот, дозволить самовыражение, а ограничить только высоту и взаимное расположение? Подкинул, в общем, купцам новую забаву. Предупредил, конечно, что застройку будущей площади можно будет начинать только после окончания возведения собственно самого вокзала со всеми его техническими службами. Во-первых, со стройматериалами и мастерами-строителями была настоящая проблема, а во-вторых, мало ли что! Вдруг мои инженеры решат что-нибудь переставить-передвинуть или даже, не дай бог, развернуть "к лесу задом, ко мне передом". Я вот Зборжегскому о залах ожидания, кассовом зале, комнатах матери и ребенка заикнулся, так такие глаза увидел, сова бы позавидовала. Он еще раз переспросил и умчался творить планировку. Так что итог совершенно непредсказуемый.
Купчин я уже выпроваживать стал, когда прозвучал совершенно неожиданный вопрос. Что, дескать, с теми деньгами станем делать, которыми люди, горожане, за понравившийся проект голосуют?
В ответ на мое недоумение выяснились удивительные подробности первого в губернии всенародного голосования. Оказалось, что мои "копейки или камешки" легким движением руки ленивого переписчика в опубликованном решении губернской строительной комиссии превратились просто в "копейки". Догадливый народ тут же сам додумал, что одна копейка – один голос, и сарафанное радио в полдня разнесло весть по всему городу. К зданию магистрата потянулись первые любопытные – смотреть картины. Сразу бросать в дырки свои кровные никто и не собирался. Неделя – это много. Легко можно успеть обсудить варианты с родней и друзьями, посмотреть на других, подсчитать мелочь в кармане и себя показать. Солдаты, охранявшие "избирательный участок", грозились по второму разу никого к ящикам не пущать, но о сумме максимального взноса сами не имели никакого понятия. Сказано же – копейка, а хошь двугривенный или даже рубь кинуть – кто слово посмеет против сказать?
Уже на третий день голосования с самого утра возле урн появился магистратский писарь с толстенной амбарной книгой и карандашами. Потому что городским головой было принято решение записывать всех виднейших людей Томска, проголосовавших за один из вариантов суммой более трех рублей. Имена таких господ в случае победы полюбившейся им картины планировалось вырезать на мраморной плите и установить оную в главном зале будущего вокзала. Лотерея, однако! Но и это еще не все! Тецков уже договорился со Зборжегским, что город после окончания выборов стиля архитектуры выкупит у автора эту картину. Она будет продана с аукциона, а вырученные деньги пойдут на покупку и установку на вокзале огромных часов. Теперь вот купцы интересовались, на что я намерен потратить собранное в урнах богатство.
– Деньги эти – горожан, – словно так и задумывалось, стараясь не обращать внимания на хохот Герочки, важно заявил я. – Значит, и подсчет вести, и распоряжаться ими потом должен магистрат. Я, признаюсь, думал памятник на привокзальной площади поставить государю нашему Александру. Но часы – это тоже хорошо.
Торговые люди возмутились. Как это можно сравнивать царя с механизмом каким-то? Решили – одно другому не мешает. Чай не Голопупово какое-то. Не хватит на памятник средств из ящиков, найдется кому добавить! Часы и из кассы города можно купить…
Первое мая выпало на субботу. Но навигация так и не началась. Баржи с пароходами остались у импровизированных причалов, а переселенцы – на берегу. Потому что в день накануне малой Пасхи – воскресенья, у православных дела начинать не принято. А в само воскресенье – тем более.
Это была, так сказать, официальная причина. Неофициальная же заключалась в том, что люди – команды кораблей и часть путешественников – попросту отказались покидать Томск до подсчета голосов. Все, кто бросил в темную дыру хоть грошик, жаждали знать… как я подозревал, даже не какой именно из трех неплохих в общем-то вариантов победит, а сколько будет денег в урнах!
И вот в воскресенье, второго мая, в полдень, при огромном стечении народа, Тецков с высокого крыльца магистрата объявил об окончании "сбора мнений". Всё! Голосование закончено, казаки под присмотром писарей собираются снимать опечатанные сургучом урны, и тут примчался местный Гаврош – малолетний сын мастерового или какого работяги.
– Ой дяденька, дяденька, не снимайте, я еще две копеечки хотел бросить! Всю неделю за их варежки шил! – прокричал оголец, протискиваясь ужом через толпу.
– Не велено! – рявкнул казак из караула. – Кончилось это… голосистование, во!
– Да как же так, дядечка, ну пожалуйста, я ж цельную неделю трудилси, чтобы, значит, вот! – Он разжал кулак.
На раскрытой ладошке мальчика сиротливо лежали две потертые копеечные монеты, а в глазах застыли слезы обиды.
– Говорят тебе – не велено, шальной, – сбавил тон казак. – Господин городской голова сказали, что все, шабаш.
– Да ладно, беды не будет, если кинет, – добродушно усмехнулся в усы бывший тут же Безсонов. – Чай, не лишние будут на доброе-то дело, да от всего сердца – как тут не взять-то? Кидай, малой. Какой картин тебе больше нравится – под тот в баул и кидай.
Мальчишка радостно кивнул, быстро, пока взрослые не передумали, подскочил к урне, бросил туда монеты, да и был таков.
Уже через день-другой никто бы об этом случае и не вспомнил, если бы именно этот проект, как спустя час выяснилось при подсчете голосов, не победил в конкурсе, да еще и с минимальным отрывом в один голос. То есть – в одну копейку! Все члены магистрата трижды пересчитали. Даже Тецков лично поучаствовал. И тут же, убедившись в достоверности, огласил результаты. И самое забавное – несмотря на то что две трети голосовавших как бы должны были считаться проигравшими, угрюмых лиц я в толпе вообще не видел.
Ну, купцы – понятно. Они и не скрывали, что клали поровну в каждый из ящиков. А вот чему радовались остальные, я так понять и не смог. Может, самому факту, что у них в кои-то веки спросили мнение, а может, тому, что приняли участие в облагораживании родного города. Эх, мне бы такой пиар во время последних выборов в том моем прошлом-будущем…
Мальчик же по моему приказу был найден, доставлен ко мне в кабинет вместе с отчаянно трусившим родителем, обласкан, награжден сладостями с объяснением того, что именно его, Сеньки Тыркова, две копейки решили судьбу томского вокзала.
Родителю был подарен за хорошее воспитание сына серебряный рубль, а сам Сенька моим личным распоряжением – зачислен в гимназию с полным казенным содержанием. Историю, правильным образом ее подав, Василина с Колей Ядринцовым напечатали в газете, и видел я перепечатки даже в солидных столичных изданиях – как курьез, разумеется.
А к зданию, под которое только через год начали рыть котлован, намертво приклеилось название Двухкопеечный вокзал. Окрестности – практически новый, привокзальный район – стали просто "Копейкой". Такая вот замысловатая людская молва…
Третьего мая, в понедельник, пароходы двинулись в путь, и в моем Томске сразу стало как-то пустовато.
Глава 9
Люди и камни
С холодными дождями и резким, порывистым северо-западным ветром отцвела черемуха. Маленькие белые лепестки последним напоминанием о снеге усыпали холодную еще землю. Потом сразу стало теплее.
Уехали Цыбульские. Захар постепенно переводил управление своими многочисленными приисками и разведочными партиями в Томск, но все равно летом жить предпочитал в огромной усадьбе рядом с инородческим селением Чебаки в окрестностях Минусинска.
Явился не запылился долгожданный Евграф Кухтерин. Аж на трех собственных подводах, да еще пяток других мужичков с ним. Только в Россию ехать отговорился. Дозволения попросил наняться на перевозку грузов для строительства Судженки. Мог и не спрашивать, но все равно зашел. Говорит – обещал, а слово его крепко. О том, мол, вся губерния ведает. Врал, подлец. Однозначно! Перед мужичками выеживался. Шутка ли, с самим главным губернским начальником дружбу водит! Потому и подводы свои смотреть на крыльцо зазвал, шут гороховый.
Я Кухтерина отпустил. Приказчики, которых старый каинский судья нанял, по два рубля в день на человека с лошадью платят. Решил, пусть заработает. Мужик, бывший мой извозчик, справный. Деньгами, которые от меня получил, с толком распорядиться сумел. Тем более что все равно к массовому переселению крестьян еще ничего как следует не готово. Ни царского разрешения до сих пор не появилось, ни магазины продуктами не наполнили. Прошлый год в половине Западной Сибири урожая не было. Что в губернии собрали – все распродано с большой выгодой. Весной вон даже в Томске цена до семидесяти копеек за пуд дошла против пятидесяти пяти осенью. Я о грядущей напасти – караванах с датчанами, как о нашествии Мамая уже думать начал. Не до русских крестьян…
Ирония судьбы это или История вообще – большая недотрога, только привезенные из Курской губернии работники назвали свою деревеньку возле будущих угольных копей так же, как и в известной мне истории, – Судженка. А Анжера – это речка в тех краях такая есть. На ее берегу я каторжный острожец хочу построить. Только рабочих рук не хватает. Мало что-то душегубов из России стали слать, работать некому…
В общем, подозреваю, будет и у меня городок Анжеро-Судженск. Понятно, не сейчас. Приказчики Нестеровского Петра Даниловича уже товар требуют – множество желающих нашлось. Уголь еще выламывать не начали, а цену уже в четыре копейки за пуд определили. Только до города в той тайге – как до Китая на корточках. Дорогу и то нормальную прорубить пока не сумели. Волтатис застращал, приказал просеку по будущему пути железной дороги делать, а не от Иркутского тракта. А это на двадцать верст дальше. Петр Данилович и жаловаться приходил – он со службы вовсе уволился, переехал к сыну в Томск и всерьез занялся нашим с ним проектом, – только я инженера поддержал. Немного дольше, чуточку труднее, зато переделывать не придется. У нас в стране все самое долгоживущее когда-то было придумано как временное.
Едва разобрался с угольным вопросом, едва засел с Менделеевым за проекты контрактов и планы исследований прибывших в Томск ученых, отвлек Чайковский. Собрался место под заводы искать, казаков и проводников просил. По мне, так лучше бы в городе сидел, проектами занимался и чертежами. Три десятка башковитых мастеровых обучал. Так нет. Не выдержал старый генерал. От хорошего месторасположения тоже многое зависит, отпустил.