– Помилуйте, ваше превосходительство, – выговорил Зацкевич, когда снова начал дышать. – Но откуда же вам это известно?
– Читал где-то, – отмахнулся я. – У меня, Флориан Петрович, знаете ли, отличная память.
В общем, экспериментатор в числе прочих ссыльных отправился на одной из барж в Бийск и там должен был и остаться. Как раз в больнице Михайловского. Я и письмо старому доктору не поленился с варшавским химиком передать. С рекомендациями, так сказать. В том числе с прямым приказом изготовлением нитроглицерина не баловаться. Мне еще катастроф не хватало.
Как-то незаметно наступило лето. Я и заметил-то смену сезонов, только обнаружив однажды отсутствие верхней одежды на посетителях моей приемной. Сам за пределы усадьбы уже месяц как не выходил. И некогда было, и некуда.
Но вот вернулись Штукенберг с Волтатисом и вытащили меня из уютного затворничества. Заставили-таки, ироды, сесть в седло и отправиться сначала к берегу Томи, а потом – на юго-восток, за кирпичные заводы, на луг, где со следующего уже года должны были начать строиться вокзал и товарная станция. И наконец, еще дальше, по не слишком популярной грунтовой дороге, в сторону близлежащей деревни Санино – первому полустанку будущей железной дороги Томск – Ачинск.
Но быстро выяснилось, что вся эта прогулка ничего общего с заявленными "ознакомительными" целями не имеет. У двух как-то подозрительно спевшихся инженеров было ко мне деловое предложение.
О Павле Григорьевиче фон Дервизе мой Герочка только слышал. Молодой Лерхе едва-едва поступил на пансион и обучение в Императорское училище правоведения, когда Павел Григорьевич его уже окончил с золотой медалью. Какое-то время фон Дервиз служил в департаменте по герольдии при Сенате, а с началом Крымской войны, так сказать, по зову сердца перевелся в провиантское управление военного министерства. Где был замечен и оценен кригскомиссаром Якобсоном. После войны талантливый администратор мог сделать быструю карьеру, но вдруг оставляет государственную службу и принимает приглашение государственного контролера Николая Николаевича Анненкова заняться организацией строительства Московско-Саратовской железной дороги. Потом Павел Григорьевич добился концессии на устройство Рязанско-Козловской дороги, которую уже благополучно достраивал.
Главным инженером у Дервиза служил старый приятель Штукенберга, также выпускник института путей сообщения, Карл Федорович фон Мекк. Нетрудно догадаться, что мой управляющий сносился с более опытным в железнодорожном строительстве знакомцем по поводу Западно-Сибирского железного пути. Особенно инженера интересовали новинки в технологиях возведения мостов. Все-таки в стране через реки уровня Оби мостовых переправ еще не строили ни разу.
Фон Мекк дал несколько весьма ценных, по мнению Штукенберга и Волтатиса, советов. А также рекомендовал обратить внимание не только на собственно берега, но и на логистическое обеспечение строительства. На наличие устроенных дорог, населенных пунктов у реки с возможностью оборудования причалов для барж и пароходов. Мои инженеры немедленно признали правоту Карла Федоровича и отправились изучать выбранные участки рек заново.
Вернувшись же в Томск, обнаружили, что их дожидается толстый почтовый пакет от фон Мекка. В котором кроме небольшой записки от российского инженера было еще и развернутое предложение от его хозяина, концессионера фон Дервиза. Эти несколько листов отличной бумаги, исписанные плотным аккуратным почерком, мне на околице Санино и были предъявлены.
Письмо адресовано было Антону Ивановичу, но касалось в первую очередь именно меня. Хотя бы уже потому, что без моего губернаторского разрешения вся тщательно расписанная махинация не имела ни малейшего смысла.
Первое, о чем подумалось после прочтения, – насколько же хорошо этот фон Дервиз изучил мой характер! Наверняка ведь не поленился связаться с общими знакомыми. Потому что доводы в свою пользу приводил просто для меня убийственные.
Итак, император собственноручно дал мне дозволение на проведение изыскательских работ по двухтысячеверстному пути. И разрешил провести подписку на акции будущего предприятия с выпуском долговых обязательств на сумму первоначальной сметы, с гарантиями выплаты акционерам пятипроцентных дивидендов. Однако это совершенно не означало, что я, выбрав оптимальный, по моему мнению, маршрут дороги, сразу же получил право начать строительство. Проект должен будет пройти еще долгий путь согласований по инстанциям – в первую очередь в Министерстве путей сообщения и Военном ведомстве, прежде чем снова вернется на стол государя. И лишь после его высочайшего рескрипта на щебеночно-грунтовую насыпь могла лечь первая шпала.
Павел Григорьевич не сомневался, что с поддержкой ведущих столичных банкиров и богатейших московских купцов прожект пройдет все инстанции в кратчайшие сроки. Всего года за полтора-два. И года через три, при условии готовности производства рельс и прочих запчастей на моем заводе, можно будет начать. Однако, по его словам, существовал и другой метод, существенно приближающий дату закладки дороги.
Дело в том, что по существующим законам империи на устройство частных, заводских или горнозаводских – в масштабах страны малюсеньких – отрезков путей достаточно было разрешения местного гражданского начальника. Министерство путей сообщения такие, до двухсот верст, в единой концепции развития железнодорожного строительства не рассматривало, а военным эти микроскопические маршруты и вовсе не интересны.
Так что мне как томскому губернатору практически ничего не мешало самому себе разрешить строительство ветки Томск – Тундальская и второй Тундальская – Мариинск. То есть связать губернский центр с основным производством угля и железа. А если затеять производство чего-нибудь особо нужного в окружном Мариинске, так можно и до Ачинска чугунку дотянуть. Оправдание всегда сыщется.
И в свете этого обстоятельства, и как бы в благодарность за идею фон Дервиз предлагал доверить ему строительство этих самых частных веток. Сообщал, что уже к весне следующего, 1866 года основные работы на Рязанско-Козловской дороге будут закончены и несколько тысяч опытных рабочих, вооруженных потребной техникой и инструментом, окажутся в полном моем распоряжении. Возведением же придорожной инфраструктуры – станций, водонапорных башен и угольных или дровяных складов – у него занимаются совсем другие люди. Но и они осенью – зимой шестьдесят шестого года смогут приехать в мою губернию.
Предварительную смету на путь из Томска до Судженки концессионер оценивал приблизительно в восемь миллионов рублей, от угольных копей до заводов – в пять, от Тундальской до Мариинска – в четыре. Но рекомендовал изыскать возможность приготовить хотя бы двадцать миллионов. В этом случае брал на себя обязательства соорудить еще и мост через Томь.
Он прекрасно понимал, что долго эти ветки сами по себе существовать не смогут. В конце концов это попросту экономически невыгодно! Но ведь частные заводские отрезки путей всегда можно будет выгодно продать акционерам будущей Западно-Сибирской дороги. Причем фон Дервиз готов был и сам инвестировать в мини-проект миллионов пять, а потом, после уступки прав, продолжить возведение пути в какой-то его части. Все тысячи верст он благоразумно брать на себя опасался, рекомендуя привлечь хотя бы еще одного крупного подрядчика. Например, Петра Ионовича Губонина из Москвы.
Часть паев частных веток Павел Григорьевич прямо предлагал Штукенбергу с Волтатисом как оплату их инженерных талантов. "Его превосходительство господин Лерхе наверняка не станет этому противиться", – подозревая, что я так или иначе увижу эту депешу, уточнял хитрый делец.
Нельзя было не признать, что концессионер прав. Одно цеплялось за другое. Чугунка способна наполнить мой край людьми. Подстегнуть развитие буквально всех сфер сибирской жизни. Без железа и прокатного стана не будет железной дороги. Для металлургии в промышленных объемах требуется уголь. Причем тоже очень-очень много угля. Столько на извозных подводах, да еще в объезд северного отрога Кузнецкого Алатау, не навозишься.
Единственный способ разорвать этот заколдованный круг – поступить по примеру Великого Александра. Достать вострый меч, а в моем случае этого вот фон Дервиза, и рубануть по узлу.
От Томска до завода – сто семьдесят километров. Триста сорок верст рельс. Семьсот с хвостиком тысяч пудов железа. Всего-навсего… Интересно, каким образом Павел Григорьевич намерен притащить столько в Сибирь? Но раз не писал о еще даже не начавшем строиться заводе в Тундальской – какой-то план у него имеется. Хотелось бы так думать.
И просто замечательно, что в предложении ни слова не было о поднайме туземных артелей. Неужели и тут побеспокоился, заранее разузнал о дефиците рабочих рук у меня в губернии? А среди тех, кого он с собой привезет, наверняка найдутся желающие в богатой, не знающей голода Сибири жить остаться. Еще один плюс, кстати.
Почему бы у этого же фон Дервиза пару тысяч умелых каменщиков не нанять? В губернской столице уже второй сезон строительный бум. Люди стали из окрестных городов приезжать на заработки. Но мало. Черт возьми, как же мало! Зимой можно было бы еще и крестьян из близлежащих сел с деревеньками в подсобные рабочие зазвать, но не те еще технологии. Не строят еще ничего зимой.
И снова встает вопрос – где брать деньги? Письма Сидорову, Кокорину, Губонину и другим купцам, проявившим интерес к моей дороге, я отпишу. Разрисую, так сказать, в красках всю прелесть частного отрезка всего проекта. Но ведь хотелось бы и самому в этой афере поучаствовать. Хотя бы для того, чтобы иметь возможность контролировать процесс. Ну и для получения прибыли после продажи, конечно. У меня проектов много, всегда найдется куда деньги вложить.
Те средства, что на счету в Государственном банке, уже все распределены. По большому счету я сейчас и богатым-то человеком не могу себя назвать. Долгов много больше, чем денег. Благо пока на статусе удается выезжать. Верят еще купцы моим векселям. А потом, глядишь, или Васька Гилев изыщет способ деньги в Томск переправить, или Цыбульский что-нибудь на указанных мной ручьях нароет. Закрою дефицит. Только это все несущественные мелочи. Мне хотя бы миллионов пять нужно, чтобы в совете акционеров хоть как-то хоть на что-то влиять. Пусть не сегодня, но к весне, когда концессионер начнет насыпи под укладку шпал делать.
Ограбить, что ли, кого-нибудь? Так и то некого. Кроме, наверное, Госбанка, ни в одном ином кредитном институте таких сумм и не хранится. В столице недавно коммерческий банк образовали, так там и то уставной капитал даже до двух миллионов недотянул. А какие фамилии в учредителях упоминаются! Гинцбург, Елисеев, Кроненберг! Даже Иван Давыдович Якобсон, папенька моей как бы невесты, отметился – тоже не бедствующий господин.
Собрать отряд в пару сотен казачков да на Китай набег устроить? Так и там после то ли гражданской войны, то ли бунта тайпинов натуральнейшая разруха. Англичане Пекин три дня грабили, а груз в трюмы одного корабля уместился. Их бы самих… Я имею в виду англичан… Вот у них деньги точно есть. Они из одной Индии столько вывезли, что на это богатство можно в Сибири коммунизм построить. Только, боюсь, высадку моего бородатого десанта они не поймут. Обидятся. Царю начнут жаловаться.
Вот бы как-нибудь так сделать, чтобы миллиончик их фунтов имени товарища Стерлинга кто-нибудь из них сам принес и потом назад не просил…
Был у меня еще один вариант по резкому увеличению собственной платежеспособности. Прятался он в верховьях одного из ручьев, стекающих в Чуйскую степь с хребта Чихачева. В принципе по нынешним временам вполне доступное место. Официально территория империи, и туземцы после показательного расстрела отряда непокорного зайсана препятствовать не посмеют. Только вот ведь какая незадача! Сам не поедешь, а поручить, выходит, и некому. Тут не просто надежный и не болтливый человек вроде Захария Цыбульского или Василия Гилева нужен. Необходим такой, кому я как самому себе доверять могу.
Золотые россыпи, серебряная руда – это все, конечно, может приносить какой-никакой доход. Раз в год и после подсчета многочисленных трат. Когда выходят из тайги старатели или купцы расторгуются на ярмарках. А там, на берегах обычной, ничем особенно не примечательной речушки Нарын-Гол, в щелях и под аллювиальными отложениями спят богатейшие друзы императорских хрустально-зеленых изумрудов. Геологи, которые их там обнаружили – в том моем мире и сто лет спустя, – принесли горсть необработанных кристаллов до трех сантиметров в длину. Это карат тридцать – пятьдесят. Ну пусть после обработки останется двадцать. На самом деле понятия не имею, какой там процент отходов, но стоимостью камней специально интересовался. За экземпляры хорошего окраса и чистоты и по три тысячи фунтов давали. За карат, естественно. Десяток камней – три миллиона рублей. Так поисковики особенно и не искали. Встретили друзу, вырубили и побежали хвастаться. А сколько их там – одному Будде известно. Погранзона. И места не слишком обжитые. Так месторождение в госрезерве и числилось.
С семнадцатого века эти камни в Колумбии в больших количествах добывают. И все равно мало. Слышал, лет тридцать назад, в тридцатые годы девятнадцатого века, изумруды на Урале нашли. Мировой рынок даже не шелохнулся. А самые лучшие камни тут же казна выкупает. Императорский камень! Некоторые наравне с бриллиантами ценятся.
И вот стоит даже подумать о том, что посланный на тот ручей человек просто покажет кому-нибудь, кроме меня, свою находку, страшно становится. Золотая лихорадка – детский сад по сравнению с тем, что там, на Чуе, начнется.
Так и это еще полбеды. В тех же самых горах гигантское серебряное месторождение прячется. Огромное и невероятно богатое. В непосредственной близости от изумрудов. И если туда народ камешки искать попрет, то что помешает там же и геологам походить? Ничего! А я это, в мое время называвшееся Асгат-озерным, месторождение для себя храню. Дюгамеля вон уговорил границу с Китаем спрямить, чтобы все на территории моего Южно-Алтайского округа оказалось. А не как тогда, в иной жизни было: часть у нас, основное в Монголии.
И если я решаюсь эти мои резервные зеленые кристаллики из земли начать вытаскивать, делать это нужно прямо сейчас. Пока есть время отчаянным и неболтливым господам туда добраться и поискать. А поздней осенью с добычей и последними гонцами от Потанина – обратно. Только кого послать?
– Отпишите Петру Григорьевичу, что я согласен с его предложением, – возвращая бумаги Штукенбергу, сказал я. – Пусть присылает доверенное лицо для переговоров.
Глава 10
Три против одного
К пятому июля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года на моем рабочем столе собралось четыре очень важных бумаги. Четыре неожиданных известия, три из которых были скорее добрыми, чем злыми, и одно – совершенно отвратительное. По традиции начну с плохого.
Во второй декаде июня на телеграфной станции Томска приняли депешу из канцелярии генерал-губернатора за подписью статского советника, члена совета Главного управления Западной Сибири от Министерства юстиции Виктора Ивановича Спасского. В телеграмме этот чиновник – как не преминул обратить внимание Герасик, даже имевший ниже, чем у меня, чин, – ссылаясь на депешу главного управляющего Вторым отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии графа Панина, предписывал немедленно арестовать практически всех томских нигилистов. Само по себе из ряда вон выходящее событие – младший осмелился что-либо предписывать старшему, так еще и ни о каких обвинениях в послании не говорилось. Будто не в империи живем, где властвуют государь император и закон, а в каком-то средневековом арабском княжестве. Я понимаю, что графа Панина некоторые неокрепшие умы боятся до дрожи в коленях, но не за четыре же тысячи верст!
Жаль, Дюгамеля к тому времени в Омске уже не было. Убыл в Москву, о чем я был заранее оповещен. Оставайся Александр Осипович на боевом посту, очень может быть, я этой странной телеграммы вообще бы никогда не увидел. Генерал-лейтенант, насколько мне известно, ни к какой партии не принадлежал и явного предпочтения не выказывал. А был более всего озабочен… Как бы выразиться-то поточнее… Скажем, степенью благосклонности государя к его скромной персоне. И раз царь к действительному статскому советнику Лерхе явно благоволит, то, значит, и со стороны Омска у меня проблем быть не должно.
Хотя, нужно признаться, что не истратил бы я столько сил на приручение этих диких областников, не обнаружил бы в их деятельности несомненную пользу, так и не заметил бы легкого юридического произвола. И, пожалуй, тоже не рискнул бы ссориться с лидером столичных консерваторов. Но так сложилось, что Потанин ко времени получения предписания уже вовсю развернулся в Кош-Агаче, и вернувшийся в губернскую столицу князь Костров был от широко известного в узких кругах путешественника в полном восторге. О перемещениях Ядринцова с компанией я получал еженедельные отчеты Варежки, причем большей частью весьма благожелательные, и иногда почитывал рукописи пересылаемых с оказией статей для коммерческого приложения к "Томским ведомостям".
Бывший артиллерийский поручик Колосов прислал из Кузнецка развернутый отчет с описанием процесса переселения семей мастеровых с закрытого Томского железоделательного завода. Дельный такой и неплохо проработанный план с указанием должностных лиц Кузнецкого окружного правления, которые хоть как-то могли повлиять на его исполнение. Молодец! Замечательный ход! Три к одному, что отставной пушкарь, прежде чем отдать письмо на почту, озаботился ознакомить с его содержанием местных чиновников. Воспитывал энтузиазм в не блещущих трудолюбием крючкотворах, так сказать. И напомнил мне о существовании этих господ. Теперь, если что-то пойдет не так, как задумывалось, строгий губернатор сможет вызвать кого-нибудь в Томск и наказать кого попало.
Кузнецова, пока в гимназии летние каникулы, я отправил в Красноярск. С двумя конвертами. Один он должен был передать тамошнему губернатору, а текст из второго – зачитать от моего имени купцам. Оба послания в первую очередь касались будущей железной дороги. Пора было привлекать восточных соседей к нужному всей Сибири делу.
Последний из известных мне областников, поручик в отставке Усов, в компании с десятком надежных казачков и моим Артемкой уплыл с попутным пароходом в Бийск. Там он должен был забрать у купца первой гильдии Гилева посылку для меня и в сопровождении пары конвойных вернуться, а денщик и остальные бородачи, купив по три лошади – верховую и по две заводных, – совершить рывок в Чуйскую степь. Месяц туда, месяц обратно. Месяц там. Казачок получил собственноручно мною нарисованную схему и прямой приказ – вернуться в срок, даже если эти проклятые зеленые камешки не найдет. Ну и, естественно, никому добычу, если она будет, не показывать и о целях этого разведывательного налета ни с кем не разговаривать. На всякий случай я оформил на себя всю долинку речки как старательский участок, а Артемке выписал доверенность. Для гарнизона же тамошней крепости и гражданских властей порученцы имели бумагу, согласно которой я послал их выяснить возможность заселения предгорий хребта Чихачева.