Мы, кажется, продираемся к истине, - сказал себе Сантиано. - Но продолжим наш монолог. Помимо близкотождественных есть и миры, схожие с нашим, но более отдаленно. Одни из них обогнали нас в своем развитии, другие отставали от нас. На первых, вероятно, преодолен Закон Недоступности, и пришельцы могут явиться к нам. Но это - добрые гости. Из миров второго типа пришельцы явиться не могут в силу технической отсталости. Следовательно, эти двое не явились с планеты, подобной нашей. Они из другой системы миров, и их человеческий облик - только маска. А добрый гость маски не наденет.
Сантиано склонился над столом и стал читать старинный "Спутник следователя". Эта профессия давно исчезла на Земле, и нашему герою приходилось учиться заново. Он долго читал, повторяя незнакомые древние слова. Иногда он прерывал чтение и бросался к полке со словарями. Наконец он сказал УЛИССу, стоящему возле стола:
- Приведите арестованного.
- Кого? - переспросил агрегат, не двигаясь с места.
- Приведите обвиняемого, - сказал Сантиано.
- Кого? - переспросил УЛИСС.
- Приведите подсудимого.
- Кого? - переспросил УЛИСС.
- Приведите злоумышленника.
- Кого? - переспросил УЛИСС.
- Приведите преступника.
- Кого?
- Приведите существо, запертое в подвале. Понятно?
- Теперь понятно, - ответил УЛИСС.
Вскоре он привел Пришельца. Тот испуганно косился на УЛИССа.
- Чего ты, кореш, на меня зверюгу такую напустил? - обратился он к Сантиано. - Этак из любого цикорий посыплется!
- Садитесь! - сказал Сантиано Пришельцу.
- Знаем мы вас! "Садитесь, садитесь", а потом лет пять отсидки припаяешь! Мы уж постоим.
- Сколько вам лет? - спросил Сантиано. - В каком году по земному летоисчислению вы родились?
Пришелец замялся.
- Вот тут в паспорте все есть, - сказал он, вынимая из кармана книжечку. - Тут все без фальши прописано. Читай сам. Чистый документ. Никакой липы.
Сантиано взял книжечку, раскрыл ее, посмотрел и положил на край стола.
- Послушайте, - обратился он к Пришельцу, - вы даете мне документ, а на Земле давно отменена документация. Она отменена за много лет до вашего года рождения, указанного в этой книжечке.
- Брось мне вкручивать, браток, - сказал Пришелец. - Чистый документ. И под судом я не был, и приводов не имел, и в тюрьме не сидел. За что вы меня, мальчишечку, замели?
- Вы не могли бы пребывать в тюрьме, даже если бы захотели этого, - возразил Сантиано. - Когда вы родились, на Земле давно уже не было тюрем. Если только вы родились на Земле…
- А где мне еще было родиться! - воскликнул Пришелец. - Что я, с Луны, что ли, свалился! Давай, корешок, замнем это дело для ясности. Я тебе барашка в бумажке, а ты меня - на волю. - Пришелец вынул из кармана пачку денег и положил ее на край стола. - Заметано, а?
- Где сейчас ваш сотрапезник? - спросил Сантиано. Затем, взглянув в словарь, поправился: - Где ваш сообщник, соучастник?
- А, вот до чего дело дошло! - крикнул Пришелец и выхватил из кармана пистолет. Но УЛИСС мгновенно кинулся к нему и обезоружил.
- Теперь для меня все ясно, - сказал Сантиано. - Вы не Человек. Родились вы не на Земле и не на аналогичной Планете. Вы явились сюда из мира какой-то иной системы. Вы обладаете сильными средствами маскировки и проникновения, но беда ваша в том, что информация ваша о Земле очень устарела. Вы явились не туда, куда направлялись. Ведь так?
Пришелец ничего не ответил. Там, где он стоял, возникла вспышка, подобная беззвучному разряду шаровой молнии, - и его не стало. Только на керамических плитках пола остались два оплавленных следа от его подошв. Пистолет в кобальтовой руке УЛИССа тоже вспыхнул и испарился. И от документа и пачки денег остались только прямоугольные подпалины на поверхности стола…
…Тем временем второй Пришелец не дремал. В Анкабусе был замечен Человек, державший в руке нечто вроде старинного электрического фонарика. Луч фонарика он направлял на дома. Через четыре дня после облучения дома распадались без взрыва. Они становились пылью. Был Пришелец замечен и в порту. Ни один из восьми кораблей, вышедших в тот день в море, не вернулся. Они исчезли в океане, не успев даже подать сигналов опасности…"
- Вам не надоело слушать? - спросила вдруг Надя. - Может быть, я слишком быстро читаю?
- Нет, нет, продолжайте, Надя! - воскликнул я. - Я слушаю вас с удовольствием.
Действительно, мне было приятно слушать Надю. В ее голос вплеталось тихое журчанье таежного ручейка, и я думал о том, что совсем недавно я тоже сидел у костра, но в другом заповеднике. И вот круг замкнулся. Снова костер, снова заповедник, но там я был третьим лишним. А здесь - нет. Что-то говорило мне, что здесь я - не лишний.
16. БУРЯ В ТАЙГЕ
Ночью меня разбудил гром. За розоватым леденцовым стеклом вспыхивали молнии. Ливень хлестал в стекло. Ветер нарастал. Домик вздрагивал от его порывов. Я торопливо оделся, постучал в перегородку.
- Вставайте, Надя, и идите в тамбур. Состояние опасности.
- Я давно оделась. Мне не спалось, - ответила Надя.
Мы вышли в тамбур и стали по очереди пить горячий чай из термоса. Было холодно. Домик все тревожнее вздрагивал от ударов ветра. Вдруг при свете молнии через маленькое окошко тамбура я увидел, что одна сосна, стоящая у края поляны, как-то странно наклонилась. Тогда я мгновенно схватил Надю в охапку, ударом ноги распахнул дверь и побежал со своей ношей на середину поляны. За спиной я услышал нарастающий шум, глухой удар, скрежет ломающихся ветвей.
Я поставил Надю на землю, и мы оба взглянули на домик. Сосна упала вершиной на него, но домик уцелел.
- Простите, Надя, что я вас так грубо вытащил прямо под ливень, - сказал я. - Я думал, что домик развалится.
- Зачем вы просите прощения, - укоризненно ответила Надя. - Ведь вы хотели мне добра.
Вымокшие, мы вернулись к нашему жилищу, но подход к двери был закрыт кроной рухнувшей сосны. Я пробрался сквозь ветви к двери, но открыть ее было невозможно - сосна, упав, не только захлопнула, но и заклинила ее. К окну моего отсека тоже нельзя было подступиться из-за ветвей. Надино же окно было свободно. К счастью, оно открывалось и снаружи, и я влез в домик и помог влезть в него Наде.
- Ложитесь и спите, - сказал я. - Вы совсем продрогли, и все из-за меня. А я пойду управлюсь с этой сосной.
- Хорошо, - ответила Надя. - Я действительно очень замерзла.
Я вышел в тамбур и увидел, что окно его пробито большой веткой сосны. И как раз против того места, где стояла Надя, когда мы пили чай.
"Значит, не зря я вытащил эту девушку отсюда. Ее бы в живых уже не было", - подумал я и, отыскав в ящике топор, расклинил им дверь и вышел наружу. И первым делом я отрубил от ствола ту ветвь, что пробила окно, - чтобы Надя не увидела, какая опасность ей угрожала. Ведь некоторые люди задним числом переживают миновавшие события, и поэтому лучше им не знать о том, что могло бы быть. Затем я постепенно отрубил все ветки, перерубил ствол и таким образом очистил вход в наш домик. Я работал, не обращая внимания на дождь и ветер. Топорище было из спрессованного кофейно-молочного концентрата, сам же топор был, к счастью, обыкновенный, не съедобный, иначе он не выдержал бы той нагрузки, которую я задал ему.
Окончив работу, я пошел в свой отсек, разделся и лег. Но вскоре почувствовал озноб. Меня бросало то в жар, то в холод, и я еле-еле уснул. А когда проснулся - меня снова стало трясти.
- Что вы не встаете? - крикнула Надя, постучав в стенку. - Уже день давно.
- Надя, я заболел, кажется, - сказал я.
Надя вошла в отсек и положила ладонь мне на лоб. Ладонь ее показалась мне очень холодной.
- У вас сильный жар, - сказала Надя. - Вы больны. Но не огорчайтесь, все обойдется. - Она принесла мне горячего чаю и дала каких-то таблеток, после чего я уснул.
Проснулся я оттого, что лбу моему стало холодно. На меня лилась струйка с потолка. Я взглянул вверх - потолок разбух, покоробился. Стена тоже имела необычайный вид: она дала трещины и стала влажной. Я догадался, что сосна, рухнув на домик, своими ветвями и иглами содрала с него влагонепроницаемый слой, и наше съедобное жилище начало впитывать в себя воду, тем более, что дождь все шел и шел. Как известно, домик-контейнер предназначался для венерианских джунглей, а на Венере деревья хоть и высокие, но масса у них неплотная, травянистая. Падай такие деревья на домик хоть ежедневно - ему не будет вреда. Но наши земные деревья с их плотной древесиной - дело другое.
- Надя! - тихо произнес я, и девушка, задремавшая в кресле, мгновенно проснулась.
- Я только на минутку уснула, - сказала она. - Все время сидела возле вас. Вы бредили. Вот уж не думала, что все так получится с этим отдыхом в тайге. Это я виновата.
- Ни в чем вы не виноваты. Но о чем я бредил?
- Все время упоминали Нину, АНТРОПОСа и СОСУД… Но я могу процитировать ваш бред текстуально.
- Нет, Надя, бред есть бред. Постарайтесь забыть.
- Я обещаю никогда не напоминать вам о том, что вы говорили в бреду. А теперь надо вызвать Врача - вы серьезно больны.
- Врача сюда можно вызвать только по личному наручному прибору, - ответил я. - Но этот прибор - радиоприбор. А пользоваться радио в заповедниках группы "А" запрещено.
- Но ведь это - особый случай, - возразила Надя. - Здесь можно сделать исключение.
- Надя, разве вы не помните, что мы проходили на уроках морали в пятом классе? "Одно допущенное исключение может породить тысячу, тысяча исключений может породить хаос".
- Но что же делать? - чуть не плача, спросила Надя.
- Можно прибегнуть к мыслепередаче, - сказал я. - Мыслепередача не имеет к радио никакого отношения. Кому-нибудь из нас надо послать мыслеграмму своему двойнику, и тот сообщит по радио в экскурсионный пункт, что я захворал. Но мне неудобно беспокоить моего двойника - Андрея. Он сейчас и так по горло занят… Может быть, вы свяжетесь со своим двойником?
- У меня нет двойника, - смутясь, ответила Надя. - Когда-то я была влюблена в одного юношу, мы были двойниками, а потом мы поссорились навсегда…
- Простите, что я задал неуместный вопрос, - сказал я. - Сейчас пошлю мыслесигнал Андрею.
- Сигнал принят, - ответил Андрей. - Что с тобой?
- Состояние опасности, - сообщил я. - Ты очень занят?
- Очень, - ответил Андрей. - Не спал две ночи. Неполадки на строительстве Главного корпуса. Но это не имеет значения. Объясни, что я должен сделать.
Я поведал ему, что заболел. Он должен связаться с Новосибирским экскурсионным центром. Пусть оттуда пришлют санитарный вертоплан.
- Все будет сделано, - ответил Андрей. - Крепись. Приму меры. Все?
- Все. Мыслепередача окончена.
Надя с волнением следила за мной, стараясь по выражению моего лица догадаться о результатах мыслеобмена.
- Все будет хорошо, Надя, - сказал я ей. - Скоро прибудет помощь. И потом, знаете, нет худа без добра - так говорит старинная пословица.
- Какое же добро в том плохом, что мы сейчас переживаем? - спросила Надя.
- Это я объясню вам когда-нибудь потом, - ответил я и поспешил укрыться с головой, потому что с потолка текло все сильнее. Меня снова начал бить озноб, и я уснул тяжелым и беспокойным сном.
- Вставайте! - разбудила меня Надя. - За нами прилетели!
Она вышла из отсека, я кое-как оделся и покинул домик. Дождь перестал, светало. Было пять часов тридцать две минуты.
Нас поразило огромное количество птиц, слетевшихся к домику. Они расклевывали его размокшие стены и крышу. Над поляной висел санитарный вертоплан с красным крестом на брюхе. Вот из этого брюха выдвинулось нечто вроде люльки и спустилось на тросе вниз. Мы сели в люльку, нас подняли, и мы очутились в вертоплане, который сразу лег на обратный курс.
Первым делом Врач повел меня в душевую кабину, и я долго стоял под горячим душем, смывая с себя липкую шоколадно-сахарную массу, которая еще недавно лилась на меня с потолка пряничного домика. Затем я облачился в чистое белье, и меня уложили на койку. Врач приложил к моему лбу ЭСКУЛАППП, и тот сообщил следующее:
- Пятьдесят одна болевая единица по нисходящей. Состояние - А-2 по Гринвальдусу и Вороткевичу. Лечение по схеме лямбда-прим, семь дробь пять. Дополнительно рекомендуется микстура Каракулина. На продолжительности МИДЖа болезнь не скажется.
- Вот увидите, все будет хорошо, - улыбнулся Врач. - Тем более у вас такая милая Сиделка, - добавил он, указав взглядом на Надю.
Затем он ушел, предварительно дав мне какого-то горьковатого снадобья, от которого мне сразу стало легче. Я взглянул на Надю, сидевшую рядом с моей койкой на пластмассовой табуретке, и сказал ей:
- Надя, идите отдыхать. Ведь вы устали!
Вскоре мы приземлились в Новосибирске, и меня, в сопровождении Нади и Врача, отвезли в больницу. Надя осталась в больнице и ухаживала за мной, буквально не смыкая глаз. Неоднократно АСТАРТА пыталась сменить ее, но Надя каждый раз приказывала ей не вмешиваться, и та покорно удалялась. По утрам, когда температура моя понижалась, Надя читала мне по памяти книги современных писателей и исторические романы, пропуская в последних описание охоты. Однажды, прервав чтение, она спросила меня:
- Вы там, в тайге, как-то сказали, что нет худа без добра. Как это понимать?
- Это, Надя, надо так понимать, что если бы не произошло всего того, что произошло, то я бы не встретился с вами.
- Я тоже рада, что все случилось так, как случилось, - просто ответила Надя. - И за что нам надо благодарить вашего друга - Андрея Светочева.
Я снова вспомнил случай на Ленинградском Почтамте, мой первый разговор с Надей, затем полет с Ниной и Андреем в заповедник, затем мой последний разговор с Ниной и новую встречу с Надей. Да, круг замкнулся, и замкнулся, кажется, счастливо - для меня и для Нади…
Вскоре я выздоровел и вместе с Надей вернулся в Ленинград. Осенью Надя стала моей женой. Наш брак был и остается счастливым. И если мои благосклонные Читатели одобрят эти "Записки" и найдут в них пищу для ума, то пусть они знают, что появлением этих "Записок" они обязаны не только мне, но и Наде, которая немало помогла мне в работе над рукописью.
17. В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ
Кроме женитьбы эта осень ознаменовалась одним важным событием в моей жизни. Я закончил составление своей "Антологии Забытых Поэтов XX века" и отнес рукопись в Издательство, в Исторический отдел. Редактор отдела встретил меня весьма сочувственно и попросил зайти через неделю. Мой благосклонный Читатель, даже не будучи Автором, легко может себе представить, что я пережил за эти семь дней, ожидая решения своей судьбы. Меня утешало только то, что, как известно из истории, в старину Авторы гораздо дольше ждали оценки своим трудам и порой месяцами пребывали в состоянии неизвестности, пока их рукописи читались в редакциях.
И вот ровно через неделю, явившись в Издательство, я узнал, что рукопись моя прочтена Сотрудниками исторического отдела и самим Редактором и получила положительную оценку. Правда, некоторые замечания были явно односторонни и необъективны и тираж был назначен всего в пять тысяч экземпляров, но все это меркло перед основным фактом: моя "Антология" будет издана, и литература Планеты обогатится еще одной ценной и нужной книгой. Когда же был подписан договор (что теперь стало чисто символическим актом, ибо деньги были уже отменены и гонорара не полагалось) и схлынула первая волна моей радости, я обратился к Редактору с просьбой дать прочесть мою рукопись какому-либо агрегату, - быть может, тот будет более справедлив и объективен, нежели Сотрудники отдела, и наметит мне больший тираж.
На эту скромную просьбу Редактор ответил даже с некоторой обидой, что в его отделе, так же как и в прочих отделах Издательства (за исключением Поэтического), все рукописи читают Люди, и никаких агрегатов нет.
- Почему же Поэты исключаются из этого правила? - спросил я. - Почему им такое предпочтение? Ведь моя "Антология" тоже состоит из стихов, - правда, авторов их нет в живых, ибо они жили давно, в Двадцатом веке.
- Поэтов слишком много, работники Поэтического отдела не справляются с нагрузкой, - ответил мне Редактор. - И приходится применять агрегаты.
Далее он высказал мысль, что непрерывный рост культурного уровня и всеобщее образование имеют, по его мнению, 999 достоинств - и один недостаток. А недостаток этот заключается в том, что очень многие Люди теперь пишут стихи и несут их в издательства, считая себя Поэтами, на самом деле не будучи ими. Правда, количество истинных Поэтов тоже растет, но в процентном и абсолютном отношении их, как и всегда, было гораздо меньше, чем Людей, мнящих себя Поэтами. И так как издательство силами Людей не может справиться с наплывом рукописей, то оно вынуждено прибегать к помощи БАРСов, МОПСов, ВОЛКов, ТАНКов и прочих вспомогательных агрегатов. Трудно приходится этим агрегатам - ведь обидеть Человека ни один агрегат не имеет права, а правду говорить Авторам он обязан, и эта правда порой горька. А тут еще Специальная Наименовательная Комиссия, которая, как известно, состоит из Поэтов-Добровольцев, дала этим агрегатам такие устрашающие прозвища…
Я попросил Редактора сводить меня в Отдел поэзии, и он охотно провел меня через эти тихие редакционные коридоры в большой и довольно шумный зал, у входа в который висело объявление:
"Палки, зонты и иные опасные предметы просьба оставлять в прихожей!"
- Какое зловещее предуведомление! - сказал я Редактору. - Неужели в наш век возможно рукоприкладство, палкоприкладство и зонтикоприкладство?
- Увы, от Поэтов всего можно ожидать, - ответил Редактор. - Правда, на Людей они не покушаются, но агрегаты от них всегда страдают. Так, в минувшем году один молодой Поэт ударил палкой БАРСа, когда тот сказал ему, что рифмы "любовь-кровь-вновь-бровь" существуют уже четыреста лет и не являются открытием этого Автора. А в позапрошлом году одна начинающая Поэтесса побила зонтиком МОПСа, когда тот отверг ее стихи.
- Никогда не думал, что в наше время могут процветать столь жестокие нравы, - сказал я. - Какое счастье, что, составляя свою "Антологию", я имел дело не с живыми, а с давно почившими Поэтами!