Пол Уилсон
Проволока
1.
Когда человеку сносят голову, ему есть о чем вспомнить. Случилось это, между прочим, прямо у меня на дому.
Кто-то натянул поперек входной двери, на уровне шеи, тонкую-претонкую проволочку. Заметить ее я, конечно, не мог, вот и прошел, так сказать, сквозь нее. Или она прошла сквозь меня, тут уж кому как нравится. Этакая микроскопическая цепочка молекул, вытянутая в струну. Если бы не тихий щелчок шейных позвонков, то я бы отправился на тот свет, так и не узнав способа перемещения.
Теперь способ стал мне понятен, но это было единственное достижение.
Не очень-то увлекательно: малейший поворот головы в любую сторону - и она свалится с плеч и покатится по полу, оставляя за собой алую полоску.
Я, конечно, ничего не почувствовал. Работа типичной молекулярной проволоки. Я даже догадался, какой она марки: сплав Гуссмана, выдерживающий стокилограммовый груз. Проходит сквозь человеческое тело, словно нож сквозь ломоть псевдосыра.
Как только за мной захлопнулась дверь, я почувствовал жжение во всем теле - от адамова яблока до пальцев ног. Казалось, в меня вонзился миллион раскаленных игл, колени стали ватными - так ответило тело. А душа откликнулась дикой паникой. Что делать? Что?
Обхватив слабеющими пальцами шею, я захромал поперек своей единственной комнаты к своему единственному креслу. Двигался я осторожно, словно нес на голове сумку ручных гранат. Чем ближе я подходил к стулу, тем хуже меня слушались ноги. Если бы я упал, даже оступился, голова слетела бы с плеч и со мной было бы кончено. Я заставил себя повернуться и бесконечно медленно опустился в кресло. Руки устали удерживать голову на месте, зато я уже сидел.
Облегчение, конечно, не слишком большое. Я должен был сидеть выпрямившись - надолго ли меня хватит? Собравшись с духом, я убрал от шеи одну руку и поспешно нажал ближайшую кнопку. Спинка стула приняла форму моей спины. Я не отпускал кнопку до тех пор, пока затылок не подперла удобная подушка, а между торсом и руками не протиснулись подлокотники. Все-таки не напрасно я потратился на ультрасовременное креслице!
Угроза мгновенной смерти временно миновала. Я непроизвольно сглотнул и почувствовал острую боль в горле. Пришлось мгновенно вернуть на прежнее место вторую руку. Только вряд ли мне удастся долго поддерживать голову обеими руками… Все тело стремительно теряло чувствительность.
Но способность думать пока что сохранилась. Я еще жив - надо же, какая неожиданность… Кому потребовалась моя смерть? Кто вздумал оторвать мне голову?
Увидев движение за дверью, я получил ответ на свой вопрос, только не совсем тот, какого ожидал. Хитрое кресло и прозрачная в одну сторону дверь - дань жажде потребительства, охватившей меня пару лет назад, после удачного завершения дела Йокомото. Установив такую дверь, я, видимо, потрафил своей тайной страсти подглядывать за людьми.
Моя секция расположена в начале коридора, дверь выходит в холл. Я могу наблюдать за своими соседями, хотя они меня не видят. Разве не здорово?
Однако человек, приближавшийся к моей двери, соседом не был. И выглядел он довольно мерзко: бледный толстяк с высоким лбом, глазами-бусинами, приплюснутым носом и маленьким злым ртом. Никогда раньше его не видал. Он подошел к двери, огляделся и вынул из кармана аэрозольный баллончик. В глубине холла кто-то прошмыгнул, но я не сводил глаз с толстяка. Он побрызгал из баллончика на уровне шеи, подождал секунду-другую и помахал баллончиком в рассеивающемся тумане. Проволочка исчезла, молекулярная цепочка распалась. Орудие убийства превратилось в щепотку молекул, разлетевшуюся по коридору.
Вместо того чтобы сбежать, толстяк пялился на дверь. Выражение его лица свидетельствовало об остром желании полюбоваться делом своих рук. Я пожалел, что дверь у меня не прозрачная с обеих сторон: вот бы он увидел, как я сижу и смотрю на него в упор, показывая средний палец!
Постояв немного, он вздохнул, удрученно скривился и побрел прочь.
Знать бы, кто он! И зачем пытался меня убить…
Пытался?.. Уже чудо, что мне удалось прожить на свете лишний пяток минут. Мне требовалась немедленная помощь. Я подъехал в своем чудо-кресле к пульту связи и дал команду соединить меня с Элмеро.
– Эл! - сказал я хрипло при виде его изможденной физиономии.
– Сиг? Что с твоим голосом? И почему ты держишься за горло? Заболел?
– Мне нужна помощь, Эл. Срочно!
Улыбочка у него, я вам скажу, - только ребятишек пугать!
– Опять вляпался в неприятности?
– Док у тебя?
– Вышел в ванную курнуть.
– Пришли его ко мне. Скорее. Я помру, если он не поторопится.
– Да в чем дело?
– Молекулярная проволока!
Он уже не ухмылялся.
– Держись!
Экран погас. Я развернулся в кресле, чтобы видеть пустой.холл. Зачем толстяку понадобилось меня убивать? Прошло каких-то две недели, как я вернулся к своему ремеслу, а меня уже решили отправить на тот свет…
2.
Жизнь богатого бездельника превращается в тоскливое прозябание, если он не может воспользоваться своим богатством. Когда срываешь куш на чем-то запрещенном, вроде золота, готовься к куче проблем. Я сбывал золотишко через Элмеро и воздерживался от крупных расходов, чтобы не привлечь внимание Центрального банка данных.
Впрочем, расходы мои всегда были невелики. Путешествовать я не люблю, не пью, не нюхаю, не колюсь, любовниц у меня тоже нет. Ну, решил побаловаться - накупил классных "пуговиц" и доставил себе массу удовольствия, вставляя их по очереди в черепушку. И лишь осознав, что свихнусь, решил удалить микросхему из головы. Три недели мучений без "пуговиц" заставили меня хоть чем-то заняться.
Поэтому я решил снова открыть свою контору. И в первый же день ко мне заявился - кто бы вы думали? - Нэд Спиннер! Не позвонил, даже не постучался, а просто ввалился в кабинет и давай на меня орать:
– Дрейер, паршивый подонок! Так и знал, что ты рано или поздно объявишься! Где она?
– Кто?
Конечно, Спиннер говорил о Джин - о ком же еще? После ее исчезновения он месяцами не давал мне проходу. В конце концов я перебрался в секцию на внешнем фасаде и временно от него избавился. И вот он снова передо мной.
До чего же я его ненавидел - этого заносчивого коротышку чуть старше меня, с вьющимися светлыми волосами, перехваченными лентой, всегда в одном и том же комбинезоне из искусственного бархата! Он воображал, будто у него есть связи, влияние, мнил себя талантливым предпринимателем. Все это было правдой - но исключительно в его воображении. В жизни он был жалким сутенером. Понятно, зачем ему понадобилась Джин. Сам он отказался от права завести ребенка и потратил крупные деньги на покупку клона, полученного из ДНК Джин Харлоу. Потом поместил клон в Ди-дитаун и жил за его счет.
Так что надо еще разобраться, кто из нас двоих подонок.
– Я знаю только то, что сообщает Центральный банк данных. Она улетела с планеты. Эмигрировала.
– Не ври, Дрейер! Она на Земле, и ты знаешь где!
– Не знаю. Но даже если бы знал, все равно не сказал бы. Он побагровел.
– Ты все равно проиграешь. Я поймаю тебя с ней, и тебе придет конец, Дрейер! Я даже не стану обвинять тебя в грабеже, я сам с тобой расправлюсь. Да так, что тебя не примет даже мусоропровод в этом тараканьем гнезде!
Умеет он находить обидные словечки!
Вскоре после его ухода ко мне наведался настоящий клиент. Худой, гладкий, лет тридцати, с головой, облепленной блестящими волосами, загорелый, в лимонном обтягивающем комбинезоне С перьями. Последний писк моды! Терпеть таких не могу. Может, потому, что на моем корявом туловище его одежда смотрелась бы смехотворно, возможно, из-за того, что, одеваясь таким образом, он демонстрировал отсутствие мозгов.
Он назвался Эрлом Хэмботом и сказал, что кое-кого разыскивает.
– Розыск - моя специальность, - ответил я. - Итак, кого надо найти?
Он замялся. Модный "фасад" - одно, необходимость выложить правду - совсем другое. Я уже испугался, что он предложит розыск беглого клона. Хватит с меня этого! Но его ответ меня удивил:
– Свою дочь.
– Это задача Центральных властей. Они не любят, когда чужие рыболовы тащат рыбу из их пруда.
– Я ничего не сообщал Центральным властям.
Что ж, потерявшийся ребенок - достойный повод для истерики. Ведь каждому разрешено иметь только одного ребенка, таков закон. Один человек - один потомок. Понятно, что человек страшно дорожит единственным в жизни шансом. Второго не купишь ни за какие деньги. При исчезновении своего чада полагается бежать сломя! голову к Центральным властям. При чем тут частный детектив? Поводом обращения ко мне могло быть только одно…
– Я догадываюсь, почему, мистер Хэмбот. Он обреченно вздохнул:
– Да, незаконный ребенок. Вот-вот!
– Как я догадываюсь, девочка - дитя улицы. Хотите меня нанять, чтобы я нашел вам беспризорницу? Вы давно отдали ее в банду?
– Три года назад. Мы не могли допустить, чтобы ее умертвили. Она была…
– Конечно, - перебил я его. - Можете не продолжать.
Ненавижу безответственность! Заиметь незаконного ребенка - непростительная оплошность. Заранее проигрышная ситуация. Единственная альтернатива риску конфискации ребенка Центральными властями (некоторые называли ее "ретроактивным абортом") состояла в том, чтобы отдать чадо в уличную банду. Иного выбора не было.
Я мысленно обозвал клиента идиотом. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что он сказал:
– Я не дурак. Я прошел стерилизацию. Наверное, неудачно.
– Вам захотелось, чтобы ваша жена выносила плод?
– Она сама этого захотела.
Эрл Хэмбот немного подрос в моих глазах. Он мог бы подать в суд, обвинив власти в небрежном проведении стерилизации, и выиграть дело. Ребенка это не спасло бы, но деньги бы он получил. Значит, не продался.
– Карты на стол, - сказал я. - Чего вы хотите?
Он искренне изумился.
– Не понимаю…
– Бросьте! - Меня быстро покидало терпение. - Даже если я вам ее найду, вы не сможете забрать девочку. Говорите, что вам; надо.
– Просто быть уверенным, что она жива и здорова. Этим он меня совсем допек.
– Жива и здорова? Это в каком же смысле? Папаша бросил свою дочь, девочка ему больше не принадлежит. Теперь его ребенок - член уличной банды, и точка.
– Вы не заходите в "свободную сеть"? - ответил он вопросом на вопрос.
– Только изредка. - Не хотелось говорить, что последнюю пару лет я провел на "пуговицах" и утратил привычку следить за нелегальной журналистикой. - Неизвестно, насколько им можно доверять. У тех, кто пишет в "свободной сети", собственные цели.
– Уверяю вас, их информация достовернее данных Центральных властей.
– Допустим. - Я не собирался с ним спорить. Есть люди, свято верящие подпольным журналистам, запускающим в сеть не прошедшие цензуру сведения.
– Наверное, вы не слыхали про двух беспризорников, найденных у основания комплекса "Бедеккер-Северный" два дня назад? Они разбились, упав с высоты.
Я покачал головой. Верно, не слыхал. В стандартной сети о таком не прочтешь. Два мертвых паренька с незарегистрированным генотипом наверняка были беспризорниками. Официально же беспризорников не существовало вовсе. Все знали, что в Мегалопсе есть брошенные дети, однако о них не рассказывали ни Центральные власти, ни официальные органы информации. Признать наличие банд беспризорников значило признать проблему, а проблему надо решать. Каким образом? Убивать их? На это власти пойти не могли. Отдавать в приюты? Таковых просто не было.
В результате банды беспризорников жили как бы в третьем измерении: эти незаконнорожденные дети были не менее реальны, чем Хэмбот или я, однако для Центральных властей их не существовало. Даже у клонов был более высокий статус.
– Значит, вы не хотите, чтобы я поискал вашу дочь среди мертвых? Это просто.
– Я уже сделал это сам. Она жива. Я хочу, чтобы вы нашли ее.
– Не понимаю, зачем?
– Мне надо знать, что она жива и здорова.
Мистер Хэмбот завоевал у меня еще несколько очков. За идиотской внешностью скрывались подлинные чувства. Из-под мертвой оболочки выглядывало живое существо.
С другой стороны, поиск ребенка, затерявшегося в котле банд был очень непростой задачей, ведь дети оказывались на улице в младенческом возрасте. Девчонка, которую мне предстояло искать, не имела понятия, что она - малышка Хэмбот.
– Даже не представляю… - пробормотал я. Он наклонился над моим столом.
– У меня есть отпечатки пальцев, сетчатки. Генотип тоже есть. Вы можете, вы должны ее найти, мистер Дрейер!
– Да, но…
– Я плачу золотом. Авансом.
– И я согласился.
3.
Днем я отправился к комплексу Баттери. Хэмбот рассказал, что три года назад оставил дочь у здания "Окумо-Слейтер", перекинутого аркой к Губернаторскому острову. Я принес с собой пакет с хлебом, молоком, псевдосыром и соевыми хлопьями и стал ждать.
Мрачновато там, на морском берегу. Если судить по календарю, то стояло лето, но буквально прилипшие друг к другу небоскребы загораживают почти все небо, лишая вас ощущения времени года. Летом они заслоняют солнце; зимой тепло, изрыгаемое их недрами, прогоняет холод. И ни дня, ни ночи - только постоянный сырой сумрак.
Вверху сиял фасад "Лизон-Билдинг", раскинувший на головокружительной высоте нечто вроде висячих садов Вавилона. К каждому окну крепился ящик с землей и какой-нибудь зеленью. Заоконное огородничество было в Мегалопсе всплеском жизни. Даже я не устоял. Почему бы и нет? Свежие овощи стоят в наши дни столько, что каждый здравомыслящий человек будет самостоятельно выращивать их, если есть возможность. Жители северных фасадов или нижних этажей, в окна которых никогда не заглядывает солнце, специализировались на грибах.
Еще ниже, в густой тени, произрастали беспризорники.
Я все думал, каково это - бросить на улице собственного ребенка. Сам я никогда бы на такое не пошел. Я лишился Линии, но это другое дело. Ее забрала у меня мать. Линии, по крайней мере, была жива и здорова, это я знал точно.
Отдать ребенка в уличную банду? Или умертвить. Мерзейший выбор…
"Лишний" ребенок не мог рассчитывать на снисхождение. Государство требовало обязательного умерщвления плода в материнской утробе. Если плод удавалось доносить, то смерти подлежал новорожденный. Родители не могли даже обменять собственную жизнь на жизнь ребенка: закон не давал такой возможности. Центральные власти глядели в оба. Существовал один-единственный способ снизить безмерную численность населения: не ведать жалости. Стоит просочиться вести об одном-единственном исключении - и воцарится хаос.
Возможно, все это было остро необходимо пару поколений назад, когда планете грозил голод. Но с тех пор наступило улучшение: население сократилось до более приемлемого уровня; в Антарктиде и в пустынях стали разводить скот, не нуждающийся в фотосинтезе; в космосе появились колонии, правда, пока еще малочисленные. Многие считали, что с квотой пора кончать. Но власти не отменяли ее - наверное, боялись резкого взрыва рождаемости, величайшего "бэби-бума" в истории человечества.
Все это началось задолго до моего появления на свет, но я всегда относился к квоте резко отрицательно. Некоторые считали, что цель оправдывает средства: мол, не прими Центральные власти драконовских мер, мы все перемерли бы с голоду. Обязательная стерилизация после рождения потомка - еще куда ни шло, но убийство детей, родившихся сверх квоты, оставалось убийством. С ситуацией примиряло одно: родители души не чаяли в своем отпрыске.
Я свою дочь вообще боготворил, пока ее не лишился. Когда мать забрала Линии, я чуть не умер от тоски.
– Дайте чего-нибудь, сан, - раздалось снизу.
Я опустил глаза: трехлетняя кроха протягивала ладошку. Розовый комбинезончик, чистое личико, румяные щечки, ангельская улыбка, белокурый нимб над головой… При встрече с такой хочется вывернуть все карманы.
Я огляделся и увидел пастырей овечки: двоих двенадцатилетних оболтусов на углу и еще двоих, чуть моложе, метрах в пятидесяти, в подъезде. Если бы я вздумал ее обидеть, они набросились бы на меня, как лютые волки. Я достал из кармана дешевое колечко, купленное специально для такого случая, и подал ей.
– На, возьми. И скажи своим друзьям, что еда в этом пакете - для них. Если они, конечно, захотят со мной поговорить.
Она обрадованно схватила колечко и побежала от меня. Я видел, как она разговаривает с "телохранителями" на углу. Те поманили двоих из подъезда. Внезапно в поле зрения появилась еще одна парочка. Шестеро стражей на одну маленькую попрошайку - явный перебор.
Ребята окружили меня. Я не возражал.
– Хотите базара, сан? - спросил главарь. Ему можно было дать лет тринадцать. Как и он, его товарищи были худые, угловатые, настороженные, готовые к драке.
– Хочу кое о чем расспросить.
– О чем?
– О малышке, которую кто-то оставил прямо здесь три года назад.
– Сперва, жратва, потом базар.
– Пожалуйста. - Я раскрыл пакет и продемонстрировал им содержимое. Двое облизнулись. Какие голодные! У меня стало тяжело на душе. Я развернул упаковку псевдосыра. - Угощайтесь!
Масляные шарики мигом исчезли в грязных руках. Причем старшие позаботились, чтобы белокурой добытчице досталась ее доля. Это мне понравилось.
Главарь утолил голод и спросил:
– Что за девчонка? Как выглядит? Картинка есть?
– Нет. Думаю, с нее ростом, - я указал на белокурую попрошайку, - только брюнетка. Он покачал головой.
– Такой нет.
– А три года назад?
– Не знаю… Может, продали?
Я чуть не хлопнул себя по лбу. Как же я об этом не подумал! Конечно, ее могли и продать, и обменять. Старшие дети заботятся о малышах, пока те не подрастут и не начнут просить милостыню. Если в какой-то банде не хватало малышей или попрошаек, нехватка восполнялась путем обмена. Становясь старше, малыши превращались в кормильцев, потом в стражей, потом в главарей банд, после чего исчезали в подполье или, что реже, приобретали "легенду", документы и статус гражданина.
– Отведите меня к старшему, - попросил я.
– Вэнди сама придет.
Неужели кто-то читает беспризорникам "Питера Пэна"?
– Хорошо.
Они вели меня квартала два, потом спустились по лестнице в заброшенное метро. Трудно себе представить, что некогда люди предпочитали путешествовать под землей, а не по воздуху, однако и туннели пригодились - как норы для беспризорников. Мальчишки включили карманные фонарики и повели меня по платформе. У лесенки, ведущей вниз, к рельсам, мы остановились.
– Ждите здесь, сан. Вэнди придет.
– Ладно. Долго ждать?
– Недолго, сан. Ждите. Мы берем пакет. Подарок. Да, сан? Я выпустил пакет из рук.
– Берите. Только скажите, чтоб не задерживалась.
– Совсем скоро, сан.
Они оставили мне один фонарик и ушли в темноту, унося пакет с едой.
Просидев в одиночестве и сырости добрый час, я понял, что никакой Вэнди мне не видать. Что ж, не в первый раз. И, конечно, не в последний. Я заранее предполагал, что этим все и кончится, но рассудил, что игра стоит свеч. В конце концов, я не слишком потратился на еду. Но на душе все равно остался осадок. Я был о них лучшего мнения.