Помолчали. Потом Максим Исидорович закурил еще сигарету и сказал как бы про себя:
- Может, глупости. А может, не глупости. Массовый гипноз наукой признается…
Грушин стал прощаться. И опять пообещал ему Максим Исидорович, что все будет хорошо. Даже такую фразу бросил: "Осенью защитимся с тобой". Грушин ушел довольный, хотя глаза все еще были растерянные…
Между тем садовник Эльхан с большим знанием дела освежевал барана и приступил к разделке. Тут Максим Исидорович опять замечтался. Он чувствовал, что ухватил самое важное звено. Все более отчетливо вспоминал неприятное ощущение чьего-то неподвижного, тяжелого взгляда на себе во время защиты - и теперь уверился в том, что взгляд этот принадлежал Уру. Он сидел рядом с Селезневой, с этой ходячей статуей, и не сводил своих гляделок с него, Пиреева. А что, если он и впрямь гипнотизер? А?..
Пришедши к этой мысли, Максим Исидорович уже не дал ей угаснуть. И так и этак ее поворачивал и довел-таки до полной зрелости. Верно, верно было ухвачено вредоносное звено. За ним вся цепочка потянется. И гордячка Селезнева, и эта змея директриса. Все, все у него, у Пиреева, на крючке окажутся!
Он дождался, пока садовник Эльхан не покончил с практической бараньей анатомией. Жаль, не соберутся гости по вечерней прохладе, зазря такой богатый баран пропадет! Впрочем, пропадать ему нет резона. И Максим Исидорович распорядился заднюю ляжку и немного ребрышек оставить на шашлык. Остальное мясо Эльхан вынес за ворота и за каких-нибудь полтора часа распродал в розницу на соседних дачах.
А Максим Исидорович поехал в город. Побывал он в учреждении у Андрея Ивановича, потом посетил профессора Рыбакова. Уж день клонился к вечеру, когда Максим Исидорович заехал домой, захватил жену и сыновей (дочка замужняя отказалась от приглашения) и - прямиком, с ветерком на дачу.
И - вот он, шашлык. Максим Исидорович сам помог Эльхану нанизывать куски мяса на острые шампуры, сам ворочал их на мангале, надышался вдоволь терпким дымком, нагулял себе аппетиту. С соседних дач тоже тянуло шашлычным духом.
В это воскресное утро Нонна затеяла стирку. Бодрым голосом гудела в ванной стиральная машина. Только Нонна выключила ее и принялась полоскать дымящееся белье, как мать заглянула в ванную, позвала к телефону.
- Да, я… Здравствуй, Ур. - Нонна невольно потянулась свободной рукой к волосам, поправила прическу. - Да так, домашние дела. А что?.. Очень приятно, что ты хочешь меня видеть, но знаешь, давай попозже… Вечером не можешь? Ну, тогда не знаю прямо… Знаешь что? Приходи ко мне, пообедаем… - На миг у Нонны перехватило дыхание при мысли, что Ур откажется от приглашения, но Ур сразу согласился. - Вот и хорошо, сказала Нонна. - Значит, приходи часам к четырем.
Она побежала в кухню.
- Мама, у нас сегодня обедает один сослуживец… Что у тебя на обед? Нет, вчерашние котлеты не пойдут.
- У меня есть коробка пельменей, - робко сказала мама, посмотрев на дочку сквозь очки.
- И пельмени не пойдут. - Нонна рванула с себя фартук. - Я сбегаю на базар, куплю чего-нибудь…
Александра Борисовна только плечами пожала. Она была в доме не главным распорядителем, голос у нее был, как говорится, совещательный, и поднимать его против своенравных Нонниных решений она не осмеливалась. Так уж получилось, что после смерти мужа Александра Борисовна, никогда и прежде определенностью характера не отличавшаяся, безропотно приняла Ноннино командование в доме. Первое время еще ходили к ней ученики, коих она, опытный педагог, обучала игре на пианино. Потом Нонна заявила, что ежевечернее бренчание ей надоело. И пенсионерская деятельность Александры Борисовны сосредоточилась в основном на кухне. Правда, в те часы, когда Нонна отсутствовала, мать иногда присаживалась к пианино, вспоминала любимого Шуберта, роняла на пожелтевшие нотные листы нечаянную слезу.
Она подумала: что это за важный такой сослуживец, которого нельзя кормить вчерашними котлетами - кстати, очень хорошими котлетами, нисколько не увядшими в холодильнике? Может быть, ее начальник Грушин? Навряд ли, решила Александра Борисовна: судя по Нонниным отзывам о Грушине, он был не тем человеком, кому нельзя подавать вчерашние… А может быть, Горбачевский? Довольно симпатичный молодой человек, он раза два или три заходил к Нонночке по каким-то делам. Но, конечно, ему котлеты подошли бы даже позавчерашние.
Кто же тогда? Александра Борисовна поистине сгорала от любопытства.
Нонна пришла с базара нагруженная, как дромадер. И тут началось…
Не будем описывать всего, что варилось и жарилось на плите, томилось в духовке, остывало на балконе. Обе они - и мать и дочь - умаялись так, будто бегали в кроссе на приз местной молодежной газеты. Но к четырем часам Нонна, приняв душ, была свежа, тщательно одета, и на лице ее появилось обычное замкнутое выражение. Александра Борисовна пошла в свою комнату полежать немного.
Ур пришел ровно в четыре. Нонна, отворив дверь, не сразу узнала его:
- Господи, это ты?!
- Это я, господи, - засмеялся Ур и протянул ей коробку зефира в шоколаде.
- Правильно сделал, что сбрил бороду, - одобрила она. - Проходи сюда.
Что-то было в нем новое. Гладко выбритое лицо со светлой, незагорелой полосой на месте бороды как бы утратило прежнее наивное выражение. Глаза смотрели невесело. На Уре были серые брюки и белая дырчатая тенниска.
Он удивленно взглянул на уставленный закусками стол - на заливную рыбу и паштет.
- Ты каждый день так обедаешь?
- Нет, не каждый. Садись, Ур. Как настроение?
- Смурное.
- Смурное? Это что-то из лексикона Валерия… Надо набраться немножко терпения, Ур. Вера Федоровна говорила с Мирошниковым и все ему объяснила. Теперь она пишет официальное письмо с обоснованием нашей темы.
Ур молчал. Его загорелые руки покойно лежали на подлокотниках кресла.
- Так или иначе, Вера Федоровна это дело пробьет, - продолжала Нонна. - Учти, что океанская тема - ее, можно сказать, детище. А мы пока будем урывать время для разработки твоего проекта. Ой, Ур, я просто не могу видеть, как ты сидишь с убитым видом!
Тут вошла Александра Борисовна, принарядившаяся, улыбающаяся, с черной бархатной ленточкой в седых волосах. Ур вскочил, неумело поклонился, назвал себя.
- Ур, - повторила Александра Борисовна, пожав ему руку. - Это фамилия или имя?
- Имя.
- В древности был такой город, кажется, в Месопотамии… или… ну да, кажется, там…
- К столу, к столу, - поспешно сказала Нонна. - Садись сюда, Ур. Сейчас принесу тебе питье. Шампанского не хочешь?
- Нет уж, - усмехнулся он.
Нонна принесла запотевший графин с газированной водой, бутылку с лимонадом. И начался обед. Ур говорил мало, только коротко отвечал на вопросы, но ел хорошо, добросовестно отдавая дань всем закускам.
- Очень вкусный обед. Спасибо. - Ур откинулся на спинку стула, вытер салфеткой полные губы.
- Что ты? Обед только начинается, - сказала Нонна. - Сейчас будет бульон с пирожками, потом - отбивная.
- Да я же лопну!
- Не лопнешь. Хочешь, я поставлю пластинку? Ты какую музыку любишь классическую или джазовую?
- Все равно… На днях по радио песни передавали, там была одна - я запомнил: "Как хорошо, закончив путь, в глаза любимой снова заглянуть…" У тебя ее нет?
- Такой нет, - засмеялась Нонна. - И вообще из песен у нас есть только "Песни без слов" Мендельсона. Поставить?
- Поставь, - неуверенно сказал Ур. - Я музыки совсем не знаю. Времени на нее не хватает…
Александра Борисовна заговорила о недостатках эстетического воспитания молодежи. Ур кивал, ел пирожки, запивая бульоном, а сам прислушивался к нежной мелодии, рождавшейся под иглой проигрывателя.
- Нонночка в детстве чудно играла, - сказала Александра Борисовна. Ей прочили большую будущность пианистки. Для нас было полнейшей неожиданностью…
- Перестань, мама, - поморщилась Нонна.
- …когда она вдруг решила идти не в консерваторию, а в технический вуз, - шепотом закончила Александра Борисовна и пригорюнилась. Бледные ее глаза наполнились слезами.
Обед завершился мороженым. Пока Нонна с мамой убирали со стола посуду, Ур переместился в кресло у журнального столика, взял свежий номер "Природы", но не успел его перелистать: веки вдруг стали слипаться неудержимо - он заснул.
Нонна не стала его тревожить. Уселась, поджав ноги, в уголке дивана, раскрыла книгу - но чтение не пошло. Она смотрела на спящего Ура и думала: "Кто ты? Какую тайну в себе носишь? И знаешь ли, что, судя по всему, затевается целое расследование твоей личности?" Позавчера, в пятницу, в самом конце рабочего дня ей, Нонне, позвонили из отдела кадров, попросили зайти. Начальница отдела была сама вежливость. Расспрашивала об Уре - как работает практикант, справляется ли, не злоупотребляет ли выпивкой. И между прочим: "Не проговаривался ли он, откуда в действительности прибыл?". Нонна на это ответила: "Простите, но такой вопрос должна бы задать вам я, если бы меня это хоть в малейшей степени интересовало".
Беседа в кадрах и некоторые другие признаки (в частности, пошедшие по институту слухи о том, что Ур владеет новейшими методами гипноза) насторожили Нонну. Вроде бы никто из институтских работников, кроме нее, не видел дикой истории с продавцом, взлетевшим в воздух, а вот же, не умолкают разговоры, связывающие э т о с именем Ура. Не сам ли магазинщик, отъявленный плут, раззвонил по городу сплетню о гипнотизере из соседнего института? Сам-то он, продавец, исчез из магазина-шкафа, перевелся, должно быть, в другую торговую точку - подальше от места своего позора.
Свесив голову на грудь, Ур спал после сытного обеда. И Нонна смотрела на него, исполненная сострадания и решимости защитить этого большого ребенка от неведомых опасностей. Но более всего на свете ей хотелось п о н я т ь его.
Ур проснулся вмиг: вскинул голову, распахнул глаза, напрягся. Нонна подумала мимолетно, что так просыпается в лесу задремавший ненароком дикий зверь.
- Извини, - улыбнулся ей Ур. - Первый раз в жизни заснул после обеда. Наверно, потому, что никогда еще не ел так много. И так вкусно, - добавил он.
- Ур, - сказала Нонна, - ты помнишь, как в первый раз пришел в институт?
- Еще бы! Ты меня встретила не очень приветливо…
- Я подумала тогда: прислали на мою голову лоботряса-иностранца, у которого на уме, конечно, одни развлечения.
- Развлечения я действительно люблю.
- Я рада, что ошиблась, Ур. Ты оказался совсем другим. И все же я знаю тебя не больше, чем в первую минуту, когда ты появился в отделе. Ты просто пугаешь меня своей непонятностью… своими странностями… Я видела, как ты заставил продавца барахтаться в воздухе. Видела, как Пиреев вдруг забыл заученный текст и понес чепуху - ведь это твоя проделка?
- Чепуху про стаканчики я ему не внушал, - помедлив, ответил Ур.
- Но текст заставил забыть, так? О тебе ходят всякие слухи. Будто ты гипнотизер, факир, не знаю, кто еще… Мне это неприятно, Ур. Не только потому, что я к тебе… дружески расположена, но и потому, что считаю тебя оригинальным ученым. Я не все понимаю в твоем проекте, но чувствую, что это огромно… глобально…
Она вдруг осеклась. Что с ней происходит? Разволновалась, как школьница. Щеки горят, голос прерывается…
- Извини мою вспышку, - сказала она, взяв себя в руки. - Ты вправе не отвечать, если не хочешь.
Ур посмотрел на нее долгим взглядом.
- Единственный человек, которому мне хочется рассказать о себе, - это ты, Нонна, - проговорил он так тихо, что она подалась вперед, чтобы расслышать. - Очень, очень жаль, что я не могу… И вообще… кажется, я натворил много глупостей…
Он умолк. Балконная занавеска под порывом ветра метнулась в комнату, задела его по лицу. Нонна не прерывала молчания. Что ж, ясно… Что-то мешает ему быть откровенным. Но довольно и того, что он сказал: "Единственный человек - это ты…" Эти слова теперь всегда будут с ней…
- Валерий однажды назвал меня Каспаром Хаузером, - сказал Ур. - Потом я прочел эту книгу. Ты читала?
- Да.
- Каспар Хаузер ничего о себе не знал - кто он, откуда взялся… Я тоже кое-чего не знаю о своем происхождении, но… в общем, я не Каспар Хаузер.
- Неважно, Ур. Происхождение не имеет никакого значения.
- Нет, Нонна, имеет. Каждый человек ведь - непросто сам по себе. Он куда-то уходит корнями, в какую-то глубину. Его разум связан с окружающими проявлениями разума гораздо прочнее, чем ты думаешь… чем мы думаем…
- Окружающие проявления разума? Что ты имеешь в виду? Разум всех других людей?
- Да. Где бы они ни жили.
- Не совсем понимаю, к чему ты клонишь. Разум взаимосвязан, поскольку мы живем в обществе, это так. Но при чем тут происхождение каждого отдельного человека? Мой прадед был полковым капельмейстером, твой - ну, допустим, пастухом. Ну и что? Имеет значение не то, откуда, из какой среды ты вышел, а то, кто ты таков сейчас.
- Ладно, - сказал Ур. - Возможно, ты права. Надо мне идти, Нонна.
Они вышли в переднюю.
- Завтра меня попросили прийти после работы к профессору Рыбакову, сказал он.
- К Рыбакову? Это который занимается социальной психологией? А зачем?
- Для беседы. - Опять он посмотрел на нее пристально и долго. Спасибо тебе, Нонна.
- Перестань рассыпаться в благодарностях. Мне хотелось как следует тебя накормить, вот и все. Ты позвони мне завтра после беседы с Рыбаковым, хорошо? Ну, до завтра, Ур.
Он вдруг погладил ее по плечу. Резко отдернув руку, повернулся и выбежал на лестничную площадку.
С балкона Нонна смотрела на него, пока он не свернул за угол.
Глава третья
УРИЭЛЬ
Я накалил легонько самоварные щипцы и приложил их к ладони. Запахло горящим мясом… Номер отложили.
В с. И в а н о в, Похождения факира
Пляж был хорош тем, что, собственно, еще не был пляжем: узкая полоса гальки, по бокам ограниченная бетонными блоками волнорезов, выступавших далеко в море. Блоки еще не успели обрасти зелеными бородами водорослей. Здесь строили не то новую гостиницу, не то пансионат, - лязгал экскаваторный ковш, громыхала бетономешалка. Здесь еще не было лежаков и тентов, автоматов с водой и пивом, ни мороженщиц, ни продавцов вареной кукурузы, ни - страшно вымолвить - сувенирных киосков.
И поэтому здесь пока было мало купающихся. Во всяком случае, между распростертыми на пляже телами оставались просветы.
Еще то было хорошо, что катера спасательной службы редко наведывались к этому необорудованному пляжу. И, пользуясь этим, Ур выплывал далеко за линию буйков.
Выплыл и сегодня. Долго лежал на спине, вольно раскинув руки и глядя в синее небо с реденькими, чистенькими, как гигиеническая вата, облачками.
Затарахтел, приближаясь, мотор. Ур закрыл глаза, приготовляясь к неприятностям.
- Штраф захотел?! - гаркнул усиленный мегафоном голос. - Середина моря заплыл!
Мотор, фыркнув, заглох. Открыв глаза, Ур увидел борт катера и два сердитых коричневых лица под беловойлочными абхазскими шляпами с растрепанными полями.
- Забирайся катер, гражданин! Отвезем на берег, штраф будем вынимать!
- Не надо, я сам доплыву, - сказал Ур, переворачиваясь на живот. - Не бойтесь, я не утону.
- Как не бойтесь, как не бойтесь! - вспылил спасатель.
Тут его напарник, флегматичный моторист, сказал:
- Пускай плывет, Гиви. Это циркач тот самый.
Гиви перегнулся через борт, всматриваясь в Ура. Потом на узком его лице возникла доброжелательная улыбка.
- Прости, дорогой! - крикнул он. - Не узнал! Плыви себе на здоровье! - И напарнику: - Заводи мотор, Сандро. Если он утонет - сам себя поднимет!
Сказав это, он захохотал на все Черное море.
Не спеша Ур доплыл до пляжа. Сел, переводя дыхание, возле свертка с одеждой на горячую от солнца гальку.
На всем длинном, усыпанном курортниками черноморском берегу Ур был, наверное, единственным человеком, обходившимся без лежака или подстилки. Покойно возлежал он на здешних булыжниках, давая пищу для толков и острот. Один московский филолог, остановив на Уре рассеянный взгляд, вспомнил четверостишие Тредиаковского, как нельзя лучше выразившее суть дела:
На острых камнях возлегает,
Но оных твердость презирает,
По крепости могучих сил,
Считая их за мягкой ил.
- Ви далеко плаваль, - сказал Уру сосед, подтянутый крепкий мужчина средних лет. На нем были черно-белые, в шашечку, плавки, огромные защитные очки, закрывавшие пол-лица, и белая войлочная шляпа. - Я смотрель бинокль, - добавил он с улыбкой.
- А вы почему сегодня не ныряете? - спросил Ур.
Сосед наморщил лоб, подыскивая слова для ответа, но запаса русских слов ему не хватило, и он сказал по-английски:
- Перед тем как нырять, всегда надо собраться с духом. - И он засмеялся, показав превосходные ровные зубы.
С этим симпатичным иностранцем Ур познакомился здесь, на пляже, несколько дней назад, заинтересовавшись его снаряжением необычного вида. Иностранец подтвердил, что ласты, трубка, ружье для подводной охоты у него действительно первоклассные, их выпускает известная французская фирма, лучше нет во всем мире. Они разговорились. Иностранец был здесь с группой любителей подводного спорта, для которой "Интурист" организовал поездку на черноморские курорты. Русского языка он почти не знал, и разговаривать было трудно, пока оба не выяснили, что одинаково плохо знают английский. И тогда беседа пошла оживленней. Оказалось, что иностранец нырял во всех морях земного шара, за исключением северных и морей Дальнего Востока. Он был интересным рассказчиком, и Ур обрадовался, увидев его сегодня здесь, на пляже.
- Как вас зовут? - спросил он.
- Извините, - сказал иностранец, - прошлый раз я забыл представиться. Гуго Себастиан из Базеля. О, вам нет нужды представляться - кто же здесь не знает Уриэля! Я видел вас в цирке, господин Уриэль, и хочу сказать, что был потрясен…
- Благодарю вас, - прервал его Ур. - Я бы охотно послушал ваши рассказы о морях.
- О да, моря!
И он заговорил о том, что природа обидела его родную Швейцарию, расположив ее вдали от моря. У него, Себастиана, есть в Базеле небольшое дело - рекламное издательство. Ах, ничего особенного: альбомы, путеводители, пестрые картинки. Доход невелик, но, слава богу, пока хватает на путешествия. Делами в основном занимается его старший брат, совладелец, он же, Гуго Себастиан, предпочитает нырять…
Тут он опять засмеялся:
- Удастся ли вынырнуть - вот вопрос, который я каждый раз себе задаю. Уж очень быстро меняется конъюнктура, все труднее поспевать. Похоже, что альбомы с обычными фото выходят из моды, пошел спрос на объемные изображения, а это дорого, нашему издательству такое переоборудование не по карману… Да что это я! - воскликнул Себастиан. - Оглушил вас своими заботами, как будто у вас нет своих… Господин Уриэль, вы поразительный человек. То, что вы делаете в цирке, просто чудо. Самое настоящее первоклассное чудо. Простите за нескромный вопрос: ведь это, надо полагать, не все, что вы умеете? Я имею в виду - не весь ваш набор чудес?