Довольная урожаем Рая перевязывает пакетик верёвочкой и оглядывается: перед кем бы похвалиться добычей? Но в комнате никого нет, только на кровати в углу лежит Милая Ханна. По утрам Ханну уводят на процедуры, а потом она заплетает седую косу, ложится в кровать и лежит там целый день, жалуясь на жизнь. Голос у Ханны нежный и приятный, поэтому её жалобы никому не мешают. Это у нас фон такой - Ханна жалуется на жизнь. Когда Сомар жалуется, это гораздо хуже, Сомар орёт, плюётся и размахивает руками. А Милая Ханна ничем не размахивает, она просто лежит пластом и поёт себе на одной ноте. Милая - это её фамилия. Все новенькие очень удивляются, какая фамилия странная. А по-моему, нормальная фамилия, Милая и Милая. Тем более что Ханна и правда ничего.
- Ком цу мир, майн киндер, - обращается Ханна к стене перед своей кроватью, - ком цу мир! Ком цу мир, майн киндер, ком. Где вы все? Почему не идёте? Я тут всё время одна, майн киндер, ком цу мир.
- Да ладно тебе страдать, - откликается сердечная Рая, - смотри вот, какую я красоту насобирала.
Рая поднимает повыше свой пакетик с крышечками, чтобы Ханна их хорошо разглядела, и трясет пакетиком - так, что между цветными крышками начинают плясать солнечные блики.
- Ком цу мир, - просит Ханна нежно, - почему вас никого здесь нет? Где вы, майн киндер, где? Идите сюда, я здесь, майн киндер, здесь!
- Внуку подарю, - говорит Рая, любовно поглаживая пакетик, - он у меня любит всякое цветное. Он мастерит фигурки и картинки, я ему всё время что-нибудь красивое приношу.
- Где Лёва? - спрашивает Милая Ханна, - где Марик? Где Сонечка? Где Адель?
- В прошлый раз я ему принесла много серебряной бумаги, в которой раньше был шоколад, - Рая неспешно поднимается: она заметила, что на краю тумбочки Ризы еще осталась пыль. - Мне эту бумагу на шоколадной фабрике отдали, я ведь и там убираю. Так он из этой бумажки такую красоту сделал, ты только подумай.
- Где Варя? Где Катя? - горюет Ханна Милая, - где Вероника? Девочки мои где? Ком цу мир, майн киндер, ком! Где Наташа? Где Танечка? Где Рахиль?
- Он взял эту серебряную бумагу, - Рая нашла тряпку и теперь деловито перетирает все тумбочки заново, - налепил её на спичечные коробки, и из этих коробок построил домик!
- Где Витенька, - монотонно недоумевает Ханна, - Витенька где? Почему его нет? А где Анюта? Анюта и Витенька самые любимые у меня. Где они, а?
- Домик, представляешь, получился, настоящий домик из серебра! - торжествует Рая, полируя тумбочки, - как будто дворец. На солнце знаешь, как блестит?
- Витенька, Анюта! - зовёт Ханна, - Анюта, Витенька, ком цу мир, ком!
- И он говорит, - теперь Рая довольна видом тумбочек и начинает неспешно собирать вещи, чтобы уходить, - "Я, бабушка, сделаю еще и принцессу". Принцессу он хочет сделать, маленький мой. Я ему всё-всё собираю. Вот крышечек цветных набрала. Сможет он из них принцессу сделать, как ты думаешь, а?
- Принцессу из чего угодно сделать можно, - говорю я.
- Где мой Марик? - недоумевает Ханна, - Марик мой где? Марик самый маленький был, а потом вырос. И где он теперь?
- Ну ладно, - Рая поднимает большую сумку, - я пошла. Мне еще на фабрике сегодня убирать, будь мне здорова, Ханна, милая, постарайся поспать. Тебе после сна всегда лучше. Поспи, а?
- Уехал, совсем уехал! - внезапно понимает Милая Ханна, и её голос из грустного становится горестным, - уехал, совсем уехал, совсем!
Рая в последний раз окидывает хозяйским взглядом чистую комнату, выходит и дверь за ней закрывается.
- Уехал! - поёт Ханна и тянет меня к себе этой песней, как канатом, - уехал, совсем уехал, совсем! А когда и куда - неизвестно… Машенька, посиди со мной!
Я подхожу и сажусь к Ханне. Ханна тянет мне руку. Я даю ей свою.
- Машенька, где Марик? - спрашивает меня Ханна почти шепотом, - ты не знаешь, а?
- Я знаю, - отвечаю я ей честно, - и ты тоже узнаешь. Вот увидишь.
- Узнаю? - удивляется Ханна, - а скоро?
- Скоро, - я глажу Ханне лоб, - скоро ты всё узнаешь. Спи пока.
- Я посплю, да, - соглашается Ханна. - Я посплю, и ты поспи.
- Я не сплю, ты же знаешь, - отвечаю я.
- Ну тогда я сама посплю, - говорит Милая Ханна и улыбается мне. - Машенька, спасибо тебе. А то я думала, уехал, совсем уехал. А ты говоришь - спи пока. Так я посплю.
- Поспи, конечно, - я встаю.
Спать Ханна, безусловно, не будет: она никогда не спит днём.
Я выхожу, а мою спину догоняет недоуменный возглас:
- Уехал, совсем уехал! Совсем уехал, уехал совсем! Ком цу мир, майн киндер, ком цу мир. Уехал, а когда и куда - неизвестно. Совсем уехал. Не вернётся больше, уехал. А когда и куда - не сказал…
* * *
В коридоре беседуют Оресто и студентки, а мимо них проносится взбудораженная Риза. Риза умеет правильно выстраивать мизансцены: как только она протопала в сторону библиотеки, Оресто движением брови собирает студенток в кучку и ведёт за ней. Я, естественно, иду следом.
Риза жизнерадостно вламывается в библиотеку и застаёт там одного Йошку, остальные разбрелись кто куда. Впрочем, Ризе Йошка и нужен. Она встаёт перед ним в позу жреца у престола и дёргает за рукав. Оресто и студентки стоят в дверях.
- Йошка! - приплясывает Риза, и короткие седые волосы скачут у неё на голове, - Йошка, я тебе что-то сейчас скажу! Ты сейчас от удивления свалишься с кресла, Йошка!
Йошка сидит неподвижно, как обычно. Он не похож на человека, который вот-вот свалится с кресла, но Ризе видней. Она скачет перед ним до тех пор, пока не удостоверяется, что Йошкины глаза перестали быть отсутствующими и в них появилось раздражение: Йошка не выносит, когда его отвлекают. Но Ризе наплевать. Она по делу.
- Йошка! - оповещает Риза торжественно, - твоя мама нашлась!!!
Группа студенток приходит в волнение. Оресто переглядывается со мной.
Йошка не выказывает никаких эмоций, но он явно заметил Ризу и отделил её от общего фона.
- Мы думали, что твоя мама умерла, Йошка, и ты сам так думал, - волнуется Риза, - но выяснилось, что твоя мама нашлась! И она сейчас здесь!
На фразе "и она сейчас здесь" Йошка вдруг втягивает в себя воздух и резко начинает вставать. Риза, этого и ожидавшая, отходит в сторону: для того, чтобы встать, Йошке нужно много места. Он выдвигает слоновьи ноги, с шумом выдергивает из кресла необъятный зад, встаёт, пошатываясь, и стоит какое-то время. Риза ждёт. Наконец, Йошка справляется с проблемой прямостояния и начинает решать проблему прямохождения. Он делает несколько шагов вперёд, продвигаясь к выходу из библиотеки.
- Йошка, она сейчас в приёмной, мама твоя, - суетится Риза, - она специально пришла, чтобы ты прощения попросил. Пойдём, Йошка!
Йошке "пойдём" не требуется, он целеустремлённо движется вперёд. Студенток сдувает с его пути. Я иду за ним по образовавшемуся коридору, впрочем, мне-то студентки не мешают. Библиотека на втором этаже, а приёмная - на первом. Спуск с лестницы занимает у Йошки минут пять, мы тащимся за ним, Риза то забегает вперёд, то отскакивает обратно. У студенток растроганные лица. Оресто идёт молча, собран и деловит.
На первом этаже, в приёмной, сидит седая женщина в платке. Это Ципа. Обычно она торгует резинками и старыми башмаками у дороги напротив наших ворот. Ципа пристально глядит на лестницу, откуда пёстрой толпой спускаемся мы. Увидев Йошку, Ципа коротко вскрикивает, протягивая к нему руки. Йошка скатывается насколько это возможно быстро с остатка ступеней, с размаху падает перед Ципой на колени и начинает монотонно рыдать. Ципа обхватывает его руками, покачиваясь вместе с ним.
- Вот! - торжественно, как экскурсовод, объясняет Риза нам и студенткам, - вот, это я его привела! Он болел потому, что скучал по маме, а я его привела!
Еще одна любительница театра. У Оресто она, что ли, учится таким вещам? Оресто будто ловит мою мысль и оборачивается, ища меня глазами. Находит, сразу понимает, о чем я думаю, и произносит чуть слышно: Машенька, я тебя в карцер посажу. На хлеб и воду. У тебя нет ничего святого.
Посадить меня на хлеб и воду - замечательная идея. Мы с Оресто оба немножко улыбаемся. Карцера у нас, конечно, нет. Ничего святого в понимании Оресто у меня тоже, безусловно, нет. Это просто не совсем верная терминология для меня.
Йошка тем временем еще какое-то время рыдает, покачиваясь в руках у Ципы, после чего Ципа кидает взгляд на часы и разнимает руки.
- Сынок, милый - говорит она мягко, - мне пора.
Услышав слово "пора", Йошка вскрикивает и изо всех сил хватается за Ципу.
- Я завтра приду, - говорит Ципа, гладя Йошку по голове. Йошка слышит это "завтра", неожиданно прекращает рыдать, встаёт и начинает уходить. Его спина выражает такое безграничное горе, что кто-то из студенток тихо охает. Я знаю, что сейчас будет - Йошка вернется в библиотеку, осядет грудой в своём огромном кресле и замрёт. Ципа кивает Оресто и спрашивает его осторожно:
- Ну чего?
- Да ничего, - отвечает ей Оресто так же осторожно, - ты молодец, Ципа. Приходи завтра.
- Приду, - кивает Ципа, берёт свою корзинку с резинками и башмаками (корзинка, оказывается, всё это время у стены стояла) и выходит.
Нормально сегодня получилось, удовлетворённо говорит Риза, правда, Машенька?
Нормально, отвечаю я. У тебя всегда нормально получается.
Риза довольна и уносится вверх по ступенькам.
Вниз по ступенькам тем временем спешит Сомар.
- Тут Ципа была? - спрашивает она подозрительно.
- Была, - соглашается Оресто.
- А у меня тапки пропали! Красные! - объявляет Сомар великую новость, - это, наверное, Ципа взяла!
* * *
"Давайте пройдем ко мне в кабинет", - приглашает Оресто студенток, и я понимаю, что и меня он теперь приглашает тоже. Пришел ответственный момент: будем их проверять. Большой надежды на эти проверки ни у меня, ни у Оресто нет, но мы не оставляем надежды. Надо хотя бы минимально обновлять кадры, Оресто тоже не железный - за всех пахать.
В кабинет я прихожу последней. Студентки уже сидят: рыжая и узкоглазая в желтом кресле, большая и черная - в белом, та, что с длинными волосами - на мягком стуле, плотная (теперь у неё уже не сердитый вид, а просто задумчивый) - на ковре, и последняя - облокотившись о шкаф. Оресто что-то им там вещает про клиническую депрессию, шоковую терапию и метод регулярного катарсиса. Вид у него не такой театральный, как с утра, поэтому он уже не выглядит идиотом. Просто усталый человек в белом халате. Студентки слушают. И я захожу.
- Добрый день, - здороваюсь я с Оресто. Оресто, не прерываясь, кивает. На остальных надежды нет. И вдруг слышу:
- Здравствуйте.
Оп-па, скажите пожалуйста, какая приятная неожиданность. Это кто же у нас такой глазастый? А, вот эта, плотная, сердитая, которая меньше всех охала. Сейчас она на меня невнимательно посмотрела (ну да, она-то пока не понимает, чему тут удивляться), поздоровалась и дальше сидит. Остальные не отреагировали. Тут всё понятно. Студентка с длинными волосами экстатически записывает за Оресто его гениальные мысли, рыжая кивает головой, черная взмахивает роскошными ресницами (а самая красивая среди них всё-таки она, а не эта плотная глазастая, бедный Оресто, не повезло ему - хотя это еще как посмотреть, кому тут не повезло). Последней студентки вообще не видно и не слышно, она притаилась, как мышка сидит. Ну и ладно. Одна есть - и замечательно. Одна - это в миллион раз лучше, чем ни одной.
Оресто заканчивает свою лекцию, отпускает усталых студенток (рыжая еще что-то у него дотошно выспрашивает), и уже у двери говорит:
- Иоганна, Вы не могли бы задержаться на пять минут?
Ага, её зовут Иоганна. Ну что ж. Будем, значит, дружить.
Рыжая смотрит на Иоганну зверем. Остальные просто прощаются с Оресто, проходят сквозь меня и покидают кабинет. Мы остаёмся втроём - я, Оресто и Иоганна. Иоганна глядит на нас, а мы глядим на Иоганну. Надо что-то говорить, но я всегда теряюсь в таких случаях и предоставляю Оресто возможность сказать всё самому. Он хорошо говорит, когда не выпендривается. Оресто открывает рот, и тут в дверь стучат.
- Да? - кричит Оресто недовольно, - кто там?
В дверь кабинета просовывается голова нашей секретарши Даны. Дана грудастая, близорукая и обидчивая. Она щурится в глубину кабинета, видит, что Оресто сидит вдвоём с незнакомой студенткой, понимает, что помешала и говорит обиженно:
- Оресто, извини, конечно, но там к тебе пришли.
- Кто еще пришел, - скрипит зубами Оресто, - а потом нельзя?
- Нельзя, - еще более обиженным тоном говорит Дана, - там пришли родители Машеньки…
Упс. А не сбежать ли мне сейчас, по возможности быстро. Но Оресто хорошо меня знает, поэтому он рывком встаёт и загораживает дверь. Сквозь него-то я не могу пройти. Сидеть, командует он мне почти любовно, но непреклонно.
- Но, Оресто… - я пытаюсь торговаться, - ты же знаешь, что я…
- Ничего я не знаю, - Оресто непреклонен, - ты же большая девочка, а не глупое привидение. Куда ты вскочила? А ну сидеть. Разберемся.
- А Иоганна как же? - хватаюсь я за последнюю надежду, - мы же должны с ней поговорить!
- А Иоганна посидит здесь во время визита наших гостей, и всё поймет, - заявляет Оресто, - сразу со всеми проблемами и разберемся. Посидите, Иоганна?
Иоганна посидит. Оресто взглядом сдвигает её вместе с креслом к книжному шкафу, ставит два удобных стула напротив своего стола и, ловким движением загнав меня в угол, пресекает мою последнюю попытку сбежать через окно. Этаж тут третий, но мне-то что.
- Дана, зови!
И в комнату входят мои родители. Я бы отдала сто лет своей бесконечной жизни за то, чтобы вместо них в комнату сейчас вошли Мендель и Риза, или Рая и Милая Ханна, или даже Сомар в обнимку с Ципой. Но в комнату входят мои родители. Они проходят в кабинет, здороваются с Оресто и Иоганной и садятся на приготовленные для них стулья. Папа немедленно находит меня взглядом и невесело улыбается. Мама смотрит на Оресто и сходу плачет. Когда она плачет, в её речи особенно заметен русский акцент.
- Доктор, я не знаю, зачем мы пришли, - плачет мама, - такое горе, доктор, мы после её смерти никак оправиться не можем, доктор, уже столько лет прошло, а мы всё не
- Доктор, как она тут? - спрашивает папа.
- Я понимаю, вам очень тяжело, - отвечает Оресто маме и придвигает ей пачку бумажных носовых платков. - Похоронить дочь - такое горе. А если при этом дочь еще и умерла после тяжелой психической болезни, то тем бо…
- Нормально, - улыбается Оресто папе, - помаленьку.
- Да мне-то что сделается, - бурчу я из своего угла. - Хорош задавать идиотские вопро…
- Машенька, я тебя на хлеб и воду посажу, - привычно угрожает Оресто, и мы с папой улыбаемся. У нас вообще-то неплохие отношения, если бы он еще один приходил, было бы куда ни шло, хотя мне-то, в принципе, и он не особо нужен. Правда, Оресто убежден, что это не так. Ну у Оресто вечно его странные лечебные идеи.
Папа встаёт и подходит ко мне - поговорить. Он не рассказывает мне про дом и сад, я этого не люблю. Но в прошлую пятницу по телевизору шел неплохой фильм, и мы все его тут смотрели, и папа тоже смотрел, у себя. Вот о фильме мы и говорим.
Ты у меня умница, Машенька, говорит папа на какую-то мою реплику, и мне это почему-то приятно, хотя я и понимаю, что по большому счету абсолютно неважно, умница я, или нет.
Мама тем временем рыдает у стола, и Оресто старательно обсуждает с ней, насколько это тяжело - потерять ребенка. "Ребёнку", когда его потеряли, было почти тридцать лет, но это неважно. Мы с папой тем временем закончили про фильм и перешли на футбол. Ага, я и футбол смотрю, почему бы и нет. Мама мутным взглядом смотрит на папу, стоящего в углу, и нервничает:
- Ну чего ты там опять торчишь один? Ты бы хотя бы подошел поговорил с доктором!
- Я с доктором потом поговорю, - мягко отвечает папа, прекрасно зная, что ни с каким доктором говорить не будет. Доктор того же мнения. Он беседует с мамой еще какое-то время, успокаивает её и, наконец, выпроваживает за дверь. Папа обнимает меня, говорит нам с Оресто "свидимся" и выходит тоже.
В углу всё это время сидит Иоганна.
- Ну что, - спрашивает её Оресто, - поняла? Будешь у нас работать?
- Буду, - отвечает Иоганна и смотрит на меня таким взглядом, будто у меня вместо головы вырос розовый куст. Я её понимаю - в конце концов, это мы тут привыкли, а она-то в первый раз. Она мне нравится, я с ней потом еще поговорю, попозже. Пока что мне не до неё. Я оставляю их с Оресто вдвоём и иду в спальню.
В спальне шумно. Сомар утверждает, что кто-то украл её ночную рубашку, и в доказательство демонстрирует всем пустой пакет, в котором раньше лежала эта рубашка. Йошка неподвижно сидит на кровати, не реагируя ни на что. Риза опять что-то жуёт, и к ней лучше не подходить.
- Ком цу мир, майн киндер! - поёт со своей кровати Милая Ханна, - ком цу мир! Ком цу мир, майн киндер, где вы все? Никого нет! Уехали, уехали, совсем уехали! А когда и куда - не сказали, и нет никого. Машенька, куда они все уехали?
- Я не знаю, - отвечаю я Ханне, хотя это неправда: я знаю.
- Мама, - говорит Ханна в никуда.
Алексей Карташов
Последнее дело Конан Дойла
(из цикла "Рассказы о рукописях")
В прошлом году совершилось знаменательное событие. Был выставлен на продажу архив сэра Артура Конан Дойла. Архив составлял две дюжины больших ящиков, и во всей Британии не нашлось, к сожалению, заведения достаточно богатого, чтобы приобрести коллекцию целиком.
Наиболее ценная для историков часть, а именно переписка Конан Дойла с 1889 по 1902 год, оказалась в одних, и весьма надежных руках: анонимный покупатель на аукционе, сухощавый немолодой джентльмен, представлял, как впоследствии выяснилось, отдел рукописей библиотеки Британского музея. К счастью, именно в этот момент библиотека получила значительную сумму от правительства Ее Величества, и упомянутый джентльмен, ни разу не посмотревший за всё время торгов в сторону аукционера, через пятнадцать минут после объявления начальной цены недрогнувшей рукой выписал чек.
Прочитав эту новость за завтраком в воскресной "Нью-Йорк Таймс", я порадовался за почтенное учреждение, и в тот же день, сидя на террасе Гарвардского клуба, поделился своим удовлетворением со старым знакомым, доктором Робинсоном.
- Знаете ли вы, дорогой друг, - спросил доктор Робинсон, выслушав меня внимательно, - что моя семья самым прямым образом связана с сэром Артуром Конан Дойлом?
Услышав это, я, разумеется, расположился в кресле поудобнее и уверил собеседника, что я весь, по удачному выражению аборигенов, представляю собой одни лишь уши.
- Как вы, возможно, знаете, - начал д-р Робинсон, - семья моя происходит из Девоншира, и упоминается в церковных книгах задолго до Генриха VIII. Брат моего прадеда, Бертрам Флетчер Робинсон, был другом сэра Артура.
Это была действительно новость! Я прекрасно знал, о ком говорит д-р Робинсон, но мне никогда не приходило в голову, что мой коллега - родственник того самого Бертрама Робинсона, который натолкнул Конан Дойла на создание самой знаменитой из его книг - "Собаки Баскервилей".