Глубокое бурение - Алексей Лукьянов 19 стр.

- Глаз высосу!

- Еппона мама, я тебе кто - взломщик? Малыш, а может, ты плечом?..

- Вы с ума сошли! Это же небо! А если треснет?

- Круто! Малыш, навались!

- Нельзя, вам же дядя Ванзайц объяснил!

- Ой-ой, какие мы нежные!

- Ёптель!

- Цыц! - прервал общий галдеж Трефаил. - Я скажу. Дверь закрыта.

Ключа нет. Ломать нельзя. Требуется работа взломщика. Добровольцы есть?

Молчание.

- Прекрасно. Значит, отдувается самый маленький.

- Это я маленький? - взъярился Громыхайло. - Ну-ка, ты, повтори!

- Геноцид.

- Уговорил…

Мумукин отреагировал первым, едва успев ухватить маленького проныру за пятку, а то бы Прохердей улизнул через замочную скважину.

- Что пристал, зараза?!

- Ой-ой, какие мы нежные! - передразнил Тургений. - Нет, Трефаил, мы этого субъекта не отпустим. Мы его в цирке показывать будем, за деньги.

- Отпустите, я вам штучку подарю.

- Какую?

Громыхайло показал маленький бриллиантик.

- Из мешочка украл! - заорал Мумукин.

- Не воровал я! Пока вы болтали, я в штольню сбегал, там их до хренища!

Дверь временно отошла на второй план.

- Значит, Биркель камушки отсюда возит? По заданию партии и правительства?

- Это вопрос риторический, - успокоил друга Тургений.

- Не мешай. Он их, между прочим, за границу возит.

- А у нас они ничего не стоят. Кому нужны камушки, когда жрать нечего?

- Правительству. Ему есть чего жрать.

- Дяденьки, я домой хочу!

- Еппона мама! Трефаил, посвети, я какую-нибудь железяку найду, замок расковырять.

Сууркисат посветил. Естественно, первое, что нашел Тургений под ногами, оказалось значком "Передовик производства".

Мумукин разогнул булавку и попытался колупнуть ею в замочной скважине, но подлый значок выскользнул и с грохотом, несвойственным мелкому предмету, провалился внутрь.

- Быдла такая! - Тургений с досады пнул дверь, и та легонько открылась наружу.

Все ахнули.

По ту сторону догорал летний день. Путешественники увидели цветущий луг, на них пахнуло ароматом разнотравья, донеслось щебетание птиц.

Какое-то время компания молча созерцала пейзаж.

- И что, ты тут живешь?

- Да, - в один голос ответили Влас и Громыхайло.

- Ну что ж, будем прощаться, - решил Курзо. - Приятно было познакомиться.

- Верую! Эпическая сила!

Все оглянулись.

К провожающим приближалась изрядная толпа, в которой сквозь сумерки Трефаил начал различать знакомые лица: Касимсоты, Лысюка… остальные, правда, незнакомые, но их Сууркисат тоже не боялся. Эпическую силу славил субтильный шаман с рыжей бороденкой и бубном под мышкой.

Толпа остановилась на почтительном расстоянии.

- Мумукин, прощайся с жизнью! - заорал Биркель.

- А я? - обиделся Трефаил.

- Ты тоже! Наверное… - Касимсот-младший замешкался.

- Верую!..

Началась словесная перепалка. Мумукин тарахтел со скоростью парового пулемета, Трефаил поминутно обещал высосать глаз то одному, то другому, а то и всем сразу, Касимсоты наперебой сыпали угрозами, Лысюка обзывала неизвестно кого придурками бешенства… Слово за слово, и скоро вся делегация оказалась вовлечена в прения, не исключая хладнокровного Факми. Скоряк, не прекращая бить земные поклоны и "веровать", умудрялся то одному, то другому зазевавшемуся агенту давать здоровенного пенделя, и вскоре все смешалось настолько, что люди начали забывать, зачем сюда вообще собрались.

Пока Влас не сказал:

- Сюда что-то летит.

- Где? - Тяпа всполошился и опрометью бросился на стену.

- Это что за мужик? - спросил Люлик у Трефаила.

- Часовой местный.

- Куда это он?

- Стратегический объект охраняет. Э, погоди! Ты же его знать должен, если постоянно сюда за камушками ходишь!

Теперь удивился капитан:

- Это необитаемый остров, законсервированное месторождение.

Враги смерили друг друга взглядами. Потом посмотрели на стену, где часовой Тяпа неумело наводил зенитку на неопознанный летающий объект. Стрекот невидимого летуна становился все отчетливее, и столь же отчетливее становился шум пара в котле зенитного орудия - давление возросло до максимальной отметки.

И тут загрохотало. Часового с зениткой окутало паром, все замерли, и только Влас растерянно крутил головой.

- Дядя Мумукин, что он делает?

- Стреляет по паролету, это же очевидно!

- А там люди?

- Ну… как тебе сказать… наверное, да, - смутился Тургений.

В несколько прыжков кинконг достиг стены, разогнал пар и, обжигаясь и шипя от боли, выломал орудие и сбросил в море.

Вскоре стало понятно, что если "часовой" и попал в летательный аппарат, то несерьезно. Вот паролет сделал круг над крепостью, вот завис, вот сел… Едва стих шум двигателя, а показавшееся над краем стены солнце окрасило его корпус оранжевым, дверь машины распахнулась, и оттуда тоже посыпался народ… точнее, это был не народ, а самый что ни на есть цвет нации - Верховный Совет полным составом, кроме разве что Большого Папы. Агенты радостно завопили, увидав начальство, и только Димон не обращал на Распута никакого внимания:

- Верую!

Мумукин шепнул Трефаилу:

- А где Хэдэншолдэрс?

Люлик и Сууркисат обернулись на Тургения. Взгляды обоих не предвещали ничего хорошего.

- Чего я сказал-то?

- Это он! - заорали Трефаил и Касимсот.

- Нет! - Мумукин в ужасе зажмурился.

Сууркисат бросился к Власу:

- Малыш, хватай часового! Лови его! Лови!

Диктатор заметался по стене. Нельзя сказать, что Влас так уж старался поймать Большого Папу, но нервы у Вальдемара Некрасовича сдали. Он начал ругаться, угрожать, незаслуженно обозвал Власа засранцем и даже умудрился разок выстрелить из пистолета, который все это время держал в кармане. Пуля угодила кинконгу в нос, и из глаз малыша брызнули слезы.

Тут Хольмарк, до сей поры старавшийся не отсвечивать, с воплем:

"Маленьких обижают!" раскидал Верховный Совет с его прихвостнями, легко вспорхнул на стену, в мгновение ока настиг Хэдэншолдэрса, вырвал у него пистолет и надавал пощечин.

Далее свершился самый бескровный и полюбовный государственный переворот за всю историю Архипелага. Трефаил предложил всему Президиуму сдаться, или он немедленно всем глаз высосет. Угроза подкреплялась сопением обиженного великана и воплями "верую!", с которыми Скоряк принуждал Распута поклониться кинконгу.

Скоро рассвело окончательно, а за Дверью, наоборот, показалось багрово-красное светило. Предстояло самое главное - отправить малыша домой.

- Слушай, там уже поздно, - уговаривал Власа Тургений. - Может, завтра?

Но мальчик твердо решил, что приключений пережил выше крыши. Он решительно шагнул из-под купола наружу и закрыл за собой Дверь.

- Ну вот и все, - с облегчением вздохнул Тургений.

Но ни Трефаил, ни Ванзайц не разделяли мумукинского оптимизма.

Потому что Вальдемар, едва Дверь закрылась, таинственным образом преобразился из слабого и безжизненного кролика в голодного и злого удава. Большой Папа злорадно цыкнул зубом:

- Факми, убей их.

Донт сделал шаг вперед. Оружия у него не было, но как профессионал Факми мог делать работу даже голыми руками. Вопрос состоял в следующем: можно ли убивать людей, на которых снизошла благодать Божия?

В это время Дверь снова открылась, и невидимый Громыхайло, сидящий, очевидно, на плече у Власа, сказал:

- Горстью, горстью бери!

Влас наклонился и сгреб Верховный Совет, никто даже пикнуть не успел.

- Куда вы их? - спросил Сууркисат.

- Это мне компенсация! - отсалютовал Прохердей. - Ох, я ими и покомандую!

Потом Дверь закрылась, на этот раз - окончательно. Трефаил и Мумукин долго смотрели на голубой хрусталь неба, а потом Тургений на свою беду вспомнил:

- Адидасыч, еппона мама, ты мне сюрприз обещал!

Сууркисат наморщил лоб.

- А, помню, да. Я решил тебя на Лысюке женить.

Тут Мумукину и поплохело.

Необходимое заключение Лысюка очень быстро одумалась связывать жизнь с придурком бешенства и вышла замуж за Донта Факми. Очень скоро они отправились в свадебное путешествие по ту сторону купола.

Никто из жителей Архипелага Гулак больше не работал. Алмазы, в которые под давлением купола превращался уголь, были национализированы, министрами брюликодобывающей промышленности стали братья Касимсоты. На вырученные деньги Соседский Союз закупает еду, специалистов и экологически чистую машинерию.

Хольмарк подумал-подумал и не стал обнародовать открытие. Ему заново отстроили обсерваторию, и теперь астроном пытается доказать, что полюсов всего два, а земля крутится. По настоятельной просьбе Трефаила и Мумукина стены в обсерватории обиты войлоком.

Главных виновников падения парового режима восстановили в должностях на "Радио Сахарин". Но выговор с занесением в личное дело за прогулы и срыв эфира Лиффчинг им таки впаял. За сумятицу и нестыковки в сюжете повести ответственность несут эти же отморозки.

И ВОТ РЕШИЛ Я УБЕЖАТЬ…

Элэм особенно остро переживал отсутствие курева. Еще находясь в приемном отделении, разбил стекло, чуть башку о стену не расколотил - никотиновая ломка началась. А отец уперся я, говорит, против, что мой сын курит, не давайте ему курить! Педагог нашелся. Воспитателям вроде и жалко Никиту-Элэма, потому что практически все дети в Центре курят и отучить невозможно. Но и врать тоже не хочется. Решили в приемном пускай уж перебьется, всего-то десять дней потерпеть, а как в группу перейдет - там у него появится личная свобода, пускай вертится, как хочет.

Казалось, что теперь-то можно укуриться до зеленых соплей, однако денег у семилетнего Элэма не водилось. Боцман на курево подсесть не успел, остальные парни тоже на подсосе, но они на три-четыре года старше, легче переносят. Старшие девчонки из левого крыла давали, конечно, докурить, а удовольствие сомнительное рот в помаде, позор!.. Да и страшно. Отец повадился вечерами вдоль забора ходить. Спрячется за кустом, ждет, пока Никита выйдет похабонить. И начинается скандал, разборки с воспитателями, обещания губы оторвать, с головой вместе… Убил бы.

Домой тоже хотелось, хотя и меньше, чем курить. Отец, конечно, редкостная скотина, но в недели просветления становился мужиком вполне сносным и на рыбалку брал, и на другую рыбалку, на букву "е". Это, второе, особенно интересно. Совсем не как в телевизоре. Взрослые думают, что он спит, а Элэм - ни в одном глазу. Всё видит. На квартире всегда есть, что пожрать, и пива можно немного выпить, и в школу увезут утром, не придется пешкодралом топать. Школу Элэм не любил, и если бы не дармовая хавка - фиг бы его туда загнали. Прощелкает клювом на всех уроках, нарисует каракули в тетрадях кое-как - и домой. Во дворе уже вся гоп-компания. Соберутся, покурят - и на рынок, деньги искать. Если слишком холодно - в компьютерный зал набьются, иногда, если наскребут полтинник, даже играют.

Теперь всё, кончилась лафа. В школу на другой конец города возят его, Боцмана и еще трех девчонок-второклассниц; побегать не разрешают - только на территории Центра, где и укрыться-то негде, все на виду.

И, главное, непонятно кто в палате-то шишку держит Самый большой Кирилл, с виду крутой, но никого не гоняет, сигареты не отбирает, даже уроки помогает делать. Игрушки классные, конструкторы всякие, трансформеры - хоть бы кто отнять попробовал. Элэм, как в палату попал, хотел сначала Боцману по морде настучать. Тот в тетрис играл, вот Никита и подошел.

- Че это у тебя?

- Тетрис…

- Ну-ка, дай сюда!

Боцман удивился - и отдал. А Элэм повертел-повертел игрушку - он-то думал, пацан нарываться начнет, вот и огребет по полной! - и вернул.

- Тебя как зовут?

Пацан разулыбался.

- Лева. Только меня все Боцманом зовут.

Элэм не понял.

- Кем?

- Боцманом. Ну на корабле плавает, моряк, знает много.

Никита еще больше загрузился.

- А ты че - и правда на корабле плавал?

Боцман замялся, покраснел.

- Да ссытся он, - встрял парень, который уроки за столом делал. - Вот и Боцман. Это его Лариса Николаевна так назвала.

- Сыкун! - заржал Элэм. - Фу, чухан!

И тут же схлопотал подзатыльник. От того же парня.

- Еще услышу - все очко распинаю. Это болезнь такая, и его лечить будут.

- А хрена ли дерешься-то - огрызнулся Элэм.

- Матюкаться будешь - тоже напинаю. Тут тебе не улица, а социально-реабилитационный центр. Всосался?

Попробуй не всосаться при такой мотивации. Парень на три головы выше, толстый раздавит - и не заметит.

Короче - тюрьма. И Элэм сбежал, в первый же выходной. Перемахнул через забор и с самым независимым видом вторгся на чужую территорию, напевая "…и вот решил я убежать и захватил с собой кровать, тяжелу, б… тяжелу, б… тяжелу…".

Летящей походкой преодолел без приключений два квартала, но у третьего перекрестка жизнь беглеца сделала крутой поворот. Никита и не понял сначала, почему пошел вслед за крохотной струйкой воды, точнее, за ярким фантиком, влекомым течением. Русло серебрилось от наледи - конец сентября выдался холодным. Может, где-то колонка потекла, может, в гаражах кто-то мыл машину ручеек, перегородить который хватило бы и Элэмовой ступни, ничем не отличался от тысячи подобных потоков воды, что приходилось видеть Никите. То есть отличался, но Элэм понял это уже потом, когда вернулся в Центр. А пока он просто преследовал красивый фантик. Взопрев и запыхавшись, Никита забрался вместе с ручейком в гору и столкнулся нос к носу с самым жутким уродом, каких только мог себе представить.

Начать с того, что носов у урода было два. И головы две. Ног, правда, тоже две, но легче от этого не становилось из живота вырастали аж два туловища. Элэм вспомнил, что видел по телевизору такое, про двух сросшихся девчонок. Какие-то близнецы…

- Чего пялишься - спросил урод. - Ты из приюта, что ли?

- Откуда знаешь?

- Да у тебя вся лысина в зеленке.

Пораженный таким фокусом, Никита стоял с открытым ртом. В приемном покое и правда почти всех мазали зеленкой, но чтобы из пятен на башке сделать такой офигенный вывод…

- Чего хотел-то - снова заговорил урод.

- Это… - У Элэма совершенно вылетело из башки, по какой причине он вообще сюда приперся. И, холодея от распиравшего любопытства, спросил - А ты настоящий?

- В смысле?

- Ну… кошачий близнец.

Урод расхохотался. Смеялся он тоже жутковато правая (или все-таки левая) голова звонко заливалась, а левая (вот эта, наверное, была правая) с удивлением смотрела на соседа и с противным дребезжаньем подхихикивала.

- Хрен ли ржешь - обиделся Никита.

От удара по уху аж зазвенело.

- Я тебе говорил - не матюкаться!

Элэм обернулся к обидчику, так коварно подкравшемуся сзади. Им оказался Кирилл, тот, что за Боцмана в понедельник заступился.

- Ты что здесь делаешь Тебя кто отпустил? - Голос Кирилла не предвещал ничего хорошего.

- По голове не бей! - Никита привычно сгруппировался в ожидании взбучки.

Кирилл в сердцах сплюнул.

- Нужен ты мне сто лет!

Урод с Кириллом поздоровались. Говорящему туловищу Кирилл протянул левую руку и буркнул "Здорово", а тому, которое глупо хихикало, погладил голову и протянул печенье:

- Здравствуй, Юся!

- Длятуй! - Башка Юси пустила слюни и показала дырявые зубы, а печенька немедленно отправилась в пасть.

- Ты его знаешь? - У Никиты глаза на лоб полезли.

- Почему "его" Их. - Кирилла, казалось, вид урода ничуть не смущал. - Это - Юся, то есть Юра, а это - Егор.

- Ты слышал, как он нас "кошачьими близнецами" назвал! - прыснул Егор.

- Сиамские близнецы, понял - повернулся Кирилл к Никите.

- Да ты зае… - Элэм осекся, - То есть задолбал уже. Учитель нашелся.

- Давай уже, чеши отсюда. Часа два еще можешь пошататься, а потом обратно.

- А то че?

- Менты искать начнут - вот че! - психанул Кирилл. - Один ты, думаешь, такой умный - слинял! Тебе-то ничего не будет, а с воспитателей спросят.

- А ты че гуляешь?

- А я взрослый, мне можно. Дуй, говорят, отсюда! Может, к обеду успеешь.

Пришлось возвращаться. И только в палате, поежившись под укоризненным взглядом воспитательницы Полины Сергеевны, он вспомнил, какого хрена вообще забрался на самый высокий в районе холм. Ручей тек не вниз, а вверх.

Боцман с важным видом рисовал на доске какие-то непонятные знаки, каракули, и вещал:

- Венера сегодня в доме у Юпитера, поэтому Стрельцам желательно не вступать в конфликт с начальством…

Подобную пургу он мог нести часами, и Никита полагал, что Боцман не только ссытся в постель, но и в мозги серет. Впрочем, вслух свои подозрения Элэм не высказывал. После побега он вообще разительно изменился. На уроках ушами не хлопал, а впадал в странный ступор не то мечтал, не то вспоминал что-то. Но подобное бездействие учительнице нравилось больше, чем бездействие активное. Худо-бедно по слогам читает, два плюс три сложить может - авось проживет.

Воспитатели в Центре социальной реабилитации несовершеннолетних тоже заметили перемену, но в отличие от учительницы забеспокоились. Когда Элэм бузил из-за сигарет - все было понятно и знакомо. Но Никита молчал, как партизан, и на все вопросы отвечал лишь "да", "нет", "не знаю".

Отца отправили лечиться, раз в три недели приходила навещать соседка, сообщала последние новости, но даже жизнь приятелей Элэма совершенно не занимала. Он забирал у соседки три пачки болгарских сигарет, сдержанно благодарил и уходил в палату. Сигареты сдавал воспитательнице на хранение и просил выдавать по одной после еды и парочку на сон грядущий.

Наконец одна из воспитательниц, похожая на девочку, Лариса Николаевна, не выдержала, обняла его на прогулке за плечи и спросила:

- Никитушка, ты по дому скучаешь?

- Наверное, - безразлично пожал плечами Элэм.

- Может, тебе разрешить гулять по городу?

- Не знаю.

- Если обещаешь никуда не сбегать, я разрешу.

Нужно ему разрешение, как рыбе зонтик… Но обещал, что не сбежит, и Лариса Николаевна, тяжело вздохнув, благословила Никиту на долгую самостоятельную прогулку.