Приласкавши каждую, с каждой накоротко переговорив, Лёня выдвинул шезлонг в центр разомкнутого каре, которое образовывали его мавки (всё по правилам – те, которые любят солнце, стоят возле подоконника, те, что не любят – вдоль стен, некоторые притенены ширмами). Достал из минихолодильничка бутылку пива "Фостер". Открыл ее, уселся. Пригубил. В его мозгу зазвучала могучая, морем волнующаяся симфоническая музыка – этакий плаксиво-страстный сплав Рахманинова, Листа и Шопена. И на авансцену, где кружили наведенные воображаемым осветителем пятна лилового и розового, выпорхнула солистка – хрупкая танцовщица с голубым шарфом, филиппинская ванда. Прыжок – гигантский циркуль, на балетном языке зовущийся гранд жете, – и она совсем рядом с Лёней, глядит на него своими переливчатыми экваториальными очами, и ее грудки, как две голубки, дрожат под шелковым трико…
Однако настырный стук в дверь грубо прервал эти классические экстазы.
Мать.
"Что на этот раз? – с раздражением подумал Лёня, но тут же устыдился. – Она ради меня всем пожертвовала… А я…"
– Лёня, нам надо поговорить… – донеслось из-за двери. Голос был глухим, едва различимым, будто говорили на улице – месяц назад Лёня поменял дверь в свою комнату на новую-дубовую, обшитую по кромке резиной, между деревянными плашками в ней имелся слой ваты, для шумоизоляции.
– Мам, не сейчас… Завтра, хорошо? Я уже сплю, понимаешь? – старательно сообщая голосу сонную гугнивость, соврал он.
Громовую тишину за дверью можно было бы расслышать даже сквозь двери противоатомного бункера.
Этот рабочий день обещал быть нескучным – в десять Лёню вызвал к себе Викентий, его начальник.
Сперва Лёня отчитался о работе отдела в целом. Затем перешел к частностям. Где что намоделено, какие сцены обсчитаны, какой motion capture был отбракован и почему сценаристы козлы.
В конце Лёня собирался перейти к самой щекотливой теме: покупке нового "железа" и расширению штатов.
Пока Лёня говорил, Викентий, исполнительный директор конторы, был занят общением с легионом невидимых собеседников по телефону и "аське", но иногда все-таки отвлекался и на доклад своего подчиненного.
Выглядело это так. Викентий вдруг отворачивался от монитора и смотрел на Лёню с интересом энтомолога – будто тот, помахивая перламутровыми крыльями, секунду назад залетел в кабинет через приоткрытую форточку. При этом в как бы умных глазах Викентия как бы рождалась некая ценная мысль.
– Погоди-погоди, – переспрашивал он, – а тебе взрыв на чаеразвесочной фабрике уже в план ставили? Его не зарезала контрольная группа?
– Вы же мне сами его в план и поставили. Сказали, что контрольная группа идет в жопу.
– Нда… Ох, намажет нам с тобой Генеральный…
Все риторические пристрастия Викентия были Лёне хорошо знакомы. Начальник любил обобщать собственные решения до решений "наших", приглашать сотрудников к "широкому обсуждению" и использовать слово "зритель" в значении "народ". Поэтому викентиевское "нам с тобой" Лёню не обижало и даже не злило. Он в совершенстве освоил нехитрое офисное комильфо и вовсю использовал советскую мобилизационную лексику, которая сделала бы честь и "Поднятой целине".
– Пусть намазывает, – вздохнул Лёня. И веско прибавил:
– Лишь бы общее дело двигалось.
– Ну смотри, Леонид, – грозил ему пальцем исполнительный директор. – Все это под твою ответственность!
Если абстрагироваться от предмета их разговора (каскада ярких спецэффектов для боевика "Три креста"), можно было подумать, что два сталинских выдвиженца обсуждают досрочный пуск прокатного стана в каком-нибудь там Железнодольске.
Леня ожидал, что очередной всплеск мозговой активности Викентия будет спровоцирован его сообщением о необходимости закупки двух баснословно дорогих рендер-серверов. Но Лёня говорил и говорил, а Викентий, близоруко щурясь, только кивал, ни на секунду не отрываясь от своего монитора.
– Еще раз повторяю, – сказал Лёня с несвойственной себе твердостью. – Речь идет о вложениях в размере двухсот тысяч условных единиц. С учетом софты. Мы к этому готовы?
– Готовы, готовы, – медиумическим эхом отозвался Викентий.
Леня чувствовал, что смысл его пространных речей – мессадж, как говорили в конторе – до начальника не дошел. Что делать дальше он не знал…
С противным "дилинь" перед глазами Викентия развернулось окошко органайзера.
– Одиннадцать ноль-ноль. Встреча с Пэ, – машинально прочел тот вслух. – Лёня, кто такой "Пэ"?
– Пэ?
В селекторе на столе зашуршало и вечно усталый голос секретарши Полиньки сказал:
– Пришел господин… Победоносцев. Говорит, у вас назначено. Пускать?
– Пэ это Победоносцев, – пояснил очевидное Лёня.
– Впускай, – велел Викентий.
Леня поднялся.
– Я тогда пойду? – с надеждой спросил он.
Не тут-то было. Викентий остановил его жестом.
– Нет-нет, сиди. Ты нужен.
Лене оставалось лишь повиноваться.
Викентий вытащил из стола несколько листков бумаги, небрежно сшитых степлером, и передал их Лёне. "Это синопсис, – сказал он заговорщическим шёпотом. – Читай."
– Вслух? – не понял Лёня.
– На фига еще?! Просто… ознакомляйся.
Тут же в кабинет вошел гладкий господин лет пятидесяти. Последовали взаимные представления, необходимые формулы вежливости и приглашения устраиваться поудобнее.
Пришелец оказался сценаристом. Его фамилия не говорила Лёне ровным счетом ничего, но из короткой справки "Об авторе", которая предваряла переданный ему Викентием синопсис, явствовало, что Игорь Алексеевич Победоносцев "…является автором 5 романов и более чем 20 кино– и телесценариев (три в соавторстве с женой Е. Довбуш)".
– Давайте по порядку, – предложил Викентий, демонстративно выключая монитор (это означало, что к разговору он намерен отнестись более-менее серьезно).
– Хм… По порядку что? – насторожился сценарист.
– Всё. С самого начала.
– Вы же синопсис читали…
По тому проворству, с которым Викентий стрельнул взглядом на потолок и в угол, Лёня догадался: его начальник синопсиса не читал. Но и не скажешь, что совсем в глаза не видел. Скорее всего, пробежал наискосок пару абзацев, а потом был роковым образом вырван из кресла вихрем административной работы.
– Разумеется читал, – с достоинством сказал Викентий. – Кстати, в следующий раз пишите, пожалуйста, покороче. Несущая мысль часто теряется. А для синопсиса главное – несущая мысль.
– Хорошо. Но если вы читали… – начал было сценарист, но директор его тут же перебил.
– Читал, читал. Все равно давайте с самого начала. Вот у вас там в первом кадре едет поезд… Мне уже неясно, у меня уже вопросы! Какой поезд, куда, откуда?
– Поезд номер 113 "Игарка-Ленинград", там же написано…
– Значит плохо написано, раз у меня не отложилось. И что, правда есть такой поезд?
– Есть, – с твердой уверенностью сказал Победоносцев.
Леня, внук станционного начальника, знал совершенно точно, что такого поезда нет. По причине отсутствия сплошного железнодорожного полотна между Санкт-Петербургом и Игаркой.
– А это хорошо, что есть? – задумчиво спросил Викентий. – Я думаю – плохо.
– Ну а какая разница? – Победоносцев уже не скрывал раздражения. Однако Викентий виртуозно владел техникой уклонения от чужих негативных эмоций. Он сразу же повернулся к Лёне и спросил:
– Вот скажи, ты ездил когда-нибудь на поезде Игарка-Ленинград?
– Не случалось, – Лёня решил ответить предельно сухо и не стал козырять фактом не-существования поезда. Он давно уже усвоил: для сериального бизнеса подобные мелочи и впрямь мелочи.
– И мне не случалось. А вам? – последнее было адресовано Победоносцеву.
– Ездил когда-то ребенком, еще при Союзе.
Из того, что сценарист врет, не моргнув глазом, Лёня сразу же справедливо заключил, что перед ними – тертый профессионал, настоящий мастер своего дела.
– При Союзе… Нет, Игарка-Ленинград не годится. Давайте… Давайте Анадырь… Анадырь…
– …Норильск? – робко предложил Лёня. "Из Анадыря вообще не ходят поезда. Потому что там нет железной дороги", – вот, о чем он промолчал.
Но Викентий его не услышал.
– Анадырь… Москва! Любой зритель хотя бы раз в жизни ездил в Москву. И это правильно. Надо, чтобы было два полюса, понимаете? Полюс известности – это Москва. Ну а полюс, так сказать, безвестности – Анадырь… Есть возражения?
– Нет, – легко уступил Победоносцев.
– Ну и отлично. Мчится у нас поезд Анадырь-Москва… Продолжайте.
Сценарист хмуро оглянулся на Лёню. Тот уже успел прочесть первую страницу синопсиса и ему было интересно как именно озвучит ее Победоносцев. Лёня поощрительно кивнул: дескать, продолжайте, хе-хе.
Сценарист начал блеклым голосом десятиклассника, пересказывающего у доски сюжет салтыков-щедринской "Истории одного города".
– Едет поезд. Ночь, мгла, вьюга… Сибирь… Тайга. Грандиозная река. Через реку – мост. Поезд въезжает на мост. Подозрительный дедок входит в вагон из тамбура. Крупный план на сцепку между вагонами. Она искрит… – с этими словами заискрили и глаза Победоносцева. – Зритель чувствует: дело неладно… И вдруг – удар! Еще удар! Проводница с пустыми стаканами из-под чая летит вверх тормашками! В седьмом купе друзья догуливали свадьбу – и к потолку взмывает бутылка водки! Шпроты! Крики "бля"!
– Бля не надо, – скучно вставил Викентий.
– Ну, я образно… Итак, шпроты! Все кричат! Тот самый дедок, который секунду назад пришел из тамбура, падает и бьется виском о ручку шестого купе! Дверь от удара распахивается! Зритель видит парочку под простыней! Они занимаются любовью! Но их лиц камера не показывает – в этом интрига на первый сезон! Еще удар! Треск! Скрежет! Переход кадра – и зритель в ужасе видит, как вагон оторвался от состава и сошел с рельс! Вагон влетает в ажурный переплет стальных конструкций моста! Чудом вписывается между ними, трется боками, снова брызжут искры… И вот вагон уже летит над черной водой реки. Удар! И темнота.
Победоносцев, которого еще секунду назад несло неудержимо, вдруг умолк, озирая свою немногочисленную аудиторию.
Викентий старательно хмурился, изображая осмысление.
– Слушай, Лёня, ты помнишь как "Лост" начинается? – неожиданно спросил он.
– Пляж, обломки самолета… Все ходят…
– Неправильно. "Лост" начинается с того, что главный герой, хирург Джек, открывает глаза. А потом бежит через джунгли. Вот так начинается "Лост". А кадры крушения самолета там вообще идут на двадцатой минуте, флэшбэком. Чувствуете? – спросил он у сценариста.
– Дать крушение вагона флэшбэком? – Победоносцев равнодушно пожал плечами.
– Да я не знаю! Я размышляю! Вы же драматург, вот вы мне скажите: как лучше?
– В этом моменте… лучше не повторять "Лост"… буквально, – Победоносцев тщательно подбирал слова. – Нашему зрителю нужна яркая, мощная затравка. С первых же секунд. Если мы в начале покажем как Андрей открывает глаза посреди заснеженного острова и бежит куда-то через ельник… Зритель подумает, что мы клонировали не "Лост", а "Вечный зов" или какой-нибудь "Побег из зоны", не к ночи будь помянут… И сразу же переключится на другой канал.
– Убедительно… – Викентий кивнул. – Убедительно. – Кивнул еще раз. – Значит здесь без флэшбэка. Ну хорошо… Что там дальше? Летит наш вагончик, летит – и прилетает на остров… Погодите! Но это же тонкое место! На сколько там вагон может отлететь от моста? На километр? Так это несерьезно… Его сразу найдут!
– Ну разумеется, – Победоносцев самодовольно улыбнулся. – Но у нас вагон не прилетает на остров, а… приплывает! В этом наше ноу-хау! Вагон-то – это своего рода лодка. Он имеет положительную плавучесть, согласны?
Леня сильно сомневался в "положительной плавучести" вагона, а особенно в его герметичности. Но раз начальник не спорил, то и ему было не с руки.
– Конечно, совсем далеко он не уплывет, – продолжал Победоносцев, – но километров сорок-пятьдесят мы ему дадим… Ну а учитывая, что река имеет много рукавов, на ней много островов… Кругом на сотни километров ни души… Наш вагон легко потеряется на просторах Сибири! Итого, дано: остров, вагон на отмели, повсюду ползают очумевшие пассажиры…
– Вот, пассажиры! – оживился Викентий. – Люди! Кино ведь не ради эффектов снимается, верно, Лёня? Кино делают люди про людей и для людей. А люди это характеры, образы, судьбы… Давайте о них поговорим, прямо по списку. Вот Джек, добрый доктор Айболит. Как, вы говорите, его у нас зовут? Андрей?
– Именно так, – подтвердил сценарист. – Андрей Аблов.
– А почему, кстати, Андрей?
"И тем более почему Аблов? – подумал Лёня. – Что это за кошмар – Аблов?"
– Почему Андрей? Потому что это положительное русское имя с богатыми традициями. И притом – с аристократическим характером. – Победоносцев сообщил эту информацию с вкрадчивостью, свойственной профессиональным сэйлсменам. Не хватало только вывода: "Покупая имя "Андрей", вы покупаете высшие порывы русской души!"
Но Викентия не проняло.
– Уверены? – С гэбистским прищуром осведомился он. – Есть мнение, что современный зритель устал от всей этой белогвардейщины. Он у вас там, небось, еще и на гитаре бренчать будет, "Белой акации гроздья душистые…" Нет?
– Гитара это опция, – ушел от ответа Победоносцев. – Легко добавить, легко убрать. То же и репертуар. Сами понимаете, зависеть будет от привходящих обстоятельств. Если ваши из отдела лицензирования договорятся с Расторгуевым это одно, а если с Максимом, который баба…
– Сами понимаем, вот именно. Выводы: давайте его не Андрей зовут, а Сережа. Сергей.
– Сергей в сценарии уже есть. Сергей Шаргунский.
– Он кто? В смысле "Лоста".
– Английский этот типчик, рок-музыкант.
– Чарли, – Викентий наставительно выставил палец. – Чарли Пэйс. Он у вас тоже наркоман? И музыкант?
– Музыкант, кларнетист. Не наркоман.
– Не наркоман… – Викентий покачал головой. – Ну а как же бремя страстей человеческих? Вы вообще поняли, как "Лост" устроен? О чем он? Это паноптикум, – сообщил Викентий с явным наслаждением, – это анатомический театр людских грехов и пороков!
– Так что, сделать Шаргунского наркоманом? – Сценаристу было не жалко.
– Да вот уверенности нет… Нет уверенности! Лёня, как тебе наркоманы вообще?
Леня с неудовольствием оторвался от синопсиса.
– Да как-то не очень… Сейчас для нашего зрителя, – добавил он, расхрабрившись, – тема наркотической зависимости реально не является болевой.
– Поясни.
– Дело в том, что "Комеди Клаб" и подобные шоу превратили наркоманию из социальной трагедии в источник положительных эмоций. Вокруг наркомании одни хихоньки, если проще.
– А ведь дело говорит, – Викентий подмигнул сценаристу. – Запишите себе: придумать этому вашему Шаргунскому порок. Но чтобы не наркомания… И не педофилия ни в коем случае!
– Гомосексу?..
– Ни-ни-ни! – протестующе замахал руками Викентий. – Ни-ни! Да и какой это порок, мы в двадцать первом веке живем!
– Хорошо. Я подумаю. Так что с Андреем и Сергеем? Делаем Аблова Сергеем?
– Кто такой Аблов?
– Главный герой. Ну как бы хирург Джек из "Лоста".
– Да. Пусть он будет Сергеем, а этот наркоман, который у нас не наркоман… Будет вам домашним заданием, придумаете что-нибудь. Давайте дальше, у меня совсем нет времени. Что у нас насчет шерше ля фам? – Викентий продемонстрировал улыбку-оскал светского льва.
– Это кто? – спросил Победоносцев с легким испугом.
– Ну с бабами, с бабами что? Расскажите мне про нашу Кейт Остин.
– Тут я решил остаться предельно близко к оригиналу. Героиню зовут Катя, фамилия Устина. Катя Устина.
– Подробности? Характер, биография?
– Возраст двадцать два, прошлое – темное, как и должно быть. Но потом выяснится, что ее криминальные делишки из флэшбэков – работа под прикрытием. На самом деле, она государственный агент.
– Агент чего? Какой службы?
– Разведки.
Но Викентию этого было мало. Хотя, как казалось Лёне, волшебное слово "агент", объясняет сразу всё. Услышав "агент" можно вообще ни о чем больше не спрашивать.
– И что она разведывает? На маршруте Москва-Анадырь?
– Я неправильно выразился, – сдал назад Победоносцев. – Конечно же, контр. Контрразведки.
– Агент контрразведки? – не унимался Викентий – В двадцать два года?..
Победоносцев замешкался. Но Викентий сам же опередил его. В мозгу исполнительного директора программа "Не верю!" имени Станиславского вдруг завершилась и сразу же стартовала другая: "Money talks, bullshit walks".
– Впрочем, да, – согласился Викентий. – В основе киноязыка лежит система условностей… А роман у нее с кем?
– В первом сезоне ярко выраженный роман у Кати не предусмотрен. Знаки внимания она будет оказывать Андрею… То есть Сергею Аблову. И – тут еще одно маленькое ноу-хау – Петру Петровичу.
Викентий поморщился.
– Это что за персонаж? Проводник?
– Главный харизматик. Тот лысый папик из "Лоста", который на кабанов охотился…
Сам Победоносцев полностью подпадал под определение "лысый папик" – хотя, скорее всего, не осознавал этого. Лёня предвидел – с этим Петром Петровичем они все еще намучаются. Ибо Победоносцев не справится с соблазном сделать Петра Петровича своим альтер эго и перегрузить образ своими собственными страхами, радостями и воззрениями.
– Джон Локк, – деликатно подсказал Лёня.
– Джон Локк! – переадресовал Победоносцев Викентию.
– Петр Петрович… Чего длинно-то так? Джон. Локк. Чувствуете? Клац-клац, имя-фамилия целиком легли в два слога. А тут Петрооович…
– Его фамилия Хрущ, – мгновенно парировал сценарист (Леня видел, что в синопсисе черным по белому написано "Петр Петрович Камов"). – Получается Петр Хрущ. Два слога.
– А что, Хрущ ничего… И как, по-вашему, наша Катя на него западёт, да? – Викентий вновь осклабился. – Почему?
– "Западёт" это не вполне верно. Однако, мы будем интриговать зрителя. Чтобы у части аудитории сложилось подобное впечатление.
– У какой части?
– У состоятельных людей за сорок пять, то есть у папиков. Которые в обязательном порядке обзаводятся любовницами из той возрастной категории, к которой принадлежит наша героиня. Разумеется, жертвой этой же интриги должны стать и жены папиков.
– А зачем нам это? Впрочем, понимаю, понимаю… – впервые за разговор исполнительный директор посмотрел на сценариста с уважением. – Стереоскопическое прочтение образа… Папики будут Кате симпатизировать, а их жены – по поводу Кати негодовать. Дескать, "эта молодая сучка, вертихвостка…" Годится! Ну и чтобы вчерне покончить с персонажами, последний вопрос из главных… Он же главный из последних. Он же и самый больной. Кто Саид?
– Саид – это моя удача. Он будет чехом.
– Чехом… в смысле… чеченом?
– Чехом в смысле уроженцем Чехии. По имени Лех Рамеш.
– Поясните.
– При поиске образа я первым делом отбросил самую очевидную аналогию "Ирак это Кавказ".
– А почему Ирак? Саид в "Лосте" – он же иранец, – Викентий посмотрел на Лёню, ища поддержки.