- Конечно, видели, - вмешался Коллинз, - все здешние экспонаты воссозданы по эскизам реальных костюмов и доспехов елизаветинской эпохи, вы ведь учились в школе, мисс, и, конечно, видели иллюстрации…
Он так бы и продолжал свою нескончаемую лекцию, но Мейсон легко отодвинул его плечом и сказал Катарине, будто они были здесь одни:
- Пойдемте, я должен у вас спросить…
И пошел, не оглядываясь, уверенный почему-то, что девушка следует за ним, как всегда следовала за ним Кэтти, когда он водил ее по этому дому, показывая его тайные уголки.
В дальнем конце коридора был небольшой закуток, где, по замыслу архитектора, должен был стоять старинный бельевой шкаф. Шкаф уже был заказан, но еще не готов, и сейчас Мейсон, намеревавшийся устроить по этому поводу скандал, был нерадивым мебельщикам благодарен, потому что здесь, в закутке, они с Кэтти… с Катариной… остались вдвоем, под светом факела - электрического, конечно, но очень похожего на настоящий.
- Простите, - сказала девушка, - я не понимаю…
- Кэтти, - произнес Мейсон пересохшими губами. - Это же ты, Кэтти, я не могу ТАК ошибиться.
Если она сейчас скажет "простите, сэр, вы ведете себя непристойно", он умрет на месте.
- Знаете, - сказала Катарина, - здесь у вас все так странно… Мне кажется, что вы… Нет, наверно, мне только кажется.
- Что тебе кажется, Кэтти?
- Вы хотите так меня называть?
- Но это ведь твое имя, верно?
- Ну… Так меня звала только мама, когда я была совсем маленькая. Для всех я Кэтрин.
- Кэтти… Господи, ты… Дай мне руку, пожалуйста.
Если она отдернет руку, он тут же умрет и рассыплется в прах.
Катарина протянула правую руку, пальцы ее оказались тонкими, длинными, мягкими, теплыми, точно такими, какими и должны были быть пальчики его Кэтти, он столько раз видел их перед собой, полупрозрачные, но в точности такие, как…
- Простите, - произнес он, волнуясь, держал ее руку и не собирался отпускать, - простите, что я… Вы… откуда?
Он хотел сказать "Из какого времени?", но она поняла его так, как считала правильным.
- Я живу в Нью-Милле, мы с вами, в общем-то, соседи, мистер Мейсон.
- Джош…
- Мы с вами соседи, Джош, в хорошую погоду отсюда можно, наверно, разглядеть наш дом. И если вы отпустите мою руку, я покажу вам…
- Извините, - сказал он, и все вокруг подернулось туманом - не реальным, а таким, в который погружается мир, когда сильно волнуешься и видишь только то, что способно вместить сознание, а его сознание способно было воспринимать Кэтти, одну лишь Кэтти.
Когда он очнулся, то обнаружил, что сидит напротив Кэтти за кухонным столом, в доме тихо, включены бра, за окном темно, и, похоже, никого в природе не осталось, кроме них двоих, Кэтти держала в руке огромную чашку кофе и непринужденно рассказывала:
- …А потом мы с Мэгги провалились на экзаменах в колледж, и я пошла работать в магазин игрушек, что на Диксон-стрит, впрочем, вы не знаете, вы, наверно, не часто бываете в Нью-Милле, хотя это совсем рядом…
- Не часто, - согласился он. - А обо мне, знаете, все говорят, что я немного не в себе, потому что построил этот дом в стиле шестнадцатого века, но я не мог поступить иначе и хочу, чтобы вы это поняли…
- Я понимаю, - тихо произнесла Кэтти, поставив чашку на стол. - Я тоже… Мне иногда кажется, что я слышу голос, который говорит: сделай так, и я не понимаю, почему я должна поступить так, а не иначе, но я слушаюсь и делаю, это называется интуицией, и она еще ни разу меня не обманывала. Интуиция подсказала вам, что такой дом сегодня - самое выгодное вложение капитала…
- Вы так думаете? - с сомнением сказал Мейсон. - А по-моему, я построил этот дом для того…
Он замолчал, не в силах произнести фразу, которая уже сложилась в его сознании, он боялся, что сказанные вслух слова нарушат шаткое равновесие, уничтожат ауру разговора…
- Для того… - повторила Кэтти.
- Чтобы однажды сюда приехала экскурсия из Нью-Милла, и я смог увидеть вас такой, какой всегда себе представлял. Я люблю вас, Кэтти.
Все. Слова сказаны, будь что будет.
Кэтти. Воплощение той, кто будет ждать его в полночь. Он объяснит ей. Она поймет. Прошло четыре века, и Кэтти воплотилась в новом теле, это так естественно…
Мейсону и в голову не пришло, что, вновь воплотившись, Кэтти не могла оставаться призраком, он не подумал об этом, потому что не верил в реинкарнации, как до поры до времени не верил в существование привидений.
- Вы совсем меня не знаете… - пробормотала Кэтти, но слова, произнесенные Мейсоном, не были ей неприятны.
- Я знаю вас тысячу лет!
- Вы обещали отвезти меня домой, - сказала Кэтти.
Мейсон не помнил, что обещал это, но наверняка так и было, раз она не вернулась в Нью-Милл с экскурсией.
- Конечно, - кивнул он. - Но сначала скажите… Мы ведь еще увидимся? Я…
Кэтти протянула над столом руку и приложила ладонь к губам Мейсона.
- Не надо, - покачала она головой. - Просто отвезите меня домой, хорошо?
Дорога прошла в молчании. Нет, они, конечно, говорили, но каждый свое и - молча. Им обоим казалось, что они вполне понимали друг друга.
- Вот мой дом, видите, слева? - сказала Катарина.
- Мы увидимся завтра? - спросил Мейсон.
- Если хотите… Я работаю до семи, это сегодня у меня был отгул, вот я и решила…
- Я заеду за вами в семь, и мы вместе поужинаем, - решительно сказал Мейсон.
* * *
Он ждал ее в полночь и почему-то был уверен, что она больше не придет. Живая Кэтти и Кэтти-призрак не могли существовать в одном мире, к этой мысли Мейсон пришел самостоятельно. О том, что еще прошлой ночью к нему приходила его любимая, в то время, как она же спала в своей постели в шести милях от замка, Мейсон так и не подумал. Он вообще не способен был думать ни о чем, кроме того, что касался руки своей Кэтти, трогал ее пальцы, ловил ее взгляд, ощущал теплоту ее тела и аромат ее духов, губы ее были слабо подкрашены светло-розовой помадой, а на левой щеке, оказывается, была едва заметная родинка, и, конечно, он не мог видеть эту родинку раньше, потому что в полумраке не все можно разглядеть, особенно когда звезды просвечивают сквозь…
Часы в коридоре пробили полночь, и Кэтти не появилась. "Значит, все верно, - подумал Мейсон. Она вернулась в мир. В образе Катарины". Нелогичность этого предположения его совершенно не беспокоила. Кэтти-призрак больше не придет. Он построил для нее замок, а она…
Мужчины порой бывают еще менее логичны, чем женщины.
Он забыл, что часы спешили на полторы минуты. Кэтти вышла к нему из стены - в последние ночи она любила удивлять его, выходя из стен, запертых комнат или даже из-под пола, будто поднималась по невидимой для Мейсона лестнице.
- Милый, - сказала она. - Ты так взволнован сегодня. Ты весь светишься.
- Кэтти… - только и смог сказать он. - Господи, как же… Ты… Прости меня.
- Простить? - удивилась Кэтти. - Ты не сделал мне ничего плохого.
- Сделал, - упрямо сказал Мейсон, не желая поблажек. - Я познакомился с девушкой, которая… для которой… Я с тобой познакомился, Кэтти! - выпалил он. - С тобой во плоти! Я не мог ошибиться, такие вещи ощущаешь на уровне… на уровне… Это твое воплощение, инкарнация, ты пришла в мир…
- Джош, - грустно произнесла Кэтти, прижав к груди тонкие руки, - ты полюбил земную женщину.
- Я полюбил тебя! Это ведь ты…
- Нет, Джош. Я - вот, перед тобой. Если бы моя душа воплотилась в теле женщины, то произошло бы это в момент ее рождения… Сколько ей лет, Джош?
- Ну… Я думаю, около двадцати.
- Значит, я никак не могла бы появиться здесь прошлым летом… Душа у человека одна, Джош.
- Получается… - упавшим голосом произнес Мейсон, ощущая собственную убогость. Господи, как же он глуп, если не сумел додуматься до такой простой вещи.
Но и ошибиться он не мог тоже. Катарина - это Кэтти. Катарина - ее земное воплощение. Они - одно. Иначе…
- Ты любишь меня, Джош? - спросила Кэтти и начала заламывать руки, как тогда, в первый вечер, когда ей было плохо, так плохо, что она готова была выть от тоски, неожиданно оказавшись в чужом для нее и враждебном мире.
- Да, - сказал Мейсон, потому что не мог ответить иначе. Если бы он сказал "нет", то предал бы не только Кэтти, но и Катарину, это он знал точно, но и сказав "да", он предавал их обеих, потому что…
Мейсон не смог бы внятно сформулировать причину, - но знал - это так.
Ночь прошла, как обычно, в разговорах о том, что любовь способна творить чудеса, в легких попытках прикосновений, но главное - в ощущении близости, которой у Мейсона никогда не было, никогда и ни с кем, это было странное и до сих пор не объясненное притяжение, когда знаешь, что не сможешь коснуться, не сможешь не только снять с Кэтти платье, скрывавшее прекрасное тело, но даже до родинки на щеке не сможешь дотронуться, вот же она, эта родинка, раньше он, должно быть, плохо присматривался или свет падал не так, как нужно, а сейчас Мейсон ясно видел родинку именно там, где и должно ей быть, потому что…
Но это действительно невозможно!
Что может быть невозможного в мире, где живут призраки?
Мейсон протянул руку и коснулся щеки Кэтти - нежно, будто это было облако, сгусток тумана, игра воображения.
Кэтти грустно улыбнулась.
- Я не нужна тебе больше, - сказала она. - Ты нашел свою земную любовь.
- Я люблю тебя, - сказал он совершенно искренне. Сейчас Катарина казалась ему фантомом, выдумкой, ложной памятью. - Если ты не придешь завтра, я умру.
В этом он тоже был совершенно уверен.
- Я не могу не приходить, - сказала Кэтти, - даже если ты бросишь меня. Не могу. Это мой замок. Здесь меня настигла смерть. Я должна…
- И только поэтому…
- Я должна… - повторила Кэтти и скрылась в стене, потому что сквозь высокое окно в торце коридора проникли в дом первые лучи рассвета.
* * *
В семь вечера Мейсон стоял на Диксон-стрит у входа в магазин игрушек и наблюдал, как широкоплечий мужчина опускает жалюзи на витрине. Катарина вышла несколько минут спустя.
- Здравствуйте, - со стеснением в голосе сказал Мейсон. - Здравствуйте, Кэтти.
Катарина рассмеялась.
- Хорошо, - сказала она, - зовите меня так, если вам нравится. А я буду звать вас Джош.
- Да, - сказал он, протянул руку и дотронулся до родинки на ее левой щеке.
Потом они… Что же они делали в тот вечер? Посидели в кафе, это Мейсон помнил совершенно отчетливо, а все остальное смешалось в памяти, как в хорошей порции рождественского салата, который готовила его мать, и он никогда не мог сказать точно, что же она туда клала, но на всю жизнь запомнил удивительный, божественный вкус, оставшийся на языке, как поцелуй, которым они с Катариной обменялись - может, на улице в тени какого-то дома, а может, в темном углу бара или у входа в ее дом, а скорее всего, в каждом из этих мест и еще в десятке других.
В одиннадцать он вдруг ощутил неудобство - начали жать хорошо разношенные туфли, стало холодно в теплой куртке, и голова заболела, волны боли наступали и отступали, оставляя после себя, как на отмели, четкую мысль: "Домой, домой"…
- Мне пора, - сказала Катарина, женским чутьем поняв, что Мейсон отдалился, что он больше не с ней, а где - она понять пока не могла и отпустила его с тяжелой душой, но с мыслью о том, что завтра они опять увидятся, и все будет хорошо или еще лучше.
- Завтра, - сказал Мейсон, морщась от боли, - я буду здесь в семь.
- Завтра, - сказала Катарина, - я работаю в первой смене и освобожусь в два.
- О! - воскликнул Мейсон. - Тогда приезжайте ко мне. Мы поднимемся на крышу - надеюсь, будет хорошая погода, - и вы сможете увидеть свой дом, у меня замечательный обзор, будто…
Волна боли не позволила ему закончить фразу.
- Вам нехорошо, Джош? - с беспокойством спросила Катарина. - У меня есть таблетки от головной боли, я сейчас…
- Нет, - покачал он головой, и боль перелилась из виска в висок, будто жидкость в высоком стакане. - Спасибо, Кэтти. В полночь все пройдет… Жду вас завтра.
И в полночь, действительно, боль его отпустила. Пришла Кэтти, и Мейсон перестал понимать, как мог совсем недавно целоваться с нею, конечно, с ней, с кем же еще, вот эту жилку на шее он только сейчас разглядел у Кэтти, но у Катарины была такая же, он целовал ее сегодня и не мог ошибиться.
Они всю ночь молчали, но это не означало, что между ними не происходил напряженный разговор - Мейсон пытался объяснить Кэтти, что днем она воплощается в тело Катарины Хатчингс, а потом, когда Катарина отправляется спать, является на землю в духовном своем облике, ведь только так и можно объяснить происходящее, не впадая в логические противоречия. А Кэтти глядела Мейсону в глаза, читала в них то, что ему самому было не до конца понятно, и отпускала все его будущие грехи, потому что если любишь, то прощаешь все. Кроме измены, но и измену прощаешь тоже, ведь если ты изменил, то уже не любишь, и тогда какая, собственно, разница…
Они смотрели друг другу в глаза, и Кэтти едва не пропустила первый луч рассвета.
"Мы даже не попрощались, - подумал Мейсон. - Это плохой знак".
- До встречи, Кэтти, - произнес он вслух, надеясь, что она услышит его оттуда, а если не услышит, то почувствует и не станет обижаться.
* * *
Он, как обычно, проснулся в два, позвонил в мастерскую, выяснил, что с утра работы было немного, но к полудню поступило четыре заказа, потом быстро умылся, спустился в кухню и сделал себе омлет, не обращая внимания на заглядывавших в дверь экскурсантов.
Если Кэтти заканчивает работу в два, то в три может быть здесь, высчитывал он. Нужно встретить ее на подъездной дороге - скорее всего, она приедет в такси, и тогда он сам рассчитается с водителем.
Катарина вошла в кухню, когда Мейсон быстрыми глотками допивал кофе.
- О! - воскликнул он, едва не пролив напиток. - Прости, я хотел тебя встретить…
- Я бы тоже выпила кофе, - улыбнулась Катарина. - А то, знаешь, торопилась и не успела…
- Может, ты голодна? У меня есть бекон, сосиски, курица, миссис Турнейл отлично готовит…
- О, мне достаточно кофе и вон ту булочку, что на блюде, - сказала Катарина.
Подошла и сама поцеловала его в щеку.
Мейсон был на седьмом небе. Только этим и еще тем, что он все-таки не вполне выспался сегодня, можно объяснить, что, когда они с Катариной поднимались потом на крышу, Мейсон шел впереди, хотя всякий порядочный джентльмен должен, поднимаясь по лестнице, пропустить вперед даму.
Мейсон поднимался первым и рассказывал Катарине о своем последнем приобретении - на прошлой неделе он заказал в лондонской мастерской макет осадного орудия, такого, какое использовали во времена Войны Алой и Белой розы, это, конечно, другое, более раннее, время в английской истории, но орудие на рисунке выглядело очень уж грозно, и если его установить у входа…
- Это так интересно, - произнес позади него голос Катарины, Мейсон непроизвольно замедлил шаг, почувствовал неожиданно, что нога его что-то задела, а потом услышал сдавленный вскрик, обернулся и, Господи, успел только увидеть, как девушка, то ли споткнувшись, то ли неудачно поставив ногу на ступеньку, наклоняется назад - все больше и больше, размахивает руками, и ничего уже невозможно сделать, только смотреть, как она падает, падает, со ступеньки на ступеньку, не человек, а тряпичная кукла…
- Коллинз! - закричал Мейсон. - Звони в "скорую"!
Может, это и не он кричал? Голос свой, во всяком случае, он слышал будто со стороны, а видел только смертельно побледневшее лицо Катарины, ее широко раскрытые безжизненные глаза, ее нелепо подвернутую руку, кровь на щеке, там, где родинка…
Кэтти, Господи…
В этот момент, стоя на коленях и не решаясь даже дотронуться до лежавшего перед ним тела, он все наконец понял. Все. От начала до конца.
Кэтти и Катарина, конечно, одна и та же женщина - живое создание и его вечная душа.
И жила Кэтти не в старинном замке шестнадцатого века - с чего он, черт побери, решил, что замок был старым? Только потому, что иначе, по его мнению, и быть не могло? Кэтти помнила в своей земной жизни только один момент - момент смерти, падения с высокой лестницы. С этой.
Но как… Господи, да у них там, в мире призраков, видимо, нелады со временем. И не четыре века прошло после ее… после… А несколько месяцев, и не после, а до.
Это значит…
Кэтти была смертельно бледна, неподвижна, как бывают неподвижны разбившиеся статуэтки, и спокойна тем спокойствием, который придает живому существу только смерть.
- Отойдите, мистер Мейсон, - сказал над его ухом властный голос, и чья-то тяжелая рука, не дожидаясь, когда до него дойдет сказанное, отодвинула его в сторону. Прочь от Кэтти.
Он потерял равновесие, кто-то его подхватил и поставил на ноги, поддерживая под локти. Над мертвой Кэтти склонились двое в белых халатах, один из них расстегнул кофточку на ее груди, другой открыл крышку серого чемоданчика, в котором вместо лекарств Мейсон разглядел циферблаты и стрелки приборов.
Ночью Кэтти придет к нему, и он расскажет, что видел ее смерть. Расскажет о том, чего она пока не знает: о ее жизни в этом мире.
Потом они вместе поплачут.
Один из врачей приложил к груди Катарины электроды, другой включил ток, и тело девушки выгнулось, Господи, зачем вы ее мучаете, она умерла, я знаю это лучше, чем кто бы то ни было, потому что уже много месяцев разговариваю с ее душой, с ее духом, призраком, для нее я построил замок - чтобы она могла вспомнить. И вместо этого убил.
Кто-то обнял его за плечи и повел прочь, Мейсон не сопротивлялся, видеть ее мертвой он не мог, не хотел, теперь, как и всего два дня назад, для него существовала только одна Кэтти, его Кэтти, Кэтти-призрак, он хотел ей изменить с ее земной сущностью, но ему этого не позволили, нельзя изменять женщине с ею же самой, это невозможно, не прощается…
Он выпил какую-то гадость, которую ему кто-то дал в высоком стакане из кухни, потом лежал где-то и смотрел в потолок, ему было все равно, что происходило вокруг, пусть все уйдут, пусть унесут тело, кто-то должен сообщить ее родителям, только не он, он с ними и не знаком вовсе, она не успела его с ними познакомить, пусть ее унесут, он будет лежать здесь и дожидаться полуночи…
- Мистер Мейсон, - Коллинз тряс его за плечо, - там полиция, нужно, чтобы вы подписали бумагу.
- Какую бумагу? - Мейсон опустил с постели ноги, мир вокруг него приобрел обычные очертания, он был в своей спальне, и, судя по лучам заходившего солнца, уже наступал вечер.
- Протокол.
Конечно. Кто-то вызвал полицию, - наверно, Коллинз, - они должны расследовать эту смерть.
Мейсон поплелся за экскурсоводом в коридор, там никого не было, и Кэтти не было тоже, ее унесли, а он так боялся увидеть ее, накрытую белой простыней или черным пластиком, как это иногда показывают по телевизору. Он спустился следом за Коллинзом в холл, где за круглым столом сидели двое полицейских, один даже показался Мейсону знакомым, а на столе лежали бумаги, которые он должен был, видимо, подписать.
- Здесь, - показал пальцем полицейский.
- Что это? - все-таки заставил себя спросить Мейсон. На самом деле ему было все равно.